ЛЕСНОЙ ЛИКБЕЗ
(БАСНЯ-ЛУБОК)
Медведь пожал плечьми, поиграл ими, как делал не раз. При этом, шерсть на загривке его страшно вздыбилась, и стал теперь председатель-Медведь похож на улыбающуюся горку. Горку,— потому что ещё в прошлом месяце (звери помнили), так же пожав плечами, и поиграв ими ещё меньше, чем сегодня, он (председатель-Медведь) был похож на улыбающуюся горину. Теперь он заметно и значительно охлял, и производил скорее комическое впечатление. Впрочем, звери знали, что оно — скорее всего — ошибочно: у Медведя по-прежнему блестели, как страшные ножи — белые сильные клыки, и если мышц на спине, груди и лапах у него, от длительного лежания на травке у солнышка (звери сами носили ему еду, и Медведю не приходилось больше гоняться за дичью) стало значительно меньше и догнать ослушника ему было уже значительно труднее, но — вот... клыки, а главное — челюсти, от постоянного жевания чего-то, увеличились (звери всё пытались понять: кого это Медведь жуёт на сей раз; он сам не говорил — кого, а его, в лесу, представители всё время поправляли — не "кого-то", а "что-то"..., но звери всё равно не верили, что — "что-то", и были, по правде,— правы, потому как периодически кто-нибудь из них надолго пропадал из леса, и сначала все тревожились, поднимали шум, а потом забывали пропавшего, глядя на убаюкивающе-мерно жующего своего покровителя. Только изредка кто-то из зверей спрашивал ещё, вскрикивал даже: — Чьего покровителя?! Кого покрывают?! Но те же представители "по Медвежьи" объясняли любопытному, что покрывают-де — пропавшего, после чего любопытный сам надолго пропадал из леса, и о нём сначала тоже тревожились, как тревожится разродившаяся курица за своё яйцо, но — успокаивались, под мерное же жевание их покровителя). Так вот, челюсти Медведя разрослись, и зверям стало казаться, что Медведь превратился в странное существо: ни лап, ни хвоста, ни глаз, ни ушей, а — ножи-челюсти и живот. "Медведь-живот",— говорили звери про него, иногда говорили — "Животное". Медведь не обижался, только поглядывал, да указания давал, да ещё говорил, мол, а вы, что? — разве не животные? Или — у вас, что — животов нет? Звери смотрели на себя и думали: "неужели, животные, тоже..." И челюсти есть... и живот... Ну, что тут скажешь?! Как возразишь?! Они ведь, хотели на Медведя сказать, мол, ты! у-у!.. животное! А Медведь сам на них смотрит пристально... на каждого... Да ещё и спрашивает: да разве ты сам не такой...
Звери были с этим в корне не согласны, даже отличали себя этим от Медведя, гордились этим отличием, детишек своих учили своим правилам, а на Медведя, пальцем показывали, пугали им ребятишек своих и грубо даже ругали: "Животным" называли. А сами худели, худели, с лап сбивались, чтобы крольчат, лисят, оленят своих прокормить; бегали повсюду, рыскали, всё вынюхивали что-то, всё выискивали, всё высматривали поначалу что-то, и что самое страшное — уже и (под общий шумок) — кого-то, и — глядишь: всё чаще в свой адрес от собратьев стали слышать, (про таких же, знать, как и сами), мол,— "животные"... Но Медведь там строгий был; он тех, что оскорбляют так себе подобного — стро-ого наказывать стал, говорил о каких-то "правах зверей" и что — "время другое", а самого когда так называли, не обижался призверино,— а вроде как даже дуриком прикидывался, или на ухо слабым, мол,— не слышу: знать, правду чуял, что в самом деле — "животное", и ПОД СЕБЯ ДРУГИХ ДЕЛАЛ. И представителей ещё себе таких набрал, тоже, с трещинкой, со щербинкой, вроде как дурноватых, слабеньких, чтоб сознание дурманить, баюкать: Медведя свояком выставлять; они всё говорили как-то даже, вроде серьёзно, а иногда с юмором, но о вещах