Помоги ему, Господи

          
                Помоги ему, Господи
            
               
                Зарубки на память

    Ирина  прилепилась к стене, неудобно скрючив ноги на диване. Её знобило. Зажав нос, чтобы не задохнуться от невыносимого перегара, мысленно посмеялась над собой: «Как бездомная нищенка около тёплой навозной кучи…»
   Загремел будильник, безжалостно пробудив мучительное «Как жить дальше?» Не решаясь расслабить окаменевшее тело, она судорожно сглотнула слюну и замерла.
   Тяжело застонал, заохал Анатолий. Растирая виски, прошёл в ванную. Было слышно, как чихая, сморкаясь и кряхтя, плескался водой.
   - Ира, я что-нибудь натворил вчера? – он присел на краешек дивана.
   Она молчала. Заглянул в обезображенное лицо и осторожно дотронулся указательным пальцем до почерневшей брови. Дёрнув желваками, понизил голос до хрипоты:
   - Иринка, прости! Что я наделал, дурак… Прости, Ирочка… Это не повторится никогда… Я обещаю тебе. Ну, дурак, ну, дурак! Ты не уйдёшь от меня? – и небрежно мазанул  рукавом по своим влажным глазам. – Больше никогда не возьму отравы этой в рот!
   Анатолий ушёл на работу. Ирина натянула на себя сползшее одеяло. Согревшись, попыталась ни о чём не думать - задремать. Но от себя не уйдёшь, не уедешь. Буравил единственный вопрос «Как жить дальше?»
   Встала, походила по квартире, умылась. Снова почувствовав озноб, натянула шерстяную кофту, укрылась ватным одеялом и закрыла глаза. «Хорошо, что дети сейчас у свекрови и не видят хотя бы сегодняшнего. А ведь как здорово всё начиналось… даже дневник вела. Кстати, где он у меня? Ах, да - в чемодане с бумагами. Догадалась хоть убрать подальше от греха».
   Поднялась. Воровато озираясь по сторонам, проверила, закрыта ли дверь, достала чемодан из «тёщиной» комнаты и стала лихорадочно искать. Вот он, хранитель её тайн, нашёлся! Открыла первую попавшуюся страницу.


«16.06.1969г.
       Завтра Толик уезжает на практику. А я, дурёха, сегодня умудрилась испортить ему настроение с самого утра. Не знаю, почему, но меня больно укололи его слова, сказанные вроде бы в шутку: «ты моя косолапенькая, конопатенькая, носик бульбочкой…»
       Я поднялась, привела себя  в порядок и собралась идти на работу. Взяла портфель и вышла в коридор. Слышу, Толя кричит: «Ир, поешь сначала, потом пойдёшь!» Я, конечно, назло ему, не говоря ни слова, выскакиваю на улицу. Вижу, он из окна смотрит, улыбается. Возвращаюсь, снимаю обручальное кольцо и кладу на стол. Он не замечает. Сажусь есть. Он говорит: «А где твоё кольцо?» - «На столе» - «Почему не надеваешь?» - «Потом». А у самой всё хрипит от обиды. Выхожу за ворота. Он схватил за руки и не отпускает, пока не надену.
   - Для меня и так сойдёт, для косолапой-то…
    Он, видно, не понял и спрашивает:
     - Ну, чем я тебя ещё обидел, чем – скажи!
     Смотрю, его мама выглядывает из окна. Я пошла. Толик вызвался проводить немного: в институте не было первой пары. Когда отошли на приличное расстояние от дома, он вспылил вдруг:
     - Может, всё-таки скажешь?
     - Ты видел, на ком женился. Возьми это кольцо и надень его другой, с красивым личиком и стройными ножками…
     Он всё понял, даже не дал договорить, сграбастал в охапку, пролепетал какие-то извинения, вроде: «Я так сказал, потому что мне нравятся твои веснушки, и твой носик, и твои ножки». И окольцевал мой безымянный палец. Вырвавшись, я побежала что было духу. Не знаю, стоял ли он, глядя мне вслед, или ушёл. На работе весь день была рассеянной, переваривая утреннюю «кашу».
      Знаю наверняка, что люблю Толика и чувствую его взаимность. Всегда хочется, чтобы он был рядом, гладил моё лицо тёплыми ладонями и нежно целовал. Он очень заботливый, ласковый. И что мне ещё надо?! Я понимаю, что веду себя словно капризный ребёнок. Хочу, чтобы меня носили на руках и не смели ни в чём упрекнуть. А иначе -  соберусь и уйду. Показать и доказать, что я сильная и сама всё смогу. Пусть уже даже не симпатичная, как раньше, а с веснушчатым лицом от мартовского солнца, пусть с первыми морщинками, которые так охотно усаживаются под глазами. Пусть такая! Но меня это не убьёт. Нет! А наоборот – ведь у меня будет ребёнок, крохотное создание, моё повторение, моя Ирка. Такая же дурнушка, такая же принципиальная».


«17.06.1969г.
       Встали в пять утра. Спать хочется страшно… И вот уже подошёл поезд. Была бы моя воля, так ни за что бы его не отпустила! Смотрит на меня, целует жаркими губами и греет мои щёки своими. Если бы не было рядом его сестры, наверняка бы разрыдалась: Толика не будет со мной целых два месяца! Как это пережить?..»

       «23. 06.1969г.
        Нет обещанного письма. Успокаиваю себя: может, оно задержалось в пути, может,  Толик ещё не устроился на работу и напишет чуть позже. А может… а может, сходил  на танцы, познакомился с хорошей девчонкой. Ну, думает, к чему такая  ему жена, ревнивая и дутая?!
        С работы возвращаюсь в отличном настроении. Ведь сегодня-то обязательно мне скажут: «Пляши, тебе письмо!» Вхожу в дом - говорят о чём угодно, только не о почте. Переодеваюсь и иду поливать огород, но  оказывается, что сегодня не нужно. И я отправляюсь за огороды. Закусываю губы. Слёзы градом по щекам. Грызут обида, горечь и одиночество. Да ещё добивает жуткая тошнота.  Даже немного стало страшновато за себя. Вот если бы рядом был Толя, он бы помог, успокоил…  А вон и дорога, по которой я чуть было не ушла. Навсегда. Вот дурёха-то  ревнивая!
      Мы были на свадьбе у Толиного друга. В основном компания девчонок. Но тут шлёпнуло по нервам его усердное внимание к сидящей рядом с ним. Это место предложил ей сам. Я скисла и, не в состоянии обуздать себя, вышла на улицу. Толя – следом. И тысяча упрёков: ты и такая, ты и сякая, всегда настроение испортишь!
       - Я пошла домой.
       - Пошли! – и наговорил  мне кучу дерзостей.
       Я улыбаюсь. Сквозь гнев и слёзы.
      - Никогда тебе этого не прощу. Никогда… - шепчу я. Потом почти кричу: - А вещички можно собирать прямо сейчас? Или немного погодя?
      - Это твоё дело. А сейчас идём к родичам. Посмотрим, что ты им ответишь.
      - Отвечать ни перед кем не собираюсь. Боже мой, причём здесь родичи?
      Он зашагал решительно, почти бегом.  Я тащилась следом, всё замедляя шаг, потом, усмехнувшись, развернулась и подалась в обратную сторону. Ещё не успев завернуть за угол первого попавшегося  дома, слышу: бежит. Глаза готовы в бешенстве уничтожить меня:
      -  Ты что?
     - Да ничего! Проводи, пожалуйста, - и беру его легонько под руку.
     - А ты куда?
     - Туда, откуда меня взял.
     - Ирка, ты что задумала, а? Уходишь от меня? Ты с ума сошла!?
     Я молчу. Сердце колотится, губы кривятся, душат слёзы. Зажал меня, словно в тиски.
     - Скажи, не уйдёшь от меня? Не уйдёшь? Это никогда больше не повторится. Я никуда тебя не отпущу! Ну, хоть что-нибудь ответь! – и, казалось, сам чуть-чуть не разрыдался…»

      « 24.06.1969г.
       И что за ерунда, честное слово! На работе, как в аду. Пока есть посетители, всё нормально. Но стоит остаться наедине с собой - всё буквально валится из рук. Набираю чернила -  опрокидывается, как нарочно, чернильница. Директор сквозь улыбку ругается:
       - И что у нас за секретарша такая: опять запачкала стол! Зачем только я отдал тебя замуж?
       Держу в руках почту – газеты рассыпаются по полу.
       - Ну, что с тобой сегодня, а? Влюбилась?
        Кое-как доработала. Скорей домой: может, есть письмо! А может, и нет письма… «Но ты, Ириха, не переживай, всё будет путём! Не сегодня, так обязательно завтра. Успокойся!» Дохожу до своих ворот. Останавливаюсь. Перевожу дыхание. Сердце трепещет пойманной птичкой. Вот-вот выскочит наружу. Постою минутку. Сейчас, сейчас открою калитку… Страшно, как перед экзаменом…
      - Пляши! Тебе письмо!
      …Всё оказалось очень просто. Через два дня после приезда Толик отправил письмо. А потом оно болталось неизвестно где.
     Душа моя действительно плясала от радости. Толя обращался ко всем сразу. Следовала длинная история устройства в общежитие и на работу, и только в самом конце – несколько тёплых строчек для меня. Я сотни раз перечитывала их, плакала и смеялась: значит, любит? Значит, любит!»
 
       «29.01.1970г.
        Как же  быстро летит время! Я немного освоилась в новой семье. Теперь не мучаюсь тем, куда себя деть и как себя вести. Иной раз до того неудобно было к столу подойти, что ложилась спать голодной. Частенько просила мужа принести кусок хлеба с солью и стакан воды, дескать, таков каприз моего желудка. А есть-то хотелось!.. Как никогда! Но сказать Толе стеснялась. Молчала и злилась. Превращалась в грубую, чёрствую невротичку. На этой почве часто ссорились. Я выводила его из терпения своей кислой  физиономией. Он порывался даже ударить меня. Но когда остывал, умолял объяснить, почему я такая злюка. А потом просил прощения за дикий порыв. Частенько я ревела. Вовсе не от того, что была оскорблена.  Знала, что сама заработала. Язык не поворачивался раскрыть истинную причину моего поведения. Ругала себя за это, ненавидела за это, однако всё повторялось, как и прежде.
       Постепенно моё стеснение проходило. Отношения с Толей улучшались с каждым днём. Прекратились его дурацкие упрёки: «Ты не любишь меня! Мне надоело вымаливать у тебя ласку: насильно мил не будешь. Если не хочешь со мной жить – скатертью дорожка! А ребёнка я тебе всё равно не отдам, так и знай! Он – мой!»
     Конечно же, всё это глупости, детство. Мы ни за что этого не допустим, потому что жить друг без друга просто не сможем. А «короед» наш будущий – неделим, как и любовь наша – неделима. Разве я могу представить жизнь с малышом, но без Толи? Нет, нет и нет!
    Наконец наши размолвки стали очень редкими, а главное - почти безболезненными.
    И вот вчера Толя уезжал на практику. Слава Богу, сдал все экзамены. Теперь у него – дипломная работа впереди.
     Проводили на поезд. Опять он меня оставил. Правда, не одну. И это здорово! Всего какие-нибудь две-три недельки, и у груди своей  буду согревать нашего малыша. Только вот разбирает страх, а вдруг… Мало ли что может быть. Но себя уже приготовила ко всему. Что должно быть, то и будет. Надо надеяться на лучшее. Не я первая, не я последняя».
      «1.02.1970г.
       Вчера в сутолоке дня и не заметила, как подошёл вечер. Книга, которая отвлекла меня от всего земного, вдруг стала ненавистной. Отложила её в сторону. И сразу же начался приступ ужасной тоски. Готова была вот-вот зареветь белугой: так захотелось увидеть моего милого человека. Моего Толика. И чем он сейчас занимается в эти минуты? Думает ли обо мне?
    Однако чтобы не поддаться искушению расслабиться, как случилось в прошлое его отсутствие, решила пораньше лечь спать.
     …Проворочалась всю ночь. В пять утра, после ухода свекрови на работу, всё же пришлось взять в руки Свифта и пролистать несколько глав. Едва задремала - препротивно затрещал будильник. Чтобы не соблазниться бездельем, поднялась и усердно взялась за работу. Оказывается, она надёжно отвлекает от тоски. Но больше всего успокаивает мысль, что буквально дня через два-три получу от Толика письмо. И всё будет отлично!»


