Их до сих звали — Первый и Второй. Эта дружба началась в детском саду, когда Первый защитил Второго от посягательства розовощёкого бугая на новенький пластмассовый самосвал. Это получилось как-то само собой. Они стояли рядом, до этого даже не державшиеся за руку во время общей прогулки. Просто как-то оказались в одной паре, и всё.
- Отдай, - сказал раскрасневшийся верзила в голубых шортах и маленькой кепке с пингвином над козырьком, бесполезно лежащей на его бритом затылке. Он указывал коротким пальцем на самосвал, который Второй бережно прижимал к груди. - Тебе говорю, отдай!
- А ты кто такой? - ни с того ни с сего вмешался Первый. Нет, не потому что ему вдруг стало жаль Второго, который, испугавшись верзилы, попятился и чуть не упал, споткнувшись о тротуарную плитку. Просто ему не понравился тон и взгляд этого «скудоумного хряка». Да, именно так он и объяснил свой поступок отцу, которого боязливо отчитывала молоденькая воспитательница за огромный фиолетовый шишак на лбу бугая, ревущего, как лось в период гона.
С того самого дня Первый и Второй стали не разлей вода. Первый отличался напористым характером, Второй казался застенчивым, как девица на выданье. Но когда они собирались вместе, мир переворачивался с ног на голову. Нет, не в смысле, что они доводили родителей и соседей до белого каления, просто этот мир переставал быть только этим. Он превращался в подобие гигантского муравейника с миллионами ходов, выводящих туда, куда не проникали и самые смелые фантазии. Они часами пропадали на холмистом берегу узкой, с многочисленными запрудами, реки, в сооружённом ими же шалаше. Там они уносились в необъятные просторы космических окраин, совершая путешествия, полные опасностей и подвигов. Всё, что находилось за пределами их шалаша, было для них подобием серых предрассветных теней, чем-то вроде необходимого зла, которого не избежать. Поэтому со всем окружающим миром они просто соглашались, принимая его, как пилюли от кашля после завтрака.
Школа ещё больше сблизила их. Не только потому, что они оказались в одном классе, и не только потому, что оба ненавидели её со всей страстью и непримиримостью, на которые только были способны. Первый объяснял это посягательством на личное пространство, где можно с большей отдачей заниматься самосовершенствованием, Второй махал рукой и говорил просто: «потерянное время». Но ещё и потому, что оба казались в компании сверстников белыми воронами. О жизни и о людях им многое рассказал старый ветхий шалаш на берегу узкой реки, где они пропадали почти каждый вечер. Поэтому на одноклассников они смотрели, как отцы-старейшины: не то, чтобы свысока, но с некоторой долей пренебрежения. Наверное, это было неправильно. Но что уж тут поделаешь, если к девяти годам их больше интересовала история испанских корсаров и трагедия острова-призрака Хасимы, чем новые игровые приставки и скейтборды. В классе обоих не очень жаловали, кто за «выпендрёж», кто за зазнайство, хотя ни того ни другого и в помине не было. Просто остальным так было удобнее объяснить их неоспоримое внутреннее превосходство. Иными словами, это образовательное учреждение ни в человеческом, ни в информационном плане не научило их ничему, кроме, пожалуй, способности выживать при любых обстоятельствах. А это уже не мало. Тем не менее, и один и другой достаточно успешно закончили начальную школу, без напряга осилили среднюю, но с трудом допинали старшую. Просто потому что забили на неё. И всё.
- Какой смысл? - спрашивал Первый.
- Никакого, - отвечал Второй.
Последние годы школьного обучения они, вместо того, чтобы, потея от волнения и трепета, обнимать подружек на последних рядах полупустых кинозалов или пробовать первый алкоголь, занялись каждый своим, уже намеченным на всю дальнейшую жизнь, делом. Первый ушёл с головой в моделирование миниатюрных исторических фрегатов, Второй — работой в волонтёрском центре помощи бездомным животным. Оба выкладывались на двести процентов и делились друг с другом радостями и неудачами.
- Никак не могу приладить бушприт к «Диане», что за ч-чёрт, - досадовал Первый, мотая головой. - Руки трясутся, как после штанги. А тут точность нужна, понимаешь? Ювелирная точность.