серьёзных (например, о "правах зверей", или о том — куда "что-то делось", или "пропал кто-то": они всегда говорили: "пропало что-то") но так говорили, что думать хотелось про всё это о чем они говорили, что ерунда это всё; ведь как это может быть не ерундою, если говорит об этом зверёк непонятный какой-то (вот на что внимание обернуть хотелось: какой породы зверёк, мол. А может, беспородный какой-то: сейчас Медведь сказал, что "все беспородные"...). Вроде сказать-то — сказал, а поглядишь — порода-то есть, а какая — чёрт его разберёшь: сова — не сова, заяц — не заяц. Да ещё Медведь повадился каких-то слабеньких вместо себя выставлять, чтоб без глаза, там, косенький или без кусочка уха, и всегда звери эту "щербинку Медвежью" замечали, но и в подсознании всё крутились, как карусель "ножи" Медвежьи, клыки, значит; и ещё то, что Медведь вечно что-то жуёт. И думалось в этот момент: а кого-то на этот раз... И перед глазами суслик какой-нибудь, с перевязанной лапкой бессвязно что-то пищал про то (разъяснял), какой Медведь хороший: и становилось по-настоящему страшно. И с панталыку сбивались звери: такими же "хорошими" (как разъясняли рябенькие), как Медведь, быть не хотели, и не знали: как быть?! А Медведь всё "гайки закручивал", всё давил, давил за горло, жевал, да сусликов безобидных, да со щербинкой вперёд выпускал, чтоб те пищали что-то непонятное: с панталыку сбивали (на нехорошее — "хорошо" говорили).
Да... Так вот. Медведь-то сам строго наказывать стал тех зверей, что лосяток своих, зайчаток, лисяток и волчаток и бельчаток против других, "хороших" зверей ставить начали, говоря: "а вон тот ворует, а ты так, зайчик мой, не делай, потому как книжка одна есть, и там написано: не укради, мол, не обижай и не обманывай "таких, как сам". А зайчонок, возьми, да и спроси: ты, мол, мама говоришь "таких", как сам, а вон, все зайцы такие, как мы, а тот, что у леса — всю нашу капусту украл. Как же он "такой", если самый, что ни на есть — "не такой"... И как же он после всего этого "хороший", если самый, что ни на есть — нехороший. Задумывались Зайчиха с Зайцем над словами бесхитростного, прямодушного малыша, да и окрестили — Лесного Зайца — "Коалой".
Ох! обидно стало за Лесного Зайца и самому Зайцу и Медведю и особенно — Коале... Как!! Как же так!.. Получается,— Коала,— как имя нарицательное! Нехорошее! Что, мол, Коала не виноват, что Заяц капусту украл (да и урал ли), и вообще, Коала живёт совсем в другом лесу, а сюда только так наезжает, чтоб проверить, правильны ли склады и ломбарды, при помощи которых Коала из леса оброк тянет: из леса, местные дары природы собирает, да — в свой склад (из местных же кирпичей сложил просторный домик), и уже из этого склада — зверям продаёт то, что в их лесу насобирал, лапами же зверей, да так чисто насобирал (звери прилежные были), что и ягоды одной, одного гриба не найдёшь и даже травинки... Да им же — зверям — в голодном-то лесу — теперь продаёт их же дары... Да ещё вот что Коала придумал... Поскольку звери теперь с каждым годом хирели, да беднели, он им, Коала, "помогать" стал. Даст "своих" денег, которые у зверей (ЗДЕСЬ ПРОПУЩЕНА СТРАНИЦА) чтобы те могли дары своего леса кушать, кушать, значит, им разрешит продукты звериные, но за Коалой записанные на бумаге, а сам потом проценты требует... И цепкий такой Коала попался, въедливый... Попрекает, да с каждым годом всё увереннее, всё грубее, даже визгливее; огорчается не на шутку, что, мол, его (уже) добром звери распоряжаться не умеют, а сам проценты тянет, и поскольку у зверей денег отродясь не было, он, Коала, вместо денег,— то полянку на себя запишет, то полреки, то ручей, то бор сосновый...