    «16.07.1970г.
      Минуло почти полгода. И сколько событий!..
      Ночью вызвали скорую. Это случилось 15 февраля. Меня не покидало странное чувство: вот-вот произойдёт что-то очень важное, очень значительное, отчего сердце замирало в груди, как у ребёнка на высокой карусели.
    …В комнате роддома я скромно лежала на угловой кровати и с большим вниманием следила за происходящим. Молоденькие будущие мамаши тяжело переносили последние минуты перед родами. Одни тихо плакали, ухватившись за спинки кровати; другие стонали, сжав до скрипа зубы; третьи рыдали, проклиная день замужества, а вместе с ним и мужа. Беспорядочные выкрики сливались в какой-то единый поток рёва. Здесь оставаться не было никаких сил.
     Вышла в коридор. И вдруг слышу плач младенца. В один миг всё переворачивается в моей душе. На глазах выступают слёзы. Слёзы ликования - у кого-то родился ребёнок! Через час-другой тоже стану матерью!.. И я просто задыхаюсь от счастья.
     Но вот уже лежу на столе, измученная, с пересохшими, покусанными губами. Кто же, кто у меня? Сын? Дочь? Доченька! И первая мысль – какая радость для Толи! Он давно уже выбрал ей имя – Катерина.
    Только через два дня обещали принести кормить. Всё изболелось у меня за эти сорок восемь часов: «Как она там, моя дорогая малышка? Не болеет ли? Не плачет ли? Не голодна ли? И вообще, какая из себя?»
     До первого кормления – ещё целых два часа! Заныло сердце: пробудилась тревога. Час. Тридцать минут. Пять минут. Еле сдерживаю волнение - несут мой драгоценный свёрточек. Чувствую, как у меня дрожат руки и губы.  И вот, наконец-то, у груди лежит наша дочушка. Моя и Толина. Я ласкаю её нежными  взглядами и что-то шепчу хорошее, сладкое.
      …Катюшка была здоровенькой, хорошо прибавляла в весе. Это радовало. А я из-за осложнения неделю провалялась в кровати. Как завидовала тем, кто в первый раз чуть ли не ползком слез с больничной койки. Оказывается, какое же это счастье - ходить! Захочешь - медленно, а пожелаешь – быстро. На собственных ногах!
     Не могла дождаться разрешения врача.  Наконец с трудом приподнимаюсь на локтях и аккуратно ставлю ноги на пол. Люди, я почти отлично стою! Правда, смешно и обидно до слёз: похожа на только что родившегося телёнка. Держась за спинку кровати, сделала первый шаг. Током ударило по ногам. Закружилась голова. С трудом, но устояла. Шаг за шагом передвигалась по палате. Долго, с наслаждением.
     К ночи поднялась температура. Постоянное недосыпание, почти непрерывный плач детей в расположенной рядом комнате тупо давили на утомлённый мозг. Не знаю, почему- то страх обуял меня: а вдруг не выживу? Эта гадкая мыслишка больно стучала по вискам. И с каждым днём всё сильнее.  Впервые за время пребывания в роддоме появились тайные слёзы.
       А вскоре приехал  с практики Толя. Стоит у окна, улыбается. Довольный. Я смотрю на него и чувствую, как хандра начинает отступать. Показала в окно наш свёрточек… Но муж ушёл, и опять стали мучить страшные мысли. Температура не спадала. Я впала в безнадёжное отчаянье и замкнулась в себе. Единственным желанием было выспаться. Хотя бы забыться на мгновение. Но сна не было. Попросила снотворное – не дали.  Вскоре заболела грудь. Ребёнка временно перестали носить на кормление.  Всё это копилось в какой-то огромный узел. Нервы на пределе. Забыла напрочь обо всём на свете: о муже, друзьях, родных, институте. Пропал аппетит. Через силу толкала в рот еду, хотя бы ради того, чтобы не исчезло молоко.  Постепенно уходила в свою скорлупу.
      Но однажды лечащий врач сказала: «Да у Вас совсем неплохо, дружочек мой! Скоро домой пойдёте». Я гляжу на неё и не верю своим ушам. Чуть не бросилась ей на шею!
       Видимо, от нахлынувшего волнения поднялась температура. Но я встала, чтобы съесть яблоко: пробудился зверский аппетит. Не терпелось сообщить о выписке родным.
        И вот мы едем в такси. С доченькой. Настроение преотличное. А дома наша малютка почему-то разревелась. И уже не переставала плакать ни днём ни ночью. Голова моя будто наливалась свинцом и готова была лопнуть от барабанной дроби в висках. Опять поднялась температура. Испугалась, что теперь никогда – никогда не усну. Когда качку с ребёнком уносили в другую комнату, спи - не хочу! Но стоило закрыть глаза, тут же одолевали кошмары. Чудилось, что попала в душную пещеру. Нет воздуха, и я кричу: «Дайте подышать!..» И снова задолбила дурь: «Наверное, умру… умру, умру…»
         Толина мама много раз объясняла мне: «Нельзя внушать себе плохое, люди даже умирают от этого». И я рада бы образумиться, но малышка плакала и плакала. Почти три месяца.  Постепенно и всё навязчивее вселялась мысль о скорой смерти. Но это уже не пугало. Страшнее было другое – предстоящее сумасшествие, которое вот-вот настигнет... Скорее, скорее, пока ещё в здравом уме, покончить всё разом. Это было твёрдое решение. Всё. Скорлупа почти закрылась. Осталось выбрать средство. Какое? Раздражали разговоры, телевизор, радио – всё, что отвлекало от задуманного. Перестала разговаривать. Заберусь в свою комнатку с дочкой и стою там или сижу, не высовывая оттуда носа, пока почти силком не заставят выйти хотя бы поесть. Ничто уже не радовало: выхода найти не могла!
     Может, попробовать нашатырным спиртом? Дождалась, когда из дома все ушли. Нашла его в кладовке. Выпить. Выпить - но как? Прямо из горлышка? Скорей, скорей! А куда уйдёшь, если Катюшка плачет? Что же делать-то?  Ой, кто-то калиткой стукнул. Ставлю быстро на место,  прячусь в своё убежище и погружаюсь опять в болото дури. Нет, показалось, никого нет. Кажется, Катюня уснула – молчит. А мне не до сна сейчас… Вдруг вспоминаю, что у Толиной матери есть таблетки… Точно! Выпить снотворное: то ли морфий, то ли морфин... Куда его положили? Ах, да, в комоде, в верхнем ящике. Вот оно, моё избавление от ужасных мук! Здесь хватит – целая горсть. Вышла на кухню за стаканом воды. Неожиданно открывается дверь – входит Толя.
      - Ты что делаешь, а? – и выбивает таблетки из руки.
      - Ничего. Нечаянно рассыпала. Вот собрала, хотела положить обратно.
       …Ночью я покормила доченьку и снова достала эти таблетки. Решила, что шести хватит. Минут через двадцать-тридцать закончатся мои страдания. Страшно? Нет! И мигом проглотила. Сколько – не помню. Прижалась к Анатолию и, успокоенная, заснула.
       Очнулась во второй половине следующего дня. Свекровь отпаивала меня молоком.
        - Дуришка ты, Иришка, ведь этим не отравишься…
       Я попыталась встать, однако ноги не слушались. Я сгорала от стыда.
       Толя изнервничался, глядя на моё поведение. Уже и ругался, и стращал, что бросит, а ребёнка не отдаст. Но для меня теперь это было неважно. Важнее - найти другой выход.
      …Уже завтра - на работу. Ну, какой теперь я работник? Что делать? Что делать? Ладно, сегодня лягу спать, потом что-нибудь придумаю. Пришло утро - а так ничего и не придумала.
     Отсидела в кабинете положенные восемь часов. За весь день заглянули только две учительницы. На бегу спросили, как здоровье, как ребёнок. Ответила кивком головы. Хотелось пойти к директору и честно признаться: «Толку от меня никакого, гоните в шею!»
    С неделю входила в свою колею. И тут я, наконец-то, «просыпаюсь». Боже мой, какой дикий «сон»! Чуть-чуть не наделала беды. Потихоньку, шаг за шагом, стала оценивать свои поступки. Могла ведь совсем оттолкнуть от себя мужа. Прости, милый мой Толик!

     Катюшка становилась всё спокойнее, улыбалась по любому поводу, играла, за волосы таскала всех домашних. Скорей, скорей налаживать и выправлять, не всё ещё потеряно! Не всё…»