- Может, погода сегодня… нелётная, - говорил Второй, не поднимая головы от справочника по внутренним болезням парнокопытных.
- Какая? - поднимал бровь Первый.
- Нелётная, - не меняя тона повторял Второй.
- Ну, наверное, - разводил руками Первый.
- Ты, главное, сам не вибрируй, тогда и руки дрожать не будут, - важно замечал Второй и захлопывал справочник. - Побольше уверенности. Ты же его, ну, этот твой бушприт, крепишь, а не он тебя. Покажи, кто здесь босс.
- Тебе бы не в ветеринары, - усмехался Первый, - а в психологи на какую-нибудь судоверфь.
- Не, - мотал головой Второй. - Это тебе на судоверфь, а мне — в ветеринары.
После окончания школы они поступили в один университет. Первый на факультет кораблестроения и океанотехники, Второй — на факультет ветеринарной медицины. Поступили так, как с горы скатились: легко и просто. По счастливому стечению обстоятельств они оказались соседями по комнате в студенческом общежитии. Мало того, Первый каким-то непостижимым образом вызвал доверие у доброй половины студентов и его выбрали старостой этажа. Он только руками разводил:
- Вот уж никогда бы не подумал, что моя физиономия может кого-то убедить в серьёзности всех моих намерений. То есть абсолютно всех!
Что и говорить, физиономия Первого всегда доставлял ему немало разочарования. Вопреки своей внутренней собранности, серьёзности и даже где-то суровости, глубокие ямки на щеках и вечно приподнятые уголки губ создавали впечатление этакого бонвивана, юного прохвоста без царя в голове.
- Всё-таки есть правда на земле, - цокал языком Второй. Уж он-то как никто другой знал о существовании администраторских талантов своего друга. - Была бы моя воля, я бы через неделю возложил на тебя обязанности проректора по науке. С лёту бы справился.
- Думаешь? - поднимал бровь Первый.
- Уверен, - кивал Второй.
- Воздержусь, пожалуй, - после недолгого размышления подытоживал Первый.
Учёба шла ровно и гладко. И тот и другой получали от неё удовольствие. Поначалу им это казалось непривычным и даже неправильным. Школьные воспоминания мешали принять это обстоятельство как должное. Однако вскоре всё встало на свои места. Они просто бросили анализировать. С однокурсниками было сложней. Разные факультеты, другие люди рядом. Первый и Второй никогда надолго не расставались. Теперь они были разлучены по восемь - десять часов ежедневно, кроме выходных. Приходили в общежитие измотанными, иногда перекидывались парой фраз, молча жевали сэндвичи, запивая горячим кофе, садились готовиться к семинарам и ближе к полуночи засыпали, как убитые, иногда не приняв душ. Оба трудно сходились с людьми. Просто необходимости в других у них не было. Они находили друг в друге всё, что каждому было нужно. Когда рядом живёт целая вселенная, которой конца и края нет, зачем задумываться о других мирах? Тем не менее, и у Первого и у Второго появились приятели, с которыми они здоровались за руку, пытались шутить и даже пару раз сходили выпить пива в ближайшее от кампуса кафе.
Но выходные были только их территорией. Они вместе посещали джазовые вечера в одном очень уютном клубе, на который набрели тихим сентябрьским вечером. Там познакомились с уникальным гитаристом и певцом, высоким и худым, как Токийская телебашня, человеком лет пятидесяти. Они так и называли его между собой — Токийская телебашня. В перерывах между великолепными импровизациями он легендарно исполнял «Все эти безумцы», «Странное космическое происшествие», «Чёрная скала» и «Леди Звёздная пыль» Дэвида Боуи. Иногда подсаживаясь к «молодым людям», он пропускал бокал красного ирландского пива. Они были на седьмом небе от счастья, а он называл их «малышами» и тормошил им затылки. Их вообще очень скоро стали там замечать. Так постепенно они приобрели статус завсегдатаев этого джазового клуба.
Однажды, в один из воскресных февральских вечеров, Токийская телебашня, неслышно глотая ирландское пиво из высокого тонкого бокала за их общим столиком, сказал:
- Смотрю на вас и сам себя спрашиваю: как долго вы будете жаться друг к другу, как кутята?
- В смысле? - не понял Первый.
- В самом прямом, - пожал одним плечом Токийская телебашня.