Звери глядят,— и глазом моргнуть не успели,— а уж всё — не своё в родном лесу — всё чужое... И ягоду — не тронь, и — мимо гриба пройди, даже глазом не смей косить на него. А то Коала тебе "нарушение прав зверей" пришьёт... А ещё дал Медведю кусок его же леса, так Медведь теперь как с ума сошёл, сам редко, а подобрал себе всяких сусликов безухих, кривеньких, рябеньких, косеньких, вроде как дурноватых — и те хором в Коалину дуду дудят... А Медведь сидит, ничего не делает и только иногда улыбается, а оттуда (зверям хорошо видно) такие клыкищи торчат,— что не приведи Господи... А Коала ходит, распоряжается. Звери присмирели, запутались в себе окончательно, не знают — в ком, в чём причины своих бед искать. Медведь им говорит — в себе ищите; они ищут, ищут, и кроме блох, ничего в себе найти никак не могут... Только видят и там, и тут — Коалу...
Везде тот успеет, везде деньги его мелькают; то там кому-то — "даст", то там уже — "возьмёт". Как рыба в воде, Коала этот... Вот и пошла у зверей ненависть к Коале. "Как же" — думают звери,— "Нам говорят — в себе, мол, причину ищите..." Мы, мол, ищем, находим блох, правда, разных: красных, чёрных, а теперь уже, как Коала наезжать стал, то и — лобковых, да и клопы — попадаются... Смотрим,— ан не они причина наших бед, а — Коала, выдающий нам, как в войну, пайки из нашего же леса, а сам еле ходит от жиру. Мы ему прямо и в рыло говорим: — Коала ты, мол. И ещё своих, кто с ним связался: нарицательным стал уже Коала. А он обижается... Он обижается, а мы не моги... Так у Коалы — какой жир вон висит... С чего ему обижаться? Он радоваться должен. Странный такой Коала. Недавно пригласил Медведь в гости, к себе на день рождения, и на пороге в морду ему плюнул, и снова обиделся, что тот ушёл... А потом, и ещё сильнее — что не сразу...
Правда, что Коала, любит виноватых своим обидам искать, да ещё и повод для них; Коала выгоду чует, что, там, где обида ему нанесена,— он может "склад свой "поставить бесплатно и без особых юридических оснований: довольно и нанесённой обиды... Поэтому Коала обижается на всё: на солнце, что ярко светит, на небо, потому что там звезды, на воду, что она мокрая... Вот и море себе прибрал, говорит, мол, солёное оно, и он в обиде на него за это, а поскольку он в обиде,— так и с обидчика сполна возьму. И так всё "полное" и взял.
Но особенно Коала любит обижаться, когда ему говорят: ты — Коала; он тогда кричит: — Что?! Не может быть! — и плату требует. Когда же кто говорит, например, Волку — ты Коала!, то (опять) обижается — не Волк, а сам Коала. И снова требует платы. И никто из зверей ему подражать не умеет. Коала — неподражаем. Справедливости ради, можно сказать, что он не обижается (тут ему не обидно за других), а даже наоборот — радуется и даже поощряет того, кто на Волка говорит: — Ты Волк!, а на Медведя: — Ты Медведь..., а на Тигра и Льва: — Ты Тигр, а ты — Лев! — О! Тогда Коала делает вид, что ему страшно, что он боится, и — снова за страх свой и неудобства, берёт плату с — Льва — за то, что он Лев, с Тигра — за то, что он Тигр, с Медведя — за то, что он Медведь... А если кто платить не хочет, Коала действует по обстановке: когда "склад свой" кому закроет, голодом поморит и те сами — на новые проценты Коале рады, без лишних слов. А на кого напустит лихо какое: даст Льву "на лапу" — тот с Тигра шкуру снимает, "даст" Тигру — тот — с Волка, а "даст" Медведю, так у того сразу несколько вариантов появляется: можно и с себя снять (но это редко, лес такого не помнит), а можно и со Льва, а ещё лучше — со всех сразу, кончая последним Кроликом.