     «19.03.1972г.
      У нас много изменений.  Живём теперь в посёлке, куда  Анатолий получил направление. Катюшка уже самостоятельно рассуждает о просмотренных картинках в книжках, чаще просится гулять, сама умывается, выполняет наши мелкие поручения, стала разговорчива. Особенно любит механически повторять сказанное. Если трудное слово, взглянет вопросительно, прищёлкнет язычком - и станет раскрывать рот по количеству слогов, сделает какое-то неуловимое движение во рту – и вот оно, слово, уже получилось, что-то вроде бульканья в воде. Многое понимает, обезьянничает. Толя любит с ней  играть. Тогда в доме полно хохота, шума, неразберихи, беспорядка. Однако дочка побаивается его: отец бывает строгим, требовательным. Если сказал спать - ложится без разговоров. А ко мне отношение плёвое. Вернее, считает меня за хорошую интересную игрушку. Не угомонится перед сном, пока со мной не наиграется, не наговорится, не наплачется. И всё тянет резину: «есть хОчу, пИсать хОчу,  колекА (молока) хОчу, пИтя дай, кАка буду, Катьку (куклу) дай». И я сижу рядом – рассказываю или пою. Потом, выйдя из себя, прикрикну. Ничего не помогает. Слёзы, улыбка, смех. Но стоит только отцу подойти к кроватке, как она сразу же закрывает глаза и засыпает.
      Меня называет Ирой, а в гостях даже Иркой, однако если я очень нужна ей в какой-то момент, так мамой или мамочкой. Хитрюшка маленькая! Мы сами виноваты, что разрешили ей такую вольность. И вот результат – отучить теперь трудно. Но я не сержусь. Даже приятно, что мы с ней на равных.
      Толя с удовольствием рассказывает о своей работе. Всякое у него случалось, даже выговор заработал однажды за нарушение какого-то пункта. Я тоже делюсь впечатлениями о своей школе. Вот уже год, как преподаю литературу и русский в седьмых и девятом классах. Поначалу было слишком трудно: не хватало методической литературы, произведения большие, сложные, читать не успевала. Сейчас с этим делом получше. Однако ученики мои обленились вконец. Совсем не занимаются дома: понятно – весна! И я их, ох, как понимаю!  Сама подолгу гуляю с Катюшкой при первой же возможности. Солнце просто заливает всё вокруг ярким светом и ласковым теплом.  Подтаивает снег, вся живность высыпает на улицу, кричат воробьи... Но стоит источнику всеобщей радости спрятаться за гору, вдруг срочно вспоминается, что планы ещё не написаны, тетради не проверены, Катюхины вещички не постираны, ужин не сварен. И сидишь потом до трёх ночи, а иногда и дольше.
   Стали понемногу обживаться на новом месте. Дали нам двухкомнатную неблагоустроенную квартирку с огромнейшим огородом, который мы засадили и с удовольствием копались на нём всё лето. Спасибо, хорошие соседи подсказывали в огородных делах. К осени на столе появились свои овощи.
      Радость всем доставила покупка бобинного магнитофона. Вот уж где было веселье для ребёнка: и танцует, и подпевает, и подпрыгивает от восторга. Летом ездили несколько раз на речку. Поджаривались на солнце целый день.
     Я здесь уже привыкла, но Толю просто убивает глухота посёлка. Редко -  в кино, вот и все развлечения. Частенько  муж затевает разговоры о родительском доме, о городе. Стала замечать, что его потягивает к алкоголю. Не единожды находила в огороде бутылки от вина и стаканы. Ссорились из-за этого. Говорит, скучно, а так быстрее проходит время. Вчера припрятал в носок десятку, а сказал, что занял кому-то. Утром я случайно обнаружила её около кровати, рядом с носками. Он ушёл в кухню, долго там бурчал, потом пришёл с повинной:
     - И сам не знаю, для чего спрятал… От самого же себя.
     Но купюру забрал. Я не стала возмущаться, только попросила:
     - Не пей, пожалуйста.
     Обещал… Десятку он всё-таки пропил, и  даже больше».
 
     12.05.1972г.
     Сегодня Анатолий Петрович заявился домой – ни тяти, ни мамы. Еле на ногах стоял. Вытаращив от бешенства глазищи и неся какую-то чушь, швырнул меня  на опрокинутый стул… Рядом от ужаса заревела Катюшка. Ещё никогда не видела его таким. Не знаю, на что решиться.
     …Толька уже три дня сидит на бюллетене. Вижу, что пьёт. Сегодня заметила на его лице и груди красные пятна.  Захотелось лаской пробудить мужа от похмельной спячки. Позвала обедать. Встал, отправил за папиросами:
     - Сходи, мне нельзя в магазин.
     Догадалась, что выйду из дома - он ещё выпьет. Скорее всего, припрятал горячительное. А у меня на языке так и вертелось ляпнуть: «Что ж, зато можно водку лопать!» С трудом, но сдержалась.
      Всё-таки он здорово опустился, много пьёт. В огороде на каждом шагу валяются пустые бутылки, даже пришла на ум детская загадка: «Поле не меряно, овцы не считаны, а пастух рогат». Толе просто необходимо какое-то серьёзное дело. Говорила ему, чтобы поступал в аспирантуру, зря время не транжирил, так он только отмахивался. Зато сейчас на полу валяются перевёрнутые стулья и магнитофон, оторваны шторы, разодрано платье… Боль… слёзы… обида… »


     «3.09.1973г.
      Приехала на сессию в город, остановилась у родителей Толи. Какое-то доброе предчувствие не покидало меня. Думала: всё вытерплю, всё переживу, лишь бы у Катюхи появился братишка, а у меня – сынок. Моя кровиночка. Радость моя дорогая…
     Принесли малыша домой - он посапывает, кряхтит и спит. Родился большеньким – четыре килограмма с лишком. И как-то весело было брать его на руки, разглядывать толстые щёчки, чёрные бровки и чёрные волосёнки на головке. Насосётся и спит. Спит без просыпу до следующего кормления. Катюшка  поначалу очень ревновала свою мамочку к братику и даже плакала, но потом сама стала помогать ухаживать за Игорьком. Кстати, этим именем назвал его Толя.
      На семейном совете решили: Анатолий увольняется с работы, собирает вещи и выезжает к нам. Приехал,  вроде бы обрадовался сыну, но потом особого внимания ему не уделял. Это чувствовалось. Бывало, не высплюсь, пожалуюсь, что хочется спать – резанёт по ушам: «Сама захотела, кто тебе виноват?!» А мне обидно. Правда, он тут же с объяснениями, дескать, пошутил. А я для себя решила так: на «дядю» надеяться нечего, надо управляться самой. Чтобы потом не говорил, будто плачусь.
     После больницы я поправилась. Подруги по институту находят, что даже похорошела. Сама чувствую себя бодрой, свежей. Наверное, оттого что хорошо сплю ночью, а больше потому, что сбылось моё заветное желание – иметь сына.
     А с Толей  у нас опять что-то не то. Из-за этой проклятой водки. Приехал – всё вроде бы нормально: ласки, поцелуи. Он для меня самый дорогой, самый лучший. Добрый, нежный. Но выпившего – не перевариваю  органически: нервного, развязного, квашню. От этого раздражаюсь, делаюсь злой, нехорошей. Нет его рядом – и не нахожу себе места, жду только его, только его. Что делать? На что надеяться?»

     «22.05-1978г.
      Какой же я несчастный человек! Одна беда за другой. Влюбилась без памяти. И до сих пор не могу прийти в себя… Он работает со мной в школе.
      Муж пьёт и бьёт меня по-прежнему. Кроме животного страха и отвращения  ничего к нему больше не чувствую. Возможно, поэтому и придумала себе отдушину. Стало жить легче. Просыпалась с мыслью, что опять увижу ЕГО.
      Он через год женился. Но я старалась не думать о его жене, а позже и о маленьком сыне. А после каждого слёта учителей просто умирала  от неуёмной тоски по этому человеку. Конечно же, знала, что это нехорошо, но вытравить чувство тайной влюблённости не могла. Сколько раз давала себе зарок: если муж перестанет пить – навсегда вычеркну из сердца виновника моего безумия. Но Анатолий не унимался. Так и жили…
     Не знаю, догадывался ли мой избранник о моей сердечной тайне, но иногда замечала на себе его долгие взгляды.
     В один прекрасный день после очередного учительского слёта до того измучилась, что не выдержала, дописала начатые ещё четыре года назад стихи, вложила их в коробку со спортивными карточками. Он забыл её в автобусе по возвращении  домой. Передала из рук в руки. Видела -  развернул сложенный вчетверо листок и стал читать. Даже не помню, как умчалась прочь, невольно отчеканивая в непутёвом умишке ямбы своего послания.

      Я пыталась его избегать. Но так получалось, что именно в самых непредвиденных местах мы и наталкивались друг на друга. Здоровались как ни в чём не бывало. Я даже утешала себя тем, что он мог подумать: стихи попали случайно. Ему не предназначались вовсе. А почему бы и нет?!
      Однажды меня с мужем пригласили в гости. Как всегда, мы дома опять разругались, он ударил меня и наговорил столько гадостей, что я не знала, как дожить с этим  хотя бы до утра. А ночью приснился мой возлюбленный. Постучал в дверь и решительно сказал:
     - Я пришёл за тобой, собирайся!
     - Куда и зачем? – спрашиваю.
     - Нет, так нельзя. Надо всё обсудить не торопясь, - хладнокровно вмешивается муж.
     - Ладно, тогда до завтра.
     На том и проснулась. Много раз проживала этот сон как явь.
    От вездесущих кумушек слышала, что ЕМУ тоже живётся несладко. Жена ревнует страшно, уже несколько раз царапала ему лицо и выгоняла из дома, когда задерживался на работе. Ходил по школе всегда сумрачный. Еле сдерживаю себя, чтобы не подойти и не сказать ему хотя бы пару фраз типа: «Здравствуйте, Вы не видели дежурного учителя?»
     Вскоре он стал пить, даже несколько раз не выходил на работу. Видела его быстрое падение и от души желала, чтобы всё у него наладилось в семье. Ну, а мне-то что готовит день грядущий?»

      « 26.05.1978г.
       Боже мой! Его нет в школе! Я сойду с ума… В чём дело? Неужели пьёт? Прошёл слух: как появится на работе - уволят. Только бы увидеть!..»

        «2.06.1978г.    
     Все толдычат о его увольнении. Удивительно, но я стала относиться к этой новости спокойнее. Видимо, свыкаюсь с мыслью, что теряю его навсегда. Однажды после краеведческого похода моего класса, 29 мая в семь часов вечера, захожу в школу – и мы встречаемся лоб в лоб. Моё сердце ёкнуло. Оказывается, ещё не угомонилось.
      …Ему разрешили поехать вместе с нашими учителями на городской слёт в качестве руководителя. К чему бы это? Неужели судьба решила посмеяться надо мной? А может, проверить мои чувства? Или… вернуть его школе? А у меня вырвать навсегда? Что ж, так было бы справедливо!»
     …Ирина прикрыла глаза. Задумалась: «И это - последняя страница. Жаль. Возможно, когда-нибудь продолжу…»
     Вдруг, словно пробудившись, испуганно взглянула на часы: нет, время ещё терпит. И не удержалась, вернулась в начало записей.

      «17.07.1969г.
       Вечер коротаю дома. Все уже улеглись спать. Дрыхнут, а мне не хочется. После трудового дня вздремнула чуток – вот и результат: таращу теперь глазищи. Чем бы заняться? Вытаскиваю из шифоньера ящик со своими бумагами. Читаю стихи, чужие и пробы своих. Но всё это не то. А… вот и письма. Да их здесь полным-полна коробочка! Это от девчонок, подружек школьных, а это… от матери моего одноклассника. Она сообщает, что Володи нет дома, он уехал в Ростов, учится в военном училище. И словно горячей волной меня окатило. Найти, непременно найти его письма! Пальцы судорожно перебирают конверты. Вот они… Теперь открыть и перечесть их в сотый, тысячный раз! От нахлынувших воспоминаний о первой любви загорелись глаза и запылали щёки. Ничего не понимаю: то он пишет, что нам нужно забыть друг друга, то умоляет остаться хоть другом для него. Нет, надо написать. Обязательно написать. Прошло, правда, уже целых два года после расставания. Но хочется выяснить, почему нельзя было хотя бы переписываться? Погоди… а какое это имеет сейчас значение,  Ириха? Ведь уже ничего не вернуть. У тебя есть муж, твой любимый Толик. И ему ты останешься верна навсегда… Не-е-ет, всё-таки интересно узнать о том, без которого в семнадцать, казалось, не смогла бы прожить и дня… И не надо делать трагедии из того, что я напишу ему! А Толику обязательно расскажу. Правда, не знаю, как он воспримет... Конечно, если бы подобное сделал мой муж - вспомнил, что когда-то, ещё в десятом классе, он любил свою одноклассницу… я не знаю, что бы я тогда сотворила. Уже от одной только мысли об этом бросает в дрожь. И я бы не захотела его понять, а, презрительно скорчив рожицу, бросила ему:
      - Ну, и топай к ней!
      Он ведь точно так же имеет полное право ответить мне.
Какая же я эгоистка! Страшенная. И когда стану взрослым человеком? До сих пор наивная девчонка! Ирина, Ирина, будь ради Бога серьёзной!»


