Верочка Годунова младше меня на восемь лет. Точнее, была младше. Недавно я узнал, что она умерла. Не то, что бы с ней я связывал какие-то дорогие мне воспоминания. Скорее, она меня в молодости заинтересовала. Не сразу могу даже сформулировать чем именно. Иной раз в моей голове застревает никакого отношения ко мне не имеющая проблема, не проблема даже, а непонятность, и всплывает в памяти время от времени со знаком вопроса. Так и с Верочкой. С ней дружил мой приятель художник Лёня. У него-то я Верочку и встретил. Лёня очень высоко отзывался о Верочкиной живописи и я решил глянуть. Сходил на её выставку в каком-то клубе. Происходило это в начале восьмидесятых и Верочке было года двадцать три. Картины её мне понравились. Ничего остро модернистского в них не замечалось, поэтому Верочку не клевали, но они отличались хорошим чувством цвета и аутентичной манерой. Сама Верочка производила внешне благоприятное впечатление: высокая, стройная, с хорошим чистым лицом. Волосы светлые, а глаза темно-карие. Приятный контраст. При этом, Верочка показалась мне какой-то неопределённой. Это-то меня и озадачило. Я было начал потихоньку подбираться к ней, тем более, что Лёня никаких видов на неё не имел, дружил просто, а роман расхлёбывал с совсем другой девицей. Но вскоре я заметил, что на Верочку наползают со всех сторон, причём она отдаёт предпочтение, или во всяком случае не противится, совершенно непонятным мне типажам. Именно здесь, то есть осознав этот факт, я инстинктивно затормозил. Крутился возле неё, и небезуспешно, Вася Петров, московский сценарист родом из Харькова, редкостный разгильдяй, если не выразиться сходным образом, но покрепче. Забивал клинья Ваня Свинякин. Иногда рядом с Верочкой даже попадался Гера Котенко, уже просочившийся в Строгановку проходимец, запомнившийся замечательной мимикрией под Хлебникова. Но самое сильное впечатление на меня произвела успешная осада Верочкиной добродетели Скрипачом, то есть Вовкой Скрипцовым, бригадиром шабашников по ремонтам московских крутых квартир, психом и придурком. Тут уж я остыл и отполз, продолжая наблюдать события через перископ, которым мне служил художник Лёня.
За Скрипача Верочка вышла замуж и провела в этом свирепом браке двадцать лет. Скрипач изменял ей как хотел, при этом не сомневаюсь, что орал на неё, как он орал на всех своих подчинённых. Родилась у них дочка, которая отца видела редко, а мать хотя и чаще, но преимущественно в состоянии обалдения. Верочка прикладывалась к бутылке чем дальше, тем больше. Развелись они, когда Скрипач нашёл себе молоденькую дурочку вполне подстать Верочке начала восьмидесятых. Скрипач видимо страдал ностальгией по времени, приправленной сексуальными иллюзиями. Верочка ностальгией ни в какой форме не страдала, а страдала из-за провала своих надежд и планов. Провал этот она неплохо компенсировала живописью, как впрочем, это наблюдается у всех значительных художников. Дочка подросла и довольно быстро нашла свой стиль и свою жизнь, никакого отношения к родителям не имевшие. Она успешно отыскала себе пару и с этой парой укатила за границу, оставив маму в холодном и бесчувственном Харькове. Мама пользовалась уважением в среде художников и, приходя в свою неремонтированную двадцать, если не больше, лет квартиру на Павловом Поле, попадала в согласие с жизнью после хорошей дозы очищенной. Закончилось это вполне творческое житьё опухолью основания мозга и тягостным процессом умирания в не особенно комфортабельных Харьковских больницах. Скрипач пару раз приезжал навестить умирающую, но без особенного энтузиазма и бормоча неразборчивое и бессвязное, как обычно. Неразбочивое перемежалось обильными матюками и жестикуляцией самовлюблённого психа. Судьба Верочкиных картин мне неизвестна, но надо думать в Харьковском художественном музее они будут храниться и даже выставляться время от времени с провинциальной гордостью. Может и не открыла Верочка Америку, но Харьков её не забудет.