А ещё Коала дальше пошёл: на детишек лесных глазок свой положил; чтобы те учились лучше, он им новую программу школьную написал: "Двухдневку-двухпредметку". Два дня в неделю зверята учат два предмета: в среду — Историю Коалы, а в пятницу — Менеджмент Коалы. После чего сдают на бакалавра, доктора и академика одновременно; им торжест-венно вручается академическая мантия и академический колпак, и ещё академический диплом и академический калькулятор, и они сразу, в торжественной обстановке идут за лоток и там продают за ним (уже семь дней в неделю) "Коалины дары своего леса", платя Коале пошлины, налоги и всю прибыль от выручки с такой продажи. Коала очень доволен. Только не говорите ему, что он — Коала, а то он снова обидится и снова "затянет гайки", или потребует чего: ведь он такой же, как и все. Он добрый: чтобы "зверята-академики" не ошиблись в торговле "Коалиных даров своего леса", Коала выдаёт им бесплатно, в торжественной обстановке "академические бесплатные калькуляторы", за которые высчитывает у них из зарплаты их стоимость: Коала охотно даёт кредиты на реконструкцию "своих лотков", ведь, мало того, что на реконструированных лотках можно продать (зверям) больше ихнего же товара, ихними же руками, за ихние же деньги и взять больше ихних же процентов (а значит, и полянок) себе!
Умелый организатор, прекрасный экономист и — юрист: Коала! Только не — Коала, а уж, пожалуйста, как-нибудь по-другому. Как?.. Да хоть никак, а уж будьте любезны, по-другому!
Но Коала первый, кто не хочет, чтоб его звали по-другому. Он очень любит, знает, чтит и помнит себя и свои традиции, он не отступает от них (а значит и от себя) ни полшагу, ни миллиметру, он показывает зверям пример, как надо жить. Но не дай Бог, или, кто уж там "не дай", брать зверям с него пример: это опасно, ведь Коала несправедливости не потерпит!, тут же "свой лоток" закроет, или лихо напустит: Коала всегда (по его мнению) лучше, чище их "делает свою жизнь", с лотками испокон связанную. И потому — вот этого — своего — он не отдаст, а соблюдения "примера" — требует неукоснительно. И потому обида его, Коалинова,— как мир, вечная. Правда, он говорит, что с "ДОБРОМ СВЯЗАННАЯ". Но звери "добро" его, Коалиново, упорно по-своему понимает, и, хоть рябенькие их с панталыку сбивают, тем ещё Коале — обиду за обидой наносят, сахару в дрожжи Коалины подсыпают, от чего их всё больше становится. Звери даже (которые поумней да посмекалистей) говорят, что скоро всё на свете Коала дрожжами соими зальёт, и когда кидать в них зверям больше будет нечего — останется есть только их. Но никто из зверей такой перспективы не хочет, и потому им другого не остаётся, как Коалу — Коалой называть, новые дрожжи да лотки "себе на голову" делать, и о конце света кричать, дрожжами же обозначенному.
Коала — честный, справедливый; он сохранил себя от родства с другими животными, ибо, хоть и кричит, что "все звери одинаковые", а "портить ими свою породу категорически не согласен, ни "в этом времени", ни в каком другом, поскольку — другие, низшие звери, ковыряются всё больше у земли, у навоза, добывая в поте лица себе на хлеб, или на крайний случай, у бывших своих даров леса, а Коалины дети — в облаках витают, совершенствуются грамотой, искусством, тонко чувствует "прекрасное", и к "навозу" отвращение имеют. А пота, как химического вещества,— и в помине не знают.
Что же будет дальше — звери не знают. Всякий им счастья обещает, а особенно Медведь и Коала, — которые вроде как дружбу тесную свели, интересы имеют: Коала — в Медведе, Медведь — в Коале; Медведь прочно сидит, клыками поигрывает, то губу приподнимет, блеснёт... то — не то цокнет, не то клацнет — непонятно; его не сдвинешь, и звери сбились с толку, кучей стали, не поймут, что от них хотят. Один Коала понимает, что ему надо: знай, лотки за лотками ставит, не теряется и всё норовит на чужом месте пристроиться: бочком, бочком, а там и всем фронтом уже; пока молча, вполголоса, а там и — покрикивая уже, понукивая, а кого, кто сомневается, ещё и — пинком так ласково, небольно подтолкнёт: что, мол, лотки разве заняты? Ах, заняты?! На тебе новый. Со всем уваженьицем. И идёт бывший Заяц-лекарь, отучившийся двадцать-двадцать пять лет зря в двух училищах и институтах и столько же практиковавший, — за лоток, непонятно чем торговать — ещё хорошо, а скорее всего тем, — от последствий чего лечил раньше. А "бакалавры", "доктора" и "магистры", глядишь, уже колпаки себе торжественно на глупые морды одевают, да ленточки на себе поправляют, да фотографируются; да и так, да и сяк: с группой и поодиночке, попарно и с родителями, смеются и хмурятся, зверями-педагогами (которым только два дня как "мазали" лапки) важно напутствуемы, не знают, куда ещё в колпаке своём и мантии притулиться, кому ещё показаться?! Спешить надо, чтоб видели звери, что вот он — специалист! А то, как его (когда он мантии, ленточки да колпаки снимет) отличить от других можно будет?!