       «29.07.1969г.
 А серьёзной я так и не стала. Все дни бегала на почту. Нет и нет. Но сегодня - ура! Безумно рада, что моё письмо не осталось без ответа. Мать Володи написала: он теперь в Северодвинске, служит в Морфлоте; довольна, что не забываю их, просит написать сыну.
     И тут меня захватило одно воспоминание. Как-то заболел одноклассник. Моя первая любовь.  После уроков сломя голову помчалась к нему домой. Это случилось в первый раз. Помогла ему по алгебре. Долго-долго наблюдала за его лицом. Милым лицом Володьки. Загнутые ресницы.  Жёлтые глаза, да-да, именно жёлтые с зеленью. Аккуратный носик. Красивые губы. Я помню их, эти губы, - яркие и горячие! И волосы, чуть темнее моих. Рыжие.  Рыжие его – рыжие мои.
       А потом он проводил меня до пристани, где ожидал пассажиров катерок.
      Кстати, я тоже однажды заболела. Мы уехали из интерната домой на каникулы. Но дня через два пришлось срочно отвезти меня в больницу в Усть-Кут. Признали болезнь Боткина. На другой день увидела за окном больничной палаты любимые Володькины глаза. Как он узнал, что я здесь? Невероятно! Ах, выхлестать бы эти противные стёкла… и прижаться к тёплой щеке…
       Только через месяц я вырвалась из плена. Выписали днём, а вечером в окно интерната постучали. Отодвигаю штору – ба! - там Володька!  Глаза блестят. Догадываюсь по мимике и жестам: зовёт на улицу… просит тепло одеться.
      Медленно спускаюсь по ступенькам крыльца. Сейчас, сейчас… Ох, и я уже в крепких объятиях! Боже, кажется - совсем не давно это было… Будто вчера».

      «11.08.1969г.
       Сегодня у меня огромная радость. Наконец-то вернулся мой Толик! Встретила его дикаркой - это от неожиданности. Обещал вернуться восемнадцатого, а сегодня только одиннадцатое.
       Приехал. И не понял меня. Что и следовало ожидать. Я  поступила бы так же. Недоумевал, о чём я могла писать однокласснику, но я молчала, как партизанка: потому что меня не поняли. Может, глупая я совсем? Может, нечестная? Сама себя не пойму».

                ***

   Она не отличалась броской внешностью: ничем не приметное худощавое лицо, каких увидишь множество, серо-голубые глаза, хрупкая фигурка. Но вот улыбка, словно у ребёнка, - добрая, искренняя, делала Ирину необычайно привлекательной.
   Ей доверялись все: ученики, родители, учителя. А в день 8 Марта ни у кого не было столько цветов, сколько у неё, Ирины Владимировны!
   - Ну, Ира, дети к тебе просто липнут! Даже завидно. И охота тебе столько времени с ними возёкаться? Вчера мой Серёжка взахлёб рассказывал, как вы в цирк ездили. Столько впечатлений! Про какой-то гипноз трезвонил весь вечер. Говорит, Ирина Владимировна загипнотизировала.
   - Ой, да это я пошутила. Представляете, в электричке разгалделись - не остановить. Пришлось схитрить. Говорю: « А хотите, загипнотизирую вас? Но только, чур, нужно во всём меня слушаться. Тишина должна быть идеальной. Смотрите сюда. Закрываем глаза. Засыпаем. Засыпаем». Верите ли -  нет, Коля Смирнов и вправду уснул, пришлось будить. Сегодня на перемене Володя Менщиков подбегает: «Я и сейчас ещё хочу спать. Сильный же у Вас гипноз!» Боже мой, совсем дети!
   - Вы меня извините, Ириночка, но так говорить об учениках… словно Вы безумно счастливы от общения с ними, - подошла учительница биологии, – я лично через силу вхожу в этот класс. Честно говоря, всё уже надоело. Не хватало ещё и в выходной лицезреть их. В конце-то концов, у наших дорогих школьников есть родители, пусть и развлекают своих чад. А у каждого педагога – своя семья. Кто с моими детьми будет заниматься? А мужья наши – не люди? Что им остаётся? Либо пить, либо…
   Да, конечно, Ирина вполне разделяла мнение Натальи Васильевны о семейной жизни разнесчастного учителя. Вот у неё, например, что за жизнь дома? Постоянные упрёки: то посуду не вымыла, то ужин не готов вовремя, то пуговицу забыла пришить. А всё оттого, что сам себе не принадлежишь. Днём – школа, вечером – тетради, ночью – планы. На мужа, естественно, взглянуть-то некогда. Покричит он, покричит, вымоет посуду, сварит ужин, пришьёт пуговицу. Раз сделал, два сделал, а на третий – выпил красненького: всё на душе легче! Правда, с детьми он не занимался: сама учитель, сама и воспитывай, помогай.


                ***

      …Как-то в школе был объявлен конкурс «Добрые дела». На «летучке» распределили участки работы. Ирине досталось отмывать спортзал. Она даже поёжилась: столько работы для четвероклашек!  Расстроенная, шагала по коридору, не зная, что предпринять. Вдруг её осенило. Открыла дверь в кабинет. Дети вытянулись у парт.
    - Садитесь, ребята. А вы знаете, я, кажется, придумала, какое доброе дело можно выбрать: отмыть спортзал! Конечно, работы больше, чем достаточно, но это еще лучше для нас: прибавят очки. Только, чур, ни гу-гу. Секрет. Иначе другие классы могут нас опередить. Ну как, не против?
    Все зашумели, загалдели, ничего нельзя было разобрать. Ирина молчала и ждала. Когда, наконец, смолкли, поняла, что согласны.
    - Давайте договоримся так. После уроков сходите домой пообедать и к двум часам я вас жду. Не забудьте тряпки, мыло, вёдра. Имейте в виду, что нашу работу придёт проверять комиссия.
   В назначенный час пришли все. Не было только Валерки Иванова.
    - Егор, слетай к нему домой, выясни обстановку. И чтобы через десять минут – как штык. Остальные… за мной!
   Подставляя лестницы, отмывали крашеные стены; протирали спортивный инвентарь, натирали полы. Копошились, суетились, переговаривались. Было весело и дружно. Ирина, переодетая в тренировочный костюм, то и дело появлялась в разных концах зала, подшучивала над неповоротливыми.
   Запыхавшись, подбежал Егор Синицын:
    - Ирина Владимировна, Валерка дома сидит. Ревёт. Мать его пьяная, никуда не пускает.
    «А я и знать-то ничего не знаю. Свинство! То-то, смотрю, мальчишка однокашников сторонится, ходит какой-то пришибленный. Надо будет познакомиться с мамашей поближе».
    Она с трудом себя сдерживала, чтобы не побежать прямо сейчас. Настроение было испорчено.
   Работу, на удивление солидной комиссии, выполнили подозрительно быстро, так что придирчиво обследовались все углы.
   - Ну, что ж, молодцы! Ставим отлично.
   По залу прогремело дружное «ура».

    Из-за этого «доброго дела» пришлось порядком повозиться с тетрадями. Глаза уже слипались, но оставались непроверенными ещё несколько работ.
   Заскрипел диван. Проснулся, немного протрезвев, Анатолий.
   - Ты ещё и не ложилась? Вот дура! Только и знаешь свои тетрадки! Вечно тебе некогда… - взъерошив спутанные волосы, грязно выругался. - Словом не с кем перекинуться. Разве ты мне жена? Одно название. Не дом, а проходной двор (К ней и на самом деле приходили ученики). Полежать спокойно не дадут!» - и, как зверь, загнанный в клетку, стал метаться по тесной комнатке.
   «Господи, опять завёлся… «Песня», по всему видать, будет долгая. Теперь и вовсе ничего не успею».
    - Что же ты мне посоветуешь? Может, бросить школу? – Она почувствовала, как ладони её повлажнели, на бровях проступил холодный пот. В глазах затаились страх и ненависть.
   «Надоело! Боже, как надоело! Бросить бы тебя с твоим пьянством, а не школу».
   - Ты думаешь, я почему пью? А? Всё из-за тебя…
   Так и подмывало бросить в ответ: «Повод всегда найдётся», но сдержалась: стоило ли «подбрасывать сучья в костёр»?!
      «За что мне такое наказание? За что? День на работе надёргаешься, а вечером – дома. Уже «психичкой» стала, на собственных детей кричу. С каждым днём всё труднее сдерживать себя».
      Словно на протезах, Анатолий прошёл в кухню, раскорякой встал у печи и нечистой пятернёй полез в кастрюлю за куском мяса. Около двух ночи наконец-таки завалился на своё лежбище и отвратительно захрапел.
   Ирина крадучись, на цыпочках, прошла в ванную, приоткрыла кран. В раковину потекли вода и слёзы...
   «Ну почему я должна терпеть всё это? Развестись? Он же сопьётся… будет валяться под забором, как последний пёс. А мама его? Каково придётся ей? Да и когда мне заниматься разводом? Минуты нет свободной… Может, действительно оставить школу? Вряд ли это  что-нибудь изменит…»

                *  *   *
 
   …Уйти из школы всё же пришлось. Ирина проводила как-то урок в параллельном классе: заболела учительница литературы. Из всех опрошенных оказался неподготовленным к уроку только сын завуча школы.
   - Я не знаю. Не учил.
   - Почему?
   - Не… хо… тел, - растягивая слово, он явно издевался над «новенькой учителкой»..
   - Ну, что ж, когда захочешь, сообщи! – и влепила двойку в дневник.
   Конечно, может, и не стоило этого делать, но что подумают его сверстники?  Ирина расстроилась: «Да, теперь мне несдобровать». На перемене решила сама подойти к Галине Константиновне:
   - Гена не выучил стихотворение. Я поставила двойку, - она виновато отвела взгляд и густо покраснела.
   У завуча вдруг недобро вспыхнули глаза, потом непомерно сузились. Рот приоткрылся, показав на миг мелкие мышиные зубки, губы легли в уничтожающую ухмылку. Она схватила указку со стола, но, словно опомнившись, положила её на место. 
 - Какое Вы имели право не в своём классе?.. Вы же не знаете характеров этих детей, их особенности!
   - Иначе я не могла…
   И она, как провинившаяся девчонка, не поднимая головы, покорно выслушала отчитывание.
   А через два дня начались  посещения уроков Ирины и, к удивлению сотрудников, на педсовете завучем были отмечены, в основном, недостатки в её работе.
   - Что случилось с нашей Галиной? То в пример её ставила:
«Ах, какие уроки у Ирины Владимировны! Ах, сколько у неё раздаточного материала, сколько собрано диафильмов, пластинок!» А то вдруг… -  перешёптывались учителя.
   Было очень стыдно, что ругают при всех. «Хватит. Точка. Завтра же увольняюсь. Нечего меня кусать. Я не маленькая».
      Ночью приснилась ей большая вода.  Вдруг, откуда ни возьмись, появилась на берегу змея с огромной головой и  попыталась укусить Ирину. Проснулась в холодном поту и долго не могла прийти в себя.
      Утром, сразу после уроков, прямо в классе написала заявление: «Прошу меня уволить в связи с тяжёлой болезнью матери».