Первый и Второй переглянулись. Токийская телебашня откинулся на плетёную спинку стула.
- Мужская дружба покоится на трёх китах. - Он выбросил из зажатого кулака три длинных пальца, как три финальных козыря. - Общие интересы, общий опыт, отсутствие женщины. Общие интересы, как правило, находятся за приделами профессиональной сферы — этот кит подыхает самым последним. Общий опыт через определённое количество лет или пережитых самостоятельно событий может показаться щенячьей вознёй в сравнении с оптом личным — этот кит может какое-то время продержаться на плаву, но и он, в общем, достаточно уязвим. Самым хилым является третий — отсутствие женщины. Здесь и объяснять ничего не надо. Он не только самый хилый, но и самый коварный. Именно он потянет за собой двух других. Вот я и спрашиваю, как долго вы будете держаться друг за друга, как кутята?
- Тогда чем мужская дружба отличается от женской? - спросил Второй.
- Самым хилым китом, - сделав очередной неслышный глоток, ответил Токийская телебашня. - Он у женщин самый живучий. Они делятся своими мужчинами с другими женщинами: рассказы, сплетни, раскрасневшиеся щёки, таинственные улыбки… Мужчины не любят делится своим женщинами с другими мужчинами. Как правило.
- В этом «как правило» всё дело, - сказал Первый. - Я не люблю делить человечество на мужчин и женщин. Есть разные люди и среди одних и среди других. Важен человек, а не то, что у него между ног.
- Ты прав, - медленно качнув головой, произнёс Токийская телебашня. - Только, любишь ты или нет, человечество само разделило себя на мужчин и женщин. И они — разные. Всё равно — разные. Как клён и тополь. И тот — дерево, и другой. Но вот ведь - и формой листьев отличаются и осенним окрасом… К сожалению, очень часто то, что между ног, мотивирует на странные поступки то, что должно быть человеком. Случаются, правда, исключения вроде того, о котором ты упомянул. Однако… Было бы глупо и самонадеянно верить, что эта случайность произойдёт с вами. Уж лучше заранее быть готовым.
- К чему? - упёрся в него взглядом Второй.
- К тому, что однажды вы придёте сюда втроём.
- А может, вчетвером, - склонил набок голову Первый.
- А может, и вчетвером. Только это будете уже не вы. Не совсем вы. И мне от этого немного грустно. Простите старика.
Он встал и отправился на эстраду, немного лениво, но со вкусом и небрежно скрываемым удовольствием отрабатывать свой хлеб.
В общежитие Первый и Второй возвращались молча. До этого разговора они и не задумывались над тем, что может произойти, появись в пространстве между ними женщина. Нет, в разное время им нравились разные девчонки, они мучились, сгорали, зарывая свой ночной крик в подушку, но не делали из этого тайны. Первый всегда знал о предмете Второго. И наоборот. Правда, всё это ограничивалось их миром: ни одна из девчонок даже не подозревала, что была на какое-то время предметом юношеского вожделения одного из этих «чокнутых». Да и для них самих подобные встряски становились скорее необходимым пополнением в крови адреналина, не более. Потому что никаких эмоциональных связей со своими предметами они не ощущали. Щенячий выброс энергии, первое шевеление мужского начала в подростковом организме. Вот что это было на самом деле. И оба прекрасно это понимали, поэтому никаких особых опасений относительно резкой перемены мировоззрения у них не возникало.
После нынешнего тихого разговора под аккомпанемент приглушённых голосов посетителей джаз-клуба что-то в их душах закопошилось: они оба вдруг осознали большую вероятность такого испытания. Им исполнилось по девятнадцать. Обоим — в январе. Первому — двадцать четвёртого, Второму — одиннадцатого. Но только сегодня они почувствовали себя здоровыми молодыми мужчинами. Обоих пробил озноб.
- Ч-чёрт, холодно, - поёжился Первый.
- Да уж, - кивнул Второй. - Не май-месяц.
В эту ночь каждый из них засыпал дольше обычного. В голове Первого плавали вверх брюхом дохлые киты, в голове Второго вырастала между ним и его другом гигантская статуя крутобёдрой дивы. Утром, после тоскливого, как вопль серой неясыти, сигнала будильника, оба вскочили с одной фразой на двоих:
- Слушай, никаких секретов.