Они важничают, а Заяц-лекарь, спасавший и знающий, за лотком стоит, — потому что и "дать" не умеет, да и — нечего "дать". Да ещё его высокомерно "магистры" по носу щёлкают, а то и вообще — и в его сторону не глядят...
Заяц-лекарь от голода стоять не может, а ему, знай, счастье обещают, когда надо Медведю сказать, что он — хороший (иногда так надо говорить, раз в несколько лет, такой порядок Медведь завёл). А потом он (Медведь) высылает сусликов со щербинкой: шепелявящих, косеньких, рябеньких, да без ушка — и начинают те уже другие песни петь, что, мол, слабые мы сильно, не будет счастья,— причины в себе ищите. И опять ищут звери "в себе", и опять только блох да вошек находят, и опять никак понять не могут — что они ещё "в себе найти должны?! Ну чего ещё в себе найти можно?! И так, и сяк смотрят! Уже и просят соседей: давайте, мол, осмотрим друг друга свежим глазом, может свой уже "замылился"?! И, как ни крутятся друг перед другом,— ничего! Как понять?! Что надо?! Идут к Медведю, а тот, знай, сидит, брюхо чешет, клыками да плечьми поигрывает, (только живот с каждым визитом — всё больше, звери замечают) да с Коалой о чем-то шепчется. Потом до зверей доходят слухи, что Коала требует (когда шепчутся) у Медведя, чтоб тот ещё больше налогов со зверей собирал,— своих ЛУЧШЕ ещё парализовывал: иначе, мол, он Коала, не сможет возить "из других лесов (где он тоже корни пустил) в этот" "свой" товар, поскольку, если налоги "здесь будут меньше", звери и сами смогут такой же делать, потому как всё ещё умные, старое образование, на которое Коала своей лицензии категорически давать не хочет (хотя непонятно, зачем зверям Коалина лицензия, или, как он её называет,— сертификат) всё ещё выветрится не может и он, Коала, без прибыли да процентов останется, да и вообще — не при чём, и не при ком, в то время, как он же, ведь, Коала (не дай Бог, не говорите ему, что он Коала, а то обидится) "центр вселенной", и "воплощение добродетели", "благодетель мира", поскольку умеет у других взять и им же не за спасибо вернуть. А чтоб всё это наверняка протряхнуть, Коала наладил лесные учебные заведения (старые — под казино и бары переладил) на двухдневку-двухпредметку; да ещё по лесному радио велел через каждые десять минут разным зверям, на разные голоса одну и ту же фразу жителям леса твердить, убеждать их значит: "всё хорошо, всё хорошо", и голосами, вроде как "с постели поднятыми" (звери думали, что — спросонья) или другими — воющими голосами (звери уже на болезнь какую "твердящего" грешили, или, что пытают его: твердить заставляют; потом поняли, что это они так за деньги изгаляются, только непонятно зачем им платят за это именно, когда весь лес уши затыкает и выворачивается под кустами пустыми своими желудочками, а кто и полными). А в перерывах между этим утверждением — Корове мычать велел, а потом и других зверей — подтягивать ей пристроил. На разные голоса теперь мычат и "всё зорошо" говорят, как молитву повторяют.
Звери понять не могут, что хорошего? Зачем мычат? Что от них нужно? Как жить?! Нигде — ни ягодки, ни грибочка... Сами кому-то собрали, своими же лапами, а кому?.. Обидчивому Коале?.. А зачем собирали?.. И что будет? Идут к Медведю, а там: заяц — не заяц, сова — не сова, выходят к ним и что-то говорят, лопочут, непонятно что... Звери им: — Когда, мол...— а они, представители Медвежьи, обратно: — А когда вы в себе найдете... Всё от вас зависит... Ищите. Медведь вас любит.