                Может, всё ещё наладится

     Уже два года Ирина работает в детском саду. Знакомые едва узнают её, скорее всего по прежней, особенной улыбке. Распрямились плечи, словно тяжёлый груз свалился с них.  Всё тело налилось необыкновенной силой. Кажется, даже морщинки разгладились на лице. 
    …Весна подступала несмело, будто опасаясь чего-то. Как школьница, боясь испортить рисунок, осторожно углем сделала набросок улицы: корявые стволы деревьев, точно нечисть из фильма ужасов; суетливые серые фигурки людей. А повсюду – чёрный от копоти снег. Иногда украсит рисунок  красная полоска бегущего трамвая. Но промелькнёт вагон - и останутся краски по-прежнему мрачные, холодные.
   И мысли Ирины под стать этому рисунку – тяжёлые, как гири. Муж всё так же пьёт. Видно, «горбатого могила исправит»! Нет покоя от его постоянных придирок и приступов глупой ревности. Порой и жить не хочется, до того всё становится бессмысленным. Хорошо, что появилось у неё новое увлечение – занятия в литературном объединении. Она пробует писать стихи, занимается общественной работой.
   …Как-то Ирина спешила в детский сад. Её назначили временно исполняющей обязанности заведующей. Теперь работы прибавилось -  не продохнуть. Скоро придут с проверкой по соцсоревнованию. Хотелось ещё разок осмотреть группы: всё ли в порядке?
   Неожиданно её взгляд натолкнулся на цистерну с названием «Пиво-квас». Угадать, что сейчас в этом вместилище, было нетрудно: в очереди стояли одни мужики, именно мужики, а не мужчины - в обтрёпанных пиджаках, замызганных брюках. Среди них Ирина отметила про себя и несколько знакомых лиц: двух слесарей, не спеша высасывающих светло-коричневую жидкость прямо из целлофановых мешочков, и соседа по квартире, деда Андрея. Чтобы не упасть, он нежно обнимал круглый бок цистерны. Его красная от холода шея была настолько дряблой, морщинистой, неприятной - шея черепахи! Такая же черепашья голова с выпуклыми без ресниц глазами и сизым носом то зябко пряталась в воротник старенькой телогрейки, то медленно высовывалась наружу, словно из-под панциря.
   «И не лень же ему было плестись в эдакую даль, чтобы начинить себя этой дрянью!» - Ирина с омерзением сплюнула. – «Паразиты! Люди на работу, а они – гадость глотать. Скольким отравят настроение в один день…» И тут – словно пуля в лоб! - резко остановилась: да это был её муж! Он, видимо, тоже заметил её и, как воришка, трусливо спрятался за бочкой. Ирину заколотило. Но разбираться с Анатолием на улице не стала.
   Страшная тошнота навалилась вдруг. Сейчас бы подбежать к продавщице с красным мясистым лицом, надавать ей хороших звонких оплеух и опрокинуть эту бездонную прорву под названием «Пиво-квас»!
   Редкие прохожие с недоумением поглядывали на искажённое лицо и сжатые кулаки молодой женщины.

                *   *   *    

    За окном шумел дождь. Он лил вторые сутки, не переставая. Ирина стояла у окна. Её погасший взгляд медленно скользил по стеклу, за которым тополя, безжалостно потрёпанные стихией, а затем обезглавленные рукой человека, выглядели огромными уродами. Один из них ловко поймал принесённый ветром красный пакет и стал размахивать им, как флагом.
    Кто-то из поэтов назвал такие деревья полутелами. Как это верно! Особенно сейчас, поздней осенью, было больно на них смотреть. Жалкие лохмотья неопавших листьев тщетно пытались прикрыть их безобразную наготу.
    Кукушка на часах отсчитала шесть раз. «Что-то запаздывает муженёк с работы…»
   Внезапно, как обухом по голове, – звонок. Она метнулась к дверям и тотчас же, будто ожидая удара, почувствовала физическую боль в сердце. По привычке быстро открыла защёлку, распахнула двери и невольно сморщилась от винного  перегара.
   - Ирка, а я сегодня пья-я-ный, - ввалившись в коридор, развязно проговорил муж таким тоном, словно сообщил приятнейшую новость. Он попытался облапать её, не сняв мокрого плаща. Ирина брезгливо отпрянула назад. «Опять накушался как Бобик!»
   - Что ты морду воротишь, а? Нашла кого уже?
   - Раздевайся, Толя. Смотри: вода с тебя бежит… Давай помогу.
  - Я сам, не мешай. Ты думаешь, я - пьяница, да? Конечно,  немного поддал сегодня. Что поделаешь…
   Плащ он кое-как стянул с себя, но уронил. Что-то тяжёлое ударилось об пол. Всё ясно… Когда разогрела ужин, Анатолий уже «отрубился».
   Дети были в другой комнате. Они не обращали никакого внимания на происходящее: уже привыкли.
   Ночью муж соскочил с дивана. Ирина мгновенно проснулась. В комнате, залитой лунным светом, было отчётливо видно, как он безумными глазами обшаривал все углы, что-то ища. Она притаилась. Анатолий принёс из коридора свою шубу, бросил её на пол и «отколотил» как следует, сопровождая экзекуцию бурными возгласами:
   - Вот тебе за всё! Вот, получи!
   Натянул шубу на себя и вошёл в туалет.
   Ирина ужаснулась: «Это уже похоже на горячку. Господи, если Ты есть, помоги ему бросить пить!»

                *   *   *

   Больше всего в этот период своей работы Ирина боялась травмирования детей. Теперь болело её сердце  не о двадцати восьми - о двухстах восьмидесяти. Ежедневно приходилось смотреть прогулки.
   Однажды, после дождя, дети играли на своих участках под присмотром педагогов. Не оказалось на своём месте только воспитателя  подготовительной группы. Мальчишки, довольнёхонькие, ошалело резвились кто как мог. Некоторые смельчаки, скользя ногами, бегали вкруговую по металлическому грибку, когда-то спасающему от летнего зноя, а теперь кем-то опрокинутому наземь. Ирина похолодела.
   - А где Надежда Васильевна?
   - Она вон там, на скамейке сидит на другом участке.
     Ирина еле сдерживалась, чтобы не нагрубить:
   - Надежда Васильевна, Вы почему оставили детей одних? Они ведь могут убиться! Своего ребёнка, наверное, не бросили бы… А грибок мы сегодня же уберём.
   - Ну, знаете ли, Ирина Владимировна, много вы на себя берёте, - лицо её, круглое, сытое, передёрнулось, а в больших кукольно-красивых  глазах – злые чёртики. – Уж у кого-кого, а у меня всегда отличные прогулки, - фыркнув, она «покатилась» прочь.
   Ещё никто из работников не говорил Ирине ничего подобного. Она побледнела. Подошла завхоз, наблюдавшая за этой сценой, успокоила:
   - Да не переживайте Вы так, у неё бывают заскоки. Знаете, как эта свиристелка злится, что не её вместо заведующей оставили. Уж она бы свой нос задрала, только держись. Да, как говорится, Бог бодливой корове рогов не даёт. Все знают, что в её группе среди родителей работяг-то простых нет. Прошерстила у заведующей всю книгу сведений о родителях, чтобы набрать себе группу. У неё только золотые побрякушки на уме да тряпки.
   …Кстати, год спустя место исполняющей обязанности заведующей, ушедшей в очередной отпуск, заняла Надежда Васильевна. Не зря, видно, не сводила влюблённых глаз с Екатерины Михайловны. Теперь она высоко носила голову с необыкновенно пышной причёской и восседала в заветном кабинете, обложившись бумагами и одаривая всех обворожительной улыбкой.

                * *  *

   Эти два месяца тянулись бесконечно. Хорошо, что Анатолия отправили в колхоз. Без него намного спокойнее. Ирина с головой ушла в работу. Устала донельзя. То няни на группе нет, то коридорная заболела, то воспитателей не хватает, то на кухню гнилую капусту завезли. Кстати, из-за этой гнилой капусты и начались неприятности.
   На одном из совещаний заведующих Ирина осмелилась взять слово:
   - Лидия Степановна, - обратилась она к заместителю зав. ГОРОНО,  - как же так, нынешний год назван Годом ребёнка, а детей кормить нечем? Вы посмотрите: по меню на обед – салат из свежих помидоров, на первое – картофельный суп, на второе – гуляш с гарниром из свежей капусты. А что получили в результате дети? Помидоры – не завезли. Капуста – одна  гниль. Картофеля вовсе нет. Мясо – жир. Как же составляется меню из того, чего нет?
   Ирина опустилась на стул, ничего уже не видя вокруг, а только пытаясь унять барабанную дробь сердца.
   Собравшиеся ахнули: такая неслыханная дерзость до хорошего не доведёт! Лидия Степановна, изменившись в лице, ответила коротко:
   - Виноваты Вы сами, не запаслись овощами заранее.
   - Но наш сад новый, овощехранилища нет.
   - Мы ещё с Вами разберёмся на месте.
   - Что ж, раз виноваты мы, наказывайте нас, но при чём же тут дети? - опять вспыхнула Ирина.
   …За этот разговор поплатился весь сад. Сразу же после совещания срочно выехала комиссия и буквально атаковала детский комбинат. Что греха таить, Ирина, конечно же, трусила: теперь её по головке не погладят!
    Шли по коридору неторопливо. Лидия Степановна, подтянутая, строгая, как всегда, язвительно сыпала замечания по поводу огрехов в оформлении помещения, без устали тыча направо и налево ярко-красным ногтем.
    «Им бы заняться прежде питанием, а потом обследовать стены. Нашли чем уколоть! Что я, сама за месяц весь комбинат разрисовала? Раньше-то этого не видели?»
   Проверки участились, работать стало ещё труднее. Пошла дурная слава о бедном детском садике по всей округе.
   Наконец вернулась из отпуска Екатерина Михайловна. Ирина искренне обрадовалась. Теперь можно заняться делами только методиста, поскольку приходилось совмещать две должности.
   Заведующая вошла в свой кабинет, холодом обдала Ирину:
   - Здравствуйте, Ирина Владимировна. Меня вызывали в ГОРОНО.
И зачем надо было лезть на рожон? Никто не возмущался, и Вам бы стоило помолчать. Поверьте моему слову, теперь нам не дадут житья года два-три.
   А на собрании  Екатерина Михайловна высказалась против кандидатуры Ирины на должность председателя профкома:
   - Поймите, Ирина Владимировна очень устала, пусть немного отдохнёт.
   - И всё-таки я предлагаю Ирину Владимировну, - стояла на своём старшая медсестра. - Посмотрите, как изменился весь коллектив. Да мы за два месяца сделали больше, чем за весь год: своими силами оборудовали спортплощадку, озеленили участки, отмыли детсад после ремонта, хотя людей постоянно не хватает. Коллектив сплотился. А всё потому, что Ирина Владимировна всегда была впереди: землю копать – она первая, окна в физзале отмывать – она первая. Как пришла на работу, сразу в группы, а не в кабинет. Потому и люди-то потянулись за ней.
   Профком избрал Ирину своим председателем.