Оба друг друга поняли, встали, позавтракали и отправились в университет.
Несмотря на то, что всё вроде бы потекло обычным руслом, тот пресловутый разговор, а точнее, мысли, которые он породил, назойливыми мухами роились в голове как Первого, так и Второго. Они пообещали не делать тайны из того, что однажды произойдёт с каждым из них. Странно, но именно это ожидание неизбежного, о чём раньше оба и не помышляли, сделалось для них той самой тайной. Они договорились не тревожить души до наступления часа икс, который висел дамокловым мечом над остатками их общей судьбы, пока ещё свободной от тёмных потоков чужой реальности рядом. Будущее казалось им безотрадным гиблым местом, куда идти совсем не хотелось, но именно туда неминуемо повлечёт их самый обыкновенный, банальный, заурядный инстинкт самца.
Они стали побаиваться Токийскую телебашню. По-прежнему приветливо здоровались с ним, но своими мудрыми тоскливыми глазами он без труда прочитал на их встревоженных лицах тяжёлую борьбу с грядущей неизбежностью.
- Если вам от этого будет легче, - сказал Токийская телебашня в своей немного ленивой манере, неслышно глотая красное ирландское пиво, - то возьмите на заметку: через это проходят все мужчины. И некоторые из них остаются друзьями на всю жизнь. Несмотря ни на что. Вопреки всему.
- Ох, не нравятся мне все эти «несмотря» и «вопреки», - шепнул Первый Второму, когда Токийская телебашня неторопливо уселся на высокий трёхногий табурет в центре небольшой сцены.
- Забей, - махнул рукой Второй, понимая, что забить на это не так просто, как хотелось бы.
Зима закончилась. Обнажились газоны с жухлой прошлогодней травой и девичьи колени, бледные и острые, как осока на берегу реки, где, должно быть, догнивает их старый детский шалаш. Воздух, пропитанный умопомрачительными ароматами прелой земли и новорождённых листьев, входил в молодые организмы через поры и наводил там свой, весенний порядок. Для кого-то этот порядок становился космическим откровением, для кого-то хаосом. Все по-разному переживают весну.
То самое неизбежное случилось с ними до предела банальным весенним вечером. Первый позвонил Второму и предложил посидеть в кафе, что располагалось недалеко от кампуса.
- Не в джаз-клубе? - спросил Второй.
- Нет, - мрачно ответил Первый. - Ты поймёшь, почему.
Второй пришёл с опозданием. На то были свои причины, которые он тоже хотел обсудить с Первым. Заказали по чашке эспрессо и чизкейку «Бельгийская карамель». Ждали недолго.
- Можно сразу, без предисловий? - не поднимая глаз от чашки эспрессо спросил Первый.
- А разве можно по-другому? - ответил вопросом на вопрос Второй.
- Короче… - Первый откашлялся. - Она похожа на рисовый росток. Такая же крохотная, дрожащая, немного жалкая. Я увидел её у входа на факультет социального обеспечения. Стояла у каменного парапета, раскачиваясь в разные стороны. То ли от ветра, то ли от усталости. Согласись, и то и другое запросто сбивает с ног. Она ждала кого-то. А может, просто стояла. Кто их поймёт, эти рисовые ростки… Я воткнулся взглядом в её ухо. Маленькое, розовое, будто восковое. Ещё подумал, что летом в жару её уши, наверное, тяжко страдают. Она словно почувствовала, повернулась и посмотрела на меня с какой-то странной тоской. А потом улыбнулась. И тоска растаяла в её глазах, как облако в небе. Кто их поймёт, эти рисовые ростки…
- И что теперь? - после недолгого молчания спросил Второй.
- Я не знаю, - пожал плечами Первый. - Единственное, что могу сказать определённо: разработаю алгоритм её поиска. А дальше как звёзды лягут.
- Короче, - откашлялся Второй. - Она похожа на ивовую ветку, которыми мы укрепляли наш старый шалаш. Тонкая, звенящая, упругая. Я увидел её, когда она смеялась, разговаривая с кем-то по телефону у факультета искусств. Она странно запрокидывала голову. Я даже испугался, что та оторвётся от её шеи, удариться об острые плечи и укатиться в заросли фиолетовых гортензий. Её смех до сих пор звенит у меня в ушах. Я встал как вкопанный и уставился на неё, словно она была снежным изваянием посреди знойного лета. Она почувствовала, повернула ко мне голову и улыбнулась. Её переносица собирается гармошкой, когда она улыбается. Я опоздал, потому что шёл за ней, пока она не исчезла из виду, как полуденная тень.