И опять кто-то вдруг из зверей "куда-то уезжает", а куда — непонятно, и когда приедет — тоже... А Медведь что-то жуёт... Звери думают: может его...
Страшно зверям становиться. Апатия. Депрессия. Тоска. Думать ни о чём не хочется. "Найти в себе" ничего не в состоянии, кроме блох да вошек; мысли бегут, кушать хочется, занятий нет (Медведь Коалу беспрекословно слушает: налоги на занятия — "навернячные" сделал: Коале ворота нараспашку, своих — за лоток Коалин, да, знай, с Коалой шепчутся, чего бы ещё, ручей какой, или там полянку — может раньше выпали из виду — как бы всё это между собой поделить: Коале за проценты от "даров своего леса" вырученных с продажи, а Медведю — за то, что плечьми поигрывает, жуёт, да — родился здесь, да ещё — Коалой не брезгует, перестроиться, в отличие от других сумел, сам Коалой сделался, только неуклюжим пока ещё, медвежьим) того и гляди — съел бы собрата... А ведь ещё и слух пошёл по лесу, что за это — послабления Медведь даёт, чины и медали (когда-то, потому только Медведь на своей горке оказался, что призывал запрещать подобные послабления). Что-то держит ещё зверей от греха, может природа ихняя, или благородство врождённое; (закон Коала в самую чащобу затолкал, чтоб никто его и не видел, и не нюхал даже, и всем видом показывает, что его и в природе не бывает (да и кому "Коалин закон" нужен?), а бывает только он — Коала, и ещё то, что у него в карманах не переводится: сребролюбивый Коала — любовь к золоту всосал с молоком матери — Коала, и закон его такой же) ведь и воды и еды мало, а на водопое, другого, так и трогать не моги: это уже звери так считают.
А Коалу злит это очень, как же так! У "навоза" — да благородство! Так не бывает. Не может такого быть.
Ведь, если звери грызть друг-друга возьмутся, так туда ведь можно "помощь" свою дополнительно направить, не за так, конечно, — за интерес. А там, глядишь,. и свой авторитет подымается, что, мол, Коала, — миротворец, Коала — самый лучший и бескорыстный друг... Но друг он, хоть и "лучший", а к чадам своим — не допустит "друга", чтоб породу не испортить: Коала себе на уме. Это дело добровольное... Не надо путать.
Хотя и с Коалой родниться, даже и по нужде и бедности не стремяться звери, хотя по простодушию своему и пошли бы на это легче, чем сделал бы это сам Коала.
Но, ведь, какая, в конце-концов разница, такая порода будет, или — другая. Да никакой! — говорят звери, — Это не мы, а — Коала себя блюдёт, это его спросите. — А когда Коалу спросили, он, чтоб таким не казаться, какой он есть, — живо примеры привёл исключительные. А когда звери ему сказали, что, мол, не правило же это, а — примеры исключительные, — Коала снова обиделся, да ещё пять лотков за это "своих" поставил, прямо у Медвежьей горки, ему в назидание и укор за подданных своих, что распустил он их до прямого оскорбления, и потребовал за обиду ещё налог зверям добавить. Но Медведь и сам не рад упрёкам Коалы, да на зверей злой (хоть и улыбается), тут же их ещё больше за горло сдавил, и налогами так парализовал, что у зверей ещё больше депрессия поднялась и тоска, и те из них бывшие умные, не знают теперь, что делать: вроде, образование чадам давать надо, чтобы те защитить себя могли лучше, не так, как они себя защитить не могут. А смотрят: от "образования" Коалиного — до его же лотка — прямая дорога, ни на что больше оно, лицензированное Коалой, не годится, как только за лотком с калькулятором стоять, на солнце париться. Думают, а ну-ка — на лекаря выучим чада, а уж и лекари не нужны,.. больницы сплошь закрывают... — Что делать?! — Как быть?! — вопиют звери и всё, по старой привычке, к Медведю идут, — а оттуда: сова — не сова, кролик — не кролик вылазят и говорят что-то горячо, говорят, только непонятно что и пальцами на зверей показыва-ют и улыбаются, а иногда, вроде, и с сочувствием, грустно так, но кивают головами так, мол, — как-будто "да" говорят (отрицательно головой никогда не мотают, чтоб "нет" получалось), а вот так — "да", мол, "да, да", а что — "да"? — непонятно...