                *   *   *

   Завтра на работу, а так не хочется в методкабинет. К своим бы ребятишкам, в группу. Они даже во сне снятся, такие милые шалунишки. Саша уже в который раз спрашивал: «Димировна, когда придёшь к нам? Приходи поскорей».
   Утром Ирина встала пораньше, проводила детей в школу и решила сходить в сад узнать, куда и когда выходить на работу.
   Ещё не успев перешагнуть через порог, носом к носу столкнулась с Надеждой Васильевной.
   - А, здравствуйте, Ирина Владимировна! Уже на работу? – зачастила она скороговоркой. - Знаете, а я ведь за методиста сейчас. У меня высшее специальное образование. Заведующую я вполне устраиваю. У меня всё получается, так что выходите на свою группу, а я методистом останусь. Может, насовсем. Инна-то Гавриловна в другой сад уйдёт, наверное: они с заведующей не ужились, - и, с достоинством вильнув крутыми бёдрами, не спеша «поплыла» по коридору.
   Ирина, не успев даже вымолвить ни слова, поглядела ей вслед и только покачала головой: «Ох, и лиса же ты, ловко хвостом метёшь! Правильно, тебе только стул и давить, а к детям - близко подпускать нельзя».
   В кабинете заведующей всё решилось проще.
   - Ирина Владимировна, Вы на кабинет выхОдите или на группу? Ваше право, - не то улыбнулась, не то ухмыльнулась Екатерина Михайловна.
   - Конечно, на свою группу. Меня дети ждут.
   - Хорошо, тогда завтра же - в первую смену.
      В коридоре Ирина встретилась с родителями своих ребятишек.
   - Когда к нам вернётесь? Олежка в садик ходить не хочет, говорит: « Пойду, когда наша воспитательница придёт».
   Помнят её дети. А это – уже бальзам на душу!
   На следующее утро Ирина принарядилась, как на праздник. Она всегда одевалась со вкусом, но сегодня прихорашивалась особенно тщательно.
   Дети входили в группу, радостно подбегали к ней и непременно спрашивали:
   - Ирина Диминовна, что Вы так долго  не приходили к нам? Вы никогда от нас не уйдёте? Совсем-совсем никогда?
   И, перебивая друг друга, начинали рассказывать о своём.
   - У меня-то сестрёнка уже есть. Она совсем малюсенькая-премалюсенькая. У неё правдишные глазки, и носик, и ушки, - поделился радостью чёрненький, как цыганёнок, Сережа.
   - А у меня платье красивое, с бабочкой, - весело улыбнулась Любочка.
   - А от нас папа ушёл к другой тёте. Он водочку пил, - грустно зашептала Наденька.
  Ирина нахмурилась: «Вот те на! Родители Наденьки, всегда такие обаятельные оба, интеллигентные. Вместе приводили дочку в садик. С чего бы это? А как же Наденька теперь без папы? Ведь она его так любит!»
   Ирина притянула девочку к себе, поправила бантик на светлой головке.
   Позже всех вошёл Эдик. Какой-то хмурый. Глаза печальные, как у взрослого, припухшие.
   - Эдик, ты что такой невесёлый? Тебя обидел кто? – Ирина бережно взяла малыша за руку, присела и пытливо заглянула в глаза.
   - Ага, мой папа маму бил, когда я спал. Он был пьяный и разговаривал не по-тихому.
   - Да – это нехорошо, - согласилась воспитательница, а у самой защемило всё внутри, словно ударил кто плетью, неожиданно, больно… Две бороздки прорезались между бровями.
   - Эдик, пойдём с нами хомяка кормить. Посмотри, как он весело грызёт яблоко. Кусочек за щёку положил. Смешной наш Хомка.
   - А я хотел есть, а мой папа как закричал: «Марш спать!» А я не хотел спать, а я просто хотел есть, - не унимался мальчик.
   Ирина весь день была рядом с ним. Эдик то забудется и начнёт беспечно играть, то вдруг опять нахмурится и притихнет в уголке. Невыносимо тяжело было смотреть на мальчонку. Такому-то крохе – и недетские страдания!
   «А давай-ка я проведу родительское собрание на одну щекотливую тему…»

                * * *

     Сад готовился к Первому сентября. Дел было невпроворот. Придя утром в группу, Ирина решила дооформить уголок для родителей. «Надо бы заглянуть в группу Надежды Васильевны: очень уж хвалили её уголок!..
     Да, действительно, выглядит очень эстетично. А почерк-то не Надежды, а её сменщицы», - отметила Ирина про себя. Подошли ещё воспитатели.
   Хозяйка группы с воодушевлением принялась объяснять, как лучше наклеить бумагу на доски. На круглом масленом лице её каталась сладкая улыбка.
    Вдруг в коридоре расплакался ребёнок. Надежда Васильевна не бросилась к мальчику, как ожидала Ирина, а продолжала спокойно разговаривать.
   - Галя, иди дай Дениске витаминку, скажи, пусть не плачет, - наконец обратилась она к девочке.
   Но тот от витаминки отказался и продолжал захлёбываться от рыданий. Ирина крайне удивилась такому хладнокровию воспитательницы.
    «Уж она-то знает, что делает! Зачем ей нужно терять время – успокаивать мальчонку, когда комиссия прежде всего спросит порядок в документации, эстетику в оформлении?»
   Ирина сухо поблагодарила за полезную консультацию и вышла, но, подумав, снова открыла дверь, просто из интереса: подошла ли Надежда Васильевна к ребёнку?
   Дениска продолжал хлюпать носом. Ирина спросила, почему он плачет. Оказывается, забыл поцеловать маму, а вспомнил об этом, когда она уже ушла. Ирина взяла его на руки, приласкала, пошептала на ушко, и Дениска как ни в чём не бывало отправился к ребятам. В открытую дверь было видно, как воспитательница, пристыв к стулу, перебирала бумаги на столе.


                * * *
   
   Поздно вечером Ирина возвращалась с работы. Усталая, разбитая. Её сменщица была в отпуске, а няня лежала в больнице с ребёнком. Конечно, можно было бы подойти к заведующей: «Я в таких условиях работать отказываюсь!» Но как-то неловко: в садике постоянно не хватает воспитателей и нянь. Будет хуже, если группу расформируют. С самого утра Ирина металась то туда, то сюда. Протирала мебель, принимала детей, кормила их, мыла посуду, полы. А затем, что называется «вся в мыле», проводила занятия, расставляла раскладушки, гуляла с ребятишками, кормила обедом… и так до вечера, до ухода домой.
   Зато приятно было чувствовать себя  такой здоровой, сильной и ловкой – хозяйкой большой семьи. Но когда присаживалась за стол, чтобы написать учёт за день, ноги наливались свинцом, руки ныли, в голове шумело. Сейчас бы здесь, прямо за столом, и уснуть. Однако надо идти, дома полно работы. А утром вставать в пять сорок пять.
   И так уже целый месяц. Если вечерами Анатолий был трезв - варил сам, помогал по хозяйству, было легче.
   …Она шла к трамвайной  остановке. Неожиданно её взгляд выхватил из вереницы прохожих знакомую фигурку  маленького человечка лет четырёх-пяти. Это была бывшая её воспитанница Наташка. Два года назад переехала она с родителями в другой район города. Девочка тоже узнала. Глаза её радостно засияли, и она со всех ног кинулась в объятия. Ирина крепко прижала ребёнка к себе, поцеловала в розовую щёчку и почувствовала прилив глубокой нежности к малышке.
   - Наташенька, какая ты стала большая! Уже и забыла меня, наверное?
   - Нет, Ирина Владимировна, не забыла-а…
   Подошла её мама, притворно улыбнулась:
   - Здрасте, - процедила сухо, сквозь зубы, и бросила ревнивый взгляд сначала на дочь, потом на воспитательницу.
    Ирина знала, что эта женщина недолюбливала её  за привязанность дочери к чужой женщине, то есть к ней. Сколько раз приходилось слышать в коридоре детского сада:
   - А наша Ирина Диминовна… А у Ирины Диминовны… Я к ней жить пойду!
 Чувства матери, конечно же, можно было понять: Наташа – первый и последний её ребёнок.
   Наскоро распрощались. Девочка ещё долго махала рукой, а родительница раздражённо тянула её  за собой.
   В трамвае Ирина тяжело опустилась на сиденье и вся ушла в себя.
   - Ишь ты, расселась! А пожилой человек – стой! Нет, смотрите-ка, ей говорят, а она... словно её и не касается! Ну, и молодёжь пошла… - раскипелась только что вошедшая пожилая женщина.
   Последние слова словно отпечатались в сознании Ирины. Она вздрогнула, взглянула на стоящую рядом и только потом поняла, чего от неё хотят.
   - Извините, садитесь, пожалуйста, - виновато улыбнулась и поднялась. Эта улыбка обезоружила женщину, которая теперь не знала, как повести себя дальше, и только переминалась с ноги на ногу. Поняв её состояние, Ирина прошла в конец салона и, вперив взгляд в своё отражение  в окне, пристыдила себя: «И правда, нельзя же быть такой рассеянной».
   Почти около своего дома она услышала, что её зовут по имени-отчеству. Обернулась. Подбежали бывшие ученицы.
   - Здравствуйте! А мы от Вас идём. Да вот сказали, что Вы ещё на работе, -  выпалила Галка и запнулась. – Вчера…
   Помогла договорить Лиза:
   - Вчера Валера погиб.
   Чудовищная новость поразила Ирину.
   - Что? Как?! Как же так? Как же так?.. – потерянно повторяла она. -  Ведь он только в субботу ко мне приходил! Мы ещё обменялись марками. Хотел на следующей неделе опять зайти. Вот и зашёл…
   В тот день он был в гостях у неё: с завистью рассматривал книги на стеллажах во всю стену, потом бочком присел на краешек стула, стыдливо пряча дырявый носок…
   - Мать Валеры пьяная была. Он рассердился и сказал, что сбежит из дому. Потом с другом поехал кататься на трамвае. Они поспорили, кто не забоится проехать на сцепке между вагонами. Серёжке-то повезло, а Валера… под колёса.


                *  *   *

    В магазин завезли первый в этом году виноград. Ирина, быстренько перекусив после работы, поспешила туда. Отстояв в очереди сорок минут, полезла в потайной карман сумочки за кошельком, но там его не оказалось. Пораскинула умом и так и сяк, поняла, что никто посторонний не мог вытащить. «Неужели Толька?» Пришлось занять пятёрку у соседки. В этот же вечер она застала мужа, рывшегося в её сумке. Возмущение захлестнуло разум – закричала:
     - А ведь это ты вытащил кошелёк?! Теперь я знаю точно. Детям ничего не купила, а ты… Да посмотри на себя: до чего докатился? Если честно, мне жаль тебя. Ну, не хочешь жить со мной, брось - уйди. Что изводить себя и нас тоже? Найди женщину по душе и живи, как все люди.
      Случись и на самом деле такое раньше, чтобы её любимый Анатолий оставил её ради другой, она сошла бы с ума от ревности. Ведь было время, когда не могли и дня прожить друг без друга! Письма их и по сей день хранятся в укромном  месте. А теперь – сама проговорила эти ужасные слова.