- И что теперь? - после недолгого молчания спросил Первый.
- Понятия не имею, - пожал плечами Второй. - Одно знаю точно: буду её искать.
В джаз-клубе признаваться друг другу в том, что неизбежность наконец-то нагрянула, было бы, конечно, неудобно. Они ведь так хорохорились перед Токийской телебашней, что чаша сия если их и не минует, то уж во всяком случае они найдут в себе силы отвести её немного в сторону. Однако сил их не хватило даже на то, чтобы отвести в сторону взгляд, и чаша сия, не мешкая, опрокинула всё своё содержимое в их сердца и головы. Оба были очарованы. Оба не знали, что с этим делать дальше. Но оба хотели продолжения, потому что испытали что-то большее, чем просто колебание молодого мужского организма.
Позже, уже лёжа в постелях, они пообещали друг другу рассказывать о ходе поисков, а при удачном их завершении сходить вчетвером в джаз-клуб. И пусть это будут не совсем они, как предсказывал Токийская телебашня. Теперь на это «не совсем» они были согласны.
С того злосчастного весеннего вечера режим дня Первого и Второго выстраивался особым, несколько странным образом: до трёх часов лекции, дальше — работа в библиотеке, дальше подготовка к семинарам и практическим, а вечер — поиски рисового ростка и ивовой ветки. Скажи они кому-нибудь, на что и тот и другой пускают каждый вечер, их бы в лучшем случае не поняли, надавали затрещин и обвинили в растрате драгоценного времени университетской личной свободы.
Вообще-то, откровенно говоря, работа в библиотеке была некоей разведкой боем. Там отиралось огромное количество студентов. И не всегда по прямой причине пополнения знаний. Вот и они, на раз-два опускали головы в книгу, на три — шарили глазами по огромному читальному залу. Однако желанных силуэтов так и не находили. По-видимому, их предметы владели собственной обширной библиотекой и не нуждались в дополнительных пособиях по изучению каких-то, пока неизвестных ни Первому, ни Второму, наук. Из всей информации, собранной за три дня, оба поняли, что рисовый росток учится на факультете социального обеспечения, ивовая ветка — на факультете искусств. Ни та, ни другая в общежитии университета не проживают, что, в общем, усложняет поиски. Однако Первый и Второй с энтузиазмом первопроходцев продолжали ставить галочки или вычёркивать уже неактуальные действия, прописанные в крохотных карманных блокнотиках. Каждый вечер друг перед другом они держали доклад.
- Познакомился с парой девчонок с социологии. Одна с первого курса, другая со второго, - отчитывался Первый.
- А вдруг та, которую ты ищешь, - на третьем? - поднимал бровь Второй.
- Логично, - соглашался Первый. - Однако надо же с чего-то начинать.
- Логично, - кивал головой Второй.
- Что у тебя? - Первый буравил глазами Второго.
- Тоже на начальном уровне. Узнал, сколько курсов на искусстве, какие отделения, и очумел: в одном инструментальном направлений до черта. Есть ещё вокальное — хоровое и сольное, есть композиторское, теоретическое, музыковедческое. А ещё театральное отделение… Скоро в искусстве стану разбираться лучше, чем в ветеринарной медицине.
- Ладно, давай спать.
А на следующий день всё повторялось с начала. Лекции, подготовка к семинарам, библиотека, поиски. Но вот что удивительно: ни у того, ни у другого ни разу не возникло предположения, что их предметы и вовсе могли не учиться в этом университете, а просто однажды забежали к друзьям по пути на работу или в другое учебное заведение. Кстати, об их друзьях они тоже серьёзно не думали. В конечном итоге, и у рисового ростка, и у ивовой ветки могли уже существовать отношения, которые Первый и Второй почему-то определили для самих себя как свершившийся факт.
Прошла неделя, затем другая, но в их поисках не наметилось даже крохотного сдвига. Обе девушки словно сгинули, словно рассыпались хлопьями утреннего тумана.