                *   *   *

   Ирина с работы торопилась домой. Дел было множество: сводить детей в парикмахерскую, отнести в ремонт обувь, зайти в музыкальную школу, купить к ужину, и прочее, и прочее… Она рассчитывала управиться со всем этим часа за два. В мужском зале посетителей не было. Это особенно порадовало. Подождали минут пять, но мастера на месте не оказалось.
   - Скажите, пожалуйста, нас подстригут? – спросила она у кассира.
   - Да, ждите. Мастера ушли в магазин купить чё-нить поесть.
   «Опять двадцать пять! Но ничего не поделаешь - придётся ждать».
   Катя захныкала:
   - Мам, я не успею «Бима» посмотреть. Я пойду, а?
   - Что ж ты с этими космульками и в школу пойдёшь? Сиди, говорю!
   Младший тоже закапризничал. Прошло ровно пятнадцать минут. Ирину уже стало разбирать зло. Встала и заходила, как маятник. Минуло ещё  десять минут. Вошли две женщины с целлофановыми мешочками. Ирина особого внимания на них и не обратила: мало ли кто приходит сюда! Каково же было её удивление, когда они облачились в униформу! Вот это да!
   - Я что-то пить захотела. Пойдём попьём, - предложила та, что постарше.
  Другая согласно кивнула головой. Ирину будто подбросило от негодования. Она сорвалась с места и выпалила кассиру:
   - Ну, это уж совсем… Нас будут сегодня подстригать или нет?
   - Это Вы у них спросите, - отрезала та. А тем временем волшебницы красоты потягивали за милую душу пивко прямо из мешочков. Догадавшись, наконец, что к этой буре причастны и они, любезно пригласили сразу обоих на кресла, где и продержали бедных детей порядочное время. Катя плакала, что «Бим» уже прошёл. Игорёк ныл, что он не может идти – устал. Ирина сжала кулаки.
   А поздно вечером она сидела в кухне. Размышляла. Глаза безразлично блуждали по чуть заметным трещинкам на потолке. Взяла чистый тетрадный лист и настрочила:
                «  Как в сказке
                / фельетон /
   Не в некотором царстве, не в некотором государстве, а на нашей улице была не избушка на курьих ножках, а просторная парикмахерская, и в ней не баба-Яга Костяная нога, а симпатичная парикмахерша Зинаида… »
 
                * * *

   Была суббота. 30 августа. Ирина встала пораньше. Нужно детей проводить на сбор в школу. Она машинально водила утюгом по ослепительно белому переднику. Её одолевало необыкновенное волнение. «Разве бы я оставила любимую работу, если бы… если бы не надавали по рукам «опытные» товарищи… если бы не пил Анатолий…»
   Она включила приёмник. Пела Роза Рымбаева: «Цвети всегда, моя земля, моя любовь, моя весна!» От этих слов, от захватывающей дух  мелодии сердце переполнялось радостью и болью, жаждой жизни и мучительной тоской. Хотелось разом танцевать и безудержно рыдать.
     Проснулась ребятня. Повернулся с боку на бок Анатолий.
     - Мама, ты не забыла, что сегодня в первый класс? Я прямо всю ночь не спал, - не раскрывая  глаз, сонно проговорил Игорёк.
     - Вот это ты зря: ночью нужно спать, - улыбнулась Ирина.
    «Господи! Какие большие стали…» Они тоже мнили себя взрослыми, но только до подъёма с кровати. Не успели их голые ступни коснуться пола, как дети уже устроили возню, словно котята. Настроение у всех было приподнятое. Зарядку делали втроём. Анатолий не встал и к завтраку: болела с похмелья голова.
    - Мам, - крикнула Катюшка из кухни, - кто-то в форточку забросил букет цветов!
   Ирина всё поняла и чуть не разревелась: прошли годы, а её всё ещё ждут ученики. Ждут!
  …Только вышли на улицу, как на головы обрушился дождь с градом. Пришлось вернуться домой за плащами. Игорёшка - в слёзы:
   - Не хочу плащ. Хочу так, в форме!
   Минут десять нетерпеливо топтались в подъезде, пока бушевала непогода. Наконец, выблеснуло солнце - засверкали  лужи, засияли лица. Игорёк с облегчением снял дождевик.  А по дороге в школу взрослые и дети радостно приветствовали Ирину. Она была счастлива. До чего же бывает хорошо на душе, когда чувствуешь, что тебя любят!

                *  *   *

     Ирине всё чаще стал сниться один и тот же сон, в котором незнакомый мужчина, но такой бесконечно желанный, протягивал к ней руки, и она трепетала от его близости, чуть коснувшись пальцев его рук. Вот и сейчас, проснувшись ночью, она долго лежит с открытыми глазами. А рядом – человек, от которого невыносимо несёт перегаром. «Остаться бы там, во сне!» Ирина беззвучно плачет…
     Этим же утром Анатолий уехал копать картофель к родителям. Была суббота. Она прибрала в квартире, дождалась детей из школы,  и уже через двадцать минут они ехали в переполненном автобусе. Ирина нервничала: придётся простоять два часа. Те, кто не успел купить билеты в кассе, передавали деньги шофёру.
     - На три билета, пожалуйста, - обратилась она к молодому человеку в сером костюме и протянула монеты. Их руки соприкоснулись. Вздрогнула: как в сегодняшнем сне!  Тотчас же обожгло голубым сиянием его глаз. Не выдержала этого взгляда, отодвинулась и уткнулась в окно.
     Но на первой же остановке заметила, что «серый костюм» опять рядом. Ирина почувствовала тепло, которое пронизало её всю насквозь. Не знала – хорошо это или плохо, но не отстранилась. Сто двадцать минут показались ей счастливым мгновением. Вот так она простояла бы здесь и всю жизнь, не ощущая усталости. При повороте автобуса её волосы  прильнули к серому рукаву и лицо пыхнуло жаром. Дышать стало просто невыносимо. Скорей бы на воздух - и прочь дурман из головы! Но, как назло,  «серый костюм» не продвинулся дальше по салону, хотя стало свободнее. Ирина для видимости сохраняла равнодушный  вид, даже приструнила расшалившихся детей, усевшихся на одно, но зато законное, детское место. На конечной остановке она выскочила из автобуса, торопливо схватила детей за руки и побежала...

                *  *   *

     Смотр художественной самодеятельности начался в Доме культуры в воскресенье в десять утра. Ирина просто умирала от нахлынувшего страха –  перед зрителями и жюри читать свои стихи. Голос перехватывало, и она с трудом разжимала рот, чтобы облизнуть одеревеневшие губы. Строчки стихотворения словно проваливались в памяти. Полное оцепенение.
     - Ваш выход, девушка!
     Она замерла, потом глубоко  вздохнула и мысленно предупредила себя: «Главное – не забыть первую строчку». Думала, а у самой мороз по коже… Шла, осторожно неся себя, словно на ходулях.
      В зале - темнота, зато сцену заливал яркий свет. Остановилась перед микрофоном и несколько секунд вглядывалась в ближние ряды. Нужно было на чём-то сосредоточиться. Поймала доброжелательный взгляд – и поняла, что по этим глазам будет судить о своём выступлении. Наконец произнесла первые слова. Это были чужие слова, чужой голос:
     - В нашем доме уютно, тепло…
     Однако глаза напротив, в которых, казалось, уместился весь огромный зал, обещали понимание и поддержку. Ирина вдруг ощутила в себе прилив какой-то немыслимой удали, силы, отчего голос окреп и стал непринуждённо-искренним. Нет, она не открывала Америку - только делилась тем, что пережила и передумала сама.
       Сказана последняя фраза. Ирина задержалась ещё на несколько мгновений, словно прощаясь со своим верным другом-зрителем, и неторопливо двинулась за кулисы. Было слышно, как стукнул об пол каблук. Внезапно воздух взорвался от аплодисментов. Не помня себя от волнения, выбежала в фойе; словно челнок, замельтешила туда-сюда, затем, немного успокоившись, решилась проникнуть в зал с «чёрного входа», чтобы занять  место среди зрителей.
     - Девушка, Вас там требует публика, - подбежал к ней с растерянным видом ведущий программы. – Поскорее, пожалуйста. Я уже объявил следующий номер, а они требуют Вас. Слышите?!
     Ирина, возбуждённая, с пылающими щеками, появилась опять на сцене, ещё не веря неожиданному успеху.
     После концерта ей хотелось петь, громко и радостно. Голова слегка кружилась. Щёки пылали. Заново и заново перебирала в памяти своё выступление.
     Незаметно подошла к своему дому. Позвонила. За дверью послышались тяжёлые неуверенные шаги. Она горько вздохнула: «Опять двадцать пять…» Широко распахнув дверь, Анатолий загородил ей дорогу:
     - Ну, что, где шарилась?

         *   *  *
     Ирина частенько спрашивала себя, чего ради она терпит это пьяное скотство, однако ответить так и не смогла. Думала, уйдёт в детский сад -  всё изменится. Времени свободного стало больше, значит, больше и для семьи. Но проходили месяцы, годы, а муж продолжал пить, мало того, устраивал дебоши при детях. А как-то даже ударил Игорька. В тот день она поклялась, что навсегда оставит Анатолия. Какой это отец?!  Но, протрезвев, тот вполне искренне раскаивался и не уставал повторять: «Всё же хорошая ты баба, другая бы уже давно меня бросила!» И она опять сдавалась.
     … Окончив политехнический, он уехал с ней и годовалой дочкой по назначению работать на шахте. Анатолия поставили бригадиром смены, а вскоре и мастером участка. С тех пор его стала  преследовать мания величия. В минуты пьяного бреда откровенно признавался, что мечтает стать министром или Героем Советского Союза. Ирина в душе посмеивалась, хотя и с уважением относилась к его пытливому уму и умению сближаться с людьми. Понимала, что он глубоко переживает несбыточность своих наполеоновских мечтаний. В результате злился, а, подпив, обязательно упрекал в этом жену. Его стало бесить, что она напористо шла к своим «ненаполеоновским» целям и уже кое-чего достигла. Больше всего раздражало стихотворчество Ирины, считал её увлечение несерьёзным:
        - Чо, котелок-то совсем не варит: уже тридцатник, а занимаешься всякой ерундой?!
      Она отмолчалась, хотя язык так и чесался резануть: «Это, по крайней мере, лучше, чем давить диван».
        Анатолий как-то просматривал газеты и на литературной странице наткнулся на свою фамилию. Приятно удивился. Прочёл стихотворение Ирины и мысленно её похвалил. После этого случая даже на некоторое время подобрал руки.
       Но вот однажды она получила письмо на свой домашний адрес: какой-то Арченко упрекал её в том, что хватается за всё сразу - и за поэзию, и за прозу. «И то, и другое – несовершенное. Вы же не Пушкин и не гений, занимайтесь чем-нибудь одним!» Эти слова привели Ирину в замешательство, но успокоившись,  она рассудила так: «Если я в чём-то не права, можно было бы прийти на литобъединение и там всё обсудить…»
     Анатолий, прочтя это послание, даже обрадовался:
     - Так тебе и надо, распинали твои стишки как следует… по-э-тесса! Я просто рад: спихнули тебя с верхотуры. Хватит в облаках летать! А теперь я добью их физически! Где они у тебя? – и схватил стопку её бумаг.
     Ирина застыла от неожиданности. Боялась пошевелиться, но про себя настырно повторяла: «Всё равно буду писать!»