- Может, они были просто бредом? - спросил своё отражение в окне Первый. - Они же не приведения, чтобы появиться один раз и исчезнуть.
- Пожалуй, - кивнул своему отражению в окне Второй. - За две недели мы явно где-нибудь бы да столкнулись.
- И что странно, - произнёс Первый. - Я понимаю, что шансы обнаружить рисовый росток тают на глазах. Есть ли смысл продолжать поиски? — вопрос скорее риторический. Однако мне нравятся эти поиски. Даже если я соглашусь с тем, что её нет, что она была просто наваждением, я буду искать всё равно. Вот так, бесцельно, бессмысленно искать того, кого, может, и в природе-то не существует.
- Ты серьёзно? - повернулся в его сторону Второй.
- Совершенно, - повернулся в сторону Второго Первый.
- Тогда вот, что я тебе скажу, - отойдя от окна, Второй плюхнулся на постель. - Меня эта канитель с поисками тоже странным образом затянула. И не просто затянула. Я вдруг почувствовал какую-то смутную связь с ивовой веткой, связь на уровне… я не знаю… ветра, неба, мечты. Пусть всё идёт как идёт. Просто будем искать. Смысл поиска - в самом поиске. Мы, наверное, и помрём такими вот придурками.
- Есть, чем похвастаться перед Токийской телебашней.
После этого короткого откровенного разговора им стало спокойней дышать, внутри что-то, что не давало им сосредоточиться, что рассеивало их внимание и утомляло тонкой острой болью, вдруг ушло, растворилось, потухло, как маленький уголёк, всё ещё хранящий в своих крохотных недрах беспощадную мощь огненной стихии. Поступление в университет, казалось, наглухо закрыло хлипкую дверцу их детского шалаша на высоком речном берегу. С этого момента закончилось ожидание чуда. Не конкретного чуда, а чуда вообще. Будучи детьми, они любили лежать на спине и смотреть в распахнутое вечернее небо, переполненное тайнами, которые никогда не станут их тайнами, загадками, которые никогда не столкнуться в их головах с очевидностью простого ответа. И им обоим этого совсем не хотелось. Им хотелось просто смотреть в бесконечное, неразгаданное никем небо и радоваться тому, что оно их просто допустило до созерцания. Только до созерцания. Большего не нужно. Университет изъял из их душ это детское намерение — созерцать не их тайну. От этого исчезло какое-то странное, в чём-то нелепое очарование их дружбы. Они перестали ждать чуда. Не конкретного чуда, а чуда вообще. Они попали в совершенно иной мир, где чужими тайнами не любуются, их изымают, как нежную мякоть устрицы, безжалостно ломая хрупкие радужные створки. Это нормально. Здесь, в этом мире, это нормально. Это самая обыкновенная взрослая жизнь. Нет, нельзя сказать, что их что-то шокировало. Просто они стали замечать, как медленно, едва заметно, испаряется из их организмов желание видеть — большее, ждать — большего, верить — большему. Что ж, так надо. Наверное. И если бы ни эти девушки, если бы ни рисовый росток и ивовая ветка, Первый и Второй через некоторое время превратились бы в сто двадцать первого и сто двадцать второго. Девушки растворились в тишине вечернего сквера между факультетом социального обеспечения и факультетом искусств, но они подарили ощущение чуда. Не конкретного чуда, а чуда вообще. Конечно, было горько осознавать, что крохотное розовое, будто восковое ухо рисового ростка и собирающаяся гармошкой переносица ивовой ветки, когда она смеялась, скорее всего не станут частью жизни Первого и Второго, однако поиски этих девушек явились для обоих чем-то вроде приглашения к созерцанию. Такой вот лёгкий привет из прошлого.
Теперь их жизнь была наполнена не только планомерным постижением необходимых знаний, но и радостью вернувшихся к истокам отношений. Оба были счастливы. По-настоящему. После утомительных занятий они отправлялись на поиски. Каждый в свою сторону. Казалось, они обшарили все уголки города, иногда по нескольку раз повторяя уже пройденный и детально изученный маршрут, и не было улицы, переулка, подворотни, которые бы они не прошли вдоль и поперёк. Ближе к одиннадцати вечера Первый и Второй всегда встречались за своим столиком в джаз-клубе и выпивали по бокалу красного ирландского пива. Токийская телебашня по-прежнему изредка подсаживался к ним, но почему-то не трепал их затылки и не называл «малышами». Только покачивал головой в такт приглушённо звучащей боссанове и неслышно глотал пиво из высокого стакана.
- А вы, как и раньше, не разлей вода, - однажды сказал он в перерыве между выступлениями.
- Просто нет такой воды, которая бы нас разлила, - улыбнулся в полупустой бокал Первый.
- Может, просто не нашлась? - поднял бровь Токийская телебашня.
- Не пугайте, - хмыкнул Второй.
- И не думаю, - пожал плечом музыкант. - Готовлю.
- Спасибо, - в один голос ответили приятели.
- Ну так что, - поставив на стол пустой стакан, спросил Токийская телебашня. - Ждать вас вчетвером?
- А почему бы и нет? - поставив на стол пустой стакан, ответил Первый.
- По рукам, - медленно качнул головой музыкант. - Сыграю что-нибудь. Исключительно для вас четверых.
- По рукам, - медленно качнул головой Второй.
Токийская телебашня не спеша поднялся на сцену, сел на высокий трёхногий табурет и разразился роскошной импровизацией на темы Николя Конте.
Май был на исходе, когда замечательная история о рисовом ростке и ивовой ветке обрела несколько неожиданный финал.
Первый и Второй решили навестить родной город, в котором не были с самых рождественских каникул. В пятницу вечером они отправились на железнодорожный вокзал с намерением выехать семичасовой электричкой, чтобы засветло оказаться дома. Простояв солидную очередь в кассу, они приобрели билеты и расположились в зале ожидания у огромного окна, выходящего на платформу. Погода стояла ясная, на небе ни облачка, деревья вырисовывались на бескрайнем голубом фоне небосвода как сложенные из зелёной бумаги фигурки оригами. Солнце ласково поглаживало землю, и майский воздух от этого прикосновения казался лёгким и мягким, как взбитые сливки.
Вдруг Первый, до этого момента немного сонно наблюдавший за суетой на платформе через огромное окно, подался вперёд, мотнул головой и откинулся на пластиковую спинку стула.
- Как-то это совсем не укладывается в голове, - тихо и медленно проговорил он, не отрывая глаз от окна.
- Что именно? - спросил Второй.
- Хочешь познакомиться с рисовым ростком?
- Ты же знаешь.
- Вон она.
И Первый ткнул дрожащим пальцем в сторону окна. Второй повернул голову, а потом подался вперёд, мотнул головой и откинулся на пластиковую спинку стула.
- Хочешь познакомиться с ивовой веткой?
Первый оторвал взгляд от окна и посмотрел на Второго:
- Ты же знаешь.
- Вон она.
Второй вонзил палец в ту же точку за окном, что и Первый. А эта точка оказалась невысокой тоненькой девушкой с волосами чуть ниже плеч. Растерянным взглядом она цеплялась за мельтешащих перед ней людей и, казалось, что вот-вот заплачет. Она вертела головой, пытаясь поймать нужный только ей силуэт, чтобы успокоиться, свободней вздохнуть и улыбнуться. В этот момент её хотелось накрыть чем-то тёплым, даже жарким, потому что создавалось ощущение, что она мёрзнет и дрожит от неизвестности и страха. Но вот словно отблеск неожиданного зимнего солнца скользнул по её бледным щекам, она встрепенулась, расправила плечи, запрокинула голову и засмеялась. Её тонкая переносица собралась в забавную гармошку. Сквозь толстое пыльное стекло её смех невозможно было расслышать, но, должно быть, он был звонким, летящим и манящим, потому что те, кто проходил мимо неё, оглядывались и широко улыбались. Через мгновение рядом с ней остановился запыхавшийся от бега парень, который тоже смеялся. Так они и стояли минуты две, смеясь друг другу прямо в лицо. Потом он обнял её за плечи и поцеловал в макушку и они не спеша пошли вдоль платформы. Он обнимал её, а она что-то весело и скоро ему рассказывала, словно накопилось много срочных новостей, которые ей необходимо успеть поведать ему в ближайшие несколько минут.
Первый и Второй молча проводили их глазами, вышли к нужному пути и стали поджидать электричку, которая, вздыхая и постанывая, уже показалась из-за поворота.