                Запоздалое прозрение

    Вот и долгожданный отпуск. Теперь можно ни о чём серьёзном не думать. Занимайся, чем хочешь. А хотела Ирина многого. Писать стихи. Читать. Вязать. Шить. Изучать испанский и немецкий. Заниматься музыкой. Ходить в тир, в физзал, в кино…
    Но с самого утра приходилось чистить кастрюли, варить обеды, стирать, мыть полы, вечерами с детьми учить уроки. И всё-таки, пока не было дома мужа, усиленно изучала музграмоту, разучивала простенькие пьески, два раза в неделю ездила с Катюшей к знакомой музыкантше на занятия. Дочка, глядя на мать, тоже увлеклась музыкой.
    Когда в доме не было никого, Ирина садилась за пианино, подолгу копалась в нотах, разучивая новую вещь, и по-детски радовалась первым успехам. В присутствии Анатолия не отваживалась подходить к инструменту, навсегда запомнив его упрёк:
   - Ты, видимо, для себя брала пианино, а не для детей.
   Это очень её оскорбило тогда. Но как-то вечером он вошёл в незапертую дверь и остолбенел, услышав  «Полонез» Огинского.
   - Ну, ты и молоток! И вправду настырная.
   Последнюю неделю отпуска Ирина с детьми решила провести у свекрови: помочь в огороде. Анатолий, дав торжественную клятву больше не пить, остался хозяйничать дома.
    Однако в среду ей пришлось вернуться на занятие литературного объединения. Приехала около шести вечера. Анатолий должен был уже прийти с работы. Позвонила – молчание. Это было даже лучше.
    Вошла в сумрачную квартиру, как в склеп. Шторы на окнах - задёрнуты. На полу – окурки, крошки... На диване, прямо на подушке, - грязная вилка, а по ней сонно ползает зелёная муха. 
    Ирину чуть не стошнило. Убежать бы подальше отсюда… Но всё же интересно заглянуть в глаза  хозяину этой берлоги – что в них?
    Услышав шебуршание за дверью, она, как шпионка, спряталась в спальне, за шторой: взыграло детское любопытство. Шаги раздались сначала в зале, затем совсем рядом. Под кровать было поставлено что-то тяжёлое. Ирину покоробило: «Опять за своё!»
   И уже не таясь, она выпрямилась, вышла на середину комнаты и стала перед Анатолием, как изваяние. Он вздрогнул, видимо, соединив воедино два понятия, взаимоисключающие друг друга: жена и спиртное. И в его глазах появился, кроме удивления, ещё и страх.
   - Толя, ты мне что говорил, а? – задохнувшись, почти прошептала. И вдруг её словно прорвало:
   - Подлец, сколько будешь мучить меня, мало того, детей терзать? И когда ты зальёшь свою ненасытную глотку?
   Сейчас, когда он трезвый, бояться нечего. Она схватила злополучную бутылку и изо всей силы ухнула её об пол. Этого от себя даже сама не ожидала. Как искры, рассыпались осколки, и тёмная вязкая жидкость медленно растеклась по комнате. Ирина готова была тотчас же разнести это логово в пух и прах. А муж стоял перед ней по-мальчишечьи робко и молчал.
   - Всё. Я ухожу.
  Решительно вытащила пакет  с документами из серванта и принялась торопливо их перебирать. Казалось, уже и сама поверила: хватит сил вычеркнуть Анатолия из своей жизни. Но где-то в подсознании уже сделала для себя пометочку: «Возможно, хоть это заставит его одуматься!».
   Он, наконец, оправился от оцепенения и сказал подавленно:
   - Я тебя никуда не отпущу.
   - Как же, стану я тебя спрашивать! Теперь ты для меня совершенно чужой человек… - и на этой фразе Ирина резко запнулась, как-то враз вся обмякла, присела на диван и разрыдалась. Анатолий пристроился рядом,  уткнувшись в её  колени, и тоже прослезился.
    - Прости, Ира.
    Она помолчала. Успокоилась.
    - Ладно, я пошла в редакцию. Вот объявление, - протянула ему газету, -  посмотри, если не веришь. Потом… вернусь.
   Причесалась, протёрла под глазами – и ушла. Конечно, с таким настроением идти на любимое занятие не хотелось. Но что удивительно, после обсуждения взяли в печать два её стихотворения и рассказ. «А ты растёшь», - поразился главный критик Степанов. В душе у Ирины наступило какое-то равновесие, покой. Она вспомнила бурную сцену дома – и не верилось, что имела какое-то к ней отношение.
   …Позвонила. Дверь приоткрылась. Анатолий, чуть растягивая слово и вкладывая в него самую нежную интонацию, произнёс:
   - При-ве-ет…
    Неожиданно для себя Ирина ответила тем же. Переступив через порог, поняла, что квартира приведена в «божеский» вид.
   - Чем покормишь гостью?
   - Есть щи, яичница и чай.
   - Просто шикарно!
   Но есть она не стала, хотя от голода уже поташнивало.
   - Толя, сядь сюда. Скажи честно, сможешь ты бросить пить? Только честно. Или будем лечиться?
   - Сам справлюсь. Понимаешь, вечерами одному скучно. Долго не могу заснуть, а выпьешь… Вот приедете домой – завяжу с этим делом. Обещаю. Я ведь понимаю, что так совсем скоро свихнусь.
   - И где ты денег столько берёшь? У меня ведь ни копейки нет. Трёшку у твоей матери заняла, чтобы приехать сюда.
   - Знаю. Я уже подсчитывал: шестьдесят рублей в месяц где-то уходит коту под хвост. За десять лет мог бы машину купить на эти денежки.
   - Вот видишь, Толя, ты сам всё прекрасно понимаешь. У нас  дети… с ними нужно заниматься. А то ходят они какие-то затюканные. Игорёшка вот клоп какой, - показала она мизинец, - а смотри ты, грубить стал. Буркнет себе под нос и отойдёт прочь. Так мы и детей проглядим, да и вообще…
  Анатолий, как раскаявшийся грешник, только кивал головой. 

                *  *   *

     Как-то вечером Ирина возвращалась с работы. Шла и боялась: «А вдруг опять пьяный?»
     Она по привычке потянула носом воздух из замочной скважины. Запаха перегара не почуяла. Нажала на кнопку звонка. Открыл Игорёк и прошептал в самое ухо:
     - Мам, я сегодня колдовал-колдовал -  вот папа непьяный и пришёл! Он уже дома.
    Ирину очень обрадовало, что муж действительно был трезв. Его карие глаза глядели умно и добро. Вот эти, именно эти глаза, ей и были нужны. Тогда, в первую их встречу, на танцах в Доме культуры, она увидела их и полюбила. Точно такие же глаза были впоследствии подарены и её детям.
     Анатолий занимался с Игорьком по букварю, а Катюшка писала сочинение про осень. В квартире полный порядок. Миром и покоем повеяло от всего этого.
     - Привет!
     - При-ве -ет! – мягко отозвался муж .
   Ирина неторопливо переоделась в домашний халат, словно боясь спугнуть эту семейную идиллию, подошла к нему, взяла за руку:
   - Как у тебя на работе?
   - Всё нормально, Ира, всё хорошо. У Игоря вот с чтением не получается, ты ему помоги. Оказывается, он у нас очень невнимательный. Читает вместо «уш-ла – Луша», а вместо «у Шуры – шары». Каково, а?
   - А это одно и то же, - не сдаётся сын.
   - Иди поешь, Ира.
   - Сейчас, Толя. Ты, Игорёк, пока отдохни, а я  взгляну, что у нас Катюха насочиняла.
   - Мам, нам сказала учительница, чтобы мы отрывок из стихотворения взяли для сочинения. Я взяла твой стишок.
   - А что, другого не нашла? – улыбнулась Ирина.
   - Ну, ма-а-а-м, мне твоё нравится.
   В этот вечер Ирине показалось, что никаких семейных передряг у них никогда не было, будто всегда так и жили...

                *  *  *

     Ирине – только тридцать шесть, а она уже чувствует себя старухой-развалюхой: то печень заноет, то боли в желудке, да и нервы шалят. А тут ещё обнаружили фиброзно-кистозную мастопатию. Чем не букет?! Врачи советуют родить ребёнка, чтобы организм обновился. Она в ужасе. Ночами не спит, всё думает, как быть? От пьющего мужа, который и мужчиной-то перестаёт быть, подарить жизнь малышу - опасно: вдруг родится урод? Сказала о своих опасениях Анатолию. Тот крепко задумался и сказал:
     - Надо, так надо. Постараюсь не пить хотя бы месяц, чтобы не навредить ребёнку.
     И она привыкла к мысли, что снова станет матерью… Но однажды муж заявил:
     - Не нужен мне третий!!
     Ирина в сердцах крикнула:
      - Тебе бы только бутылка была! Вот с нею и останешься. А я найду, кому мой третий будет нужен.
      Разбежались по комнатам. Наутро опомнился, приласкал:
     - Ладно, что будет, то и будет.
     Пришлось сказать и детям о своей беде.
        - И никакого лекарства от этой болезни нет? - расстроилась шестнадцатилетняя Катюша. Игорёк, которому уже исполнилось тринадцать, вдруг горячо и даже обрадованно выпалил:
       - Ну, и хорошо, будем нянчиться!
     На том и успокоились. Ирина еле дождалась конца месяца. Но чуда не произошло. Ударило по мозгам: «Допился!»

                *  *  *

    Однажды Анатолий пришёл  домой скрюченным: стянуло шею и поясницу, да так, что не смог раздеться самостоятельно. Лежал пластом и матерился всю ночь от невыносимой боли. Утром вызвали врача.
       Просидел на больничном почти месяц. Перестал пить. Будто прозрел наконец-то. Дома появились какие-то общие разговоры, заботы. Ирина носилась сломя голову по  всем аптекам города – искала лекарства и травы.
     Анатолий всё-таки больше десяти дней не выдерживал – набирался до чёртиков, за что потом жестоко и расплачивался. Понял, что от алкоголя – обострение. В течение полутора лет по вечерам повышалась температура.  Как-то Ирина взглянула на него (в одних трусах сидел на диване после загула, сложив худющие ноги одна на другую):  плечи обострились, сам махонький, как подросток. Смотреть страшно. И жалко до слёз. Но глаза ясные. Красивые. И подумалось ей: «Может, всё ещё наладится?»
       Он чаще стал жаловаться на сердце, печень, почки. Просто разваливался на глазах. По утрам – надрывный кашель, раздирающий внутренности. Нет никакого покоя по ночам ни жене, ни детям. Несколько раз просыпали - опаздывали на работу и в школу.
          Подлечился, температура спала. О выпивках больше не заикался. Как отрубило. Не было бы счастья, так…
         «Господи, спасибо Тебе!» - вслух повторила Ирина рождённую в себе молитву.