А потом выясняется, что, мол, это они спрашивали, что Медведь интересуется — не нашли, мол, в себе чего-нибудь? Если не нашли, так идите поищите, может найдёте... Звери: — Искали! Кроме блох, ничего нет! — А те, рябенькие, со щербинкой: — Ещё, ещё ищите, там что-то есть, если так плохо живёте.
А ещё и сами повадились часто к зверям "в народ" ходить, и сами, не дожидаясь, когда те им жаловаться будут, так они и сами к ним ходят и говорят им, что вы, мол, плохо живёте... Звери глазами хлопают, а те — да-да, мол, плохо живёте, вы об этом знаете? Звери спохватятся, да к ним — навстречу: — Дак, плохо же! Совсем никуда такая жизнь!! — А те уже — назад, в норки к себе: в Медвежьей горе сделали; сами спрячутся, а охрану свою, которой больше, чем зверей в лесу, вперёд выпускают-высылают. Звери бегут, орут: — Да, да! Правильно вы говорите! Плохо мы живём! Что делать?! — а их охрана, мало, что не пускает к рябеньким, а ещё и задаст перцу хорошего, такого перцу задаст, да ещё опять кто-нибудь "надолго уедет"; опять рябенькие "да" лопочут, а потом выясняется, что "нет", мол, не нашли пропажу, да и пропал ли — неизвестно, может "в длительную командировку уехал".
И опять у зверей тоска, депрессия, голод... И опять они у себя ковыряются в сотый раз, ищут чего-то, и найти не могут ничего нового. Уже блоху найдут, и давай в ней причину искать... Соберуться на консилиум, мыслишки свои соберут, сожмут волю всю и — давай ту блоху препарировать... Уж та блоха науке давно известна, уж сотни раз её вдоль и поперёк резали, уже всю её ещё сто лет назад изучили, ан нет — должна же быть причина!! Если на теле ничего больше нет, — под микроскопом смотрели, — значит в блохе загадка какая-то, секрет имеется... А какой секрет?! — вот в чём вопрос!!
И ковыряют уже эту блоху, и просвечивают, и анализы из неё берут, и сравнивают между собой. А Медведь говорит, — ищите! (через рябеньких своих). Ищите, и точка! Иначе, лучше жить никогда не будете! Ещё и рычит временами, порыкивает негромко (что плохо ищут). А когда время говорить приходит, что Медведь хороший, он всё больше улыбается и меняет формулу, говорит так: — Я, мол, верю, что вы жить лучше будете, потому как вы — как никто этого достойны. Главное: найдите в себе. Перестройте себя! Перемогите! Я помогу!
И звери плачут от счастья, им ненадолго легче; никто, ведь, им добрых слов давно не говорил, они готовы всё за это простить. И глядишь, — звери (хоть и депрессия давит, и тоска, и мышцы обрякли, прохудились) перестраиваются: кто боком лёг, кто на голове стоит, кто — в воде по самую шею, кто на одной лапе — и ищут, ищут, ищут! до потери сознания! И опять блоху найдут, — и так, и сяк её изучают: и под ультрафиолетовым светом, и в рентгеновских лучах, и в инфракрасных, а то — засушат и на вкус пробуют... Удивляются!!! Да, как же, чёрт возьми... Или мы тупые?! Или — недоделанные... Идут в тысячный раз на поклон к Медведю, ждут, пока тот освобо-дит: сову — не сову, зайца — не зайца от "освещения ими переговоров с Коалой, которые тот проводит, то без рубашки, то без штанов, то без носков, то без майки, и идут опять: сова — не сова, заяц — не заяц к тощим, замызганным зверям (у которых семьи уже распадаются и дети — погуливают, с Коалой особо частенько (любит сластун-Коала зверяток красивых, умных, а главное — от природы совестливых ( и особенно — гордых) голодными делать, чтобы пользовать, тем более, что, во-первых, на это дело сколь угодно лотков ставить просто-таки дополнительно надо, а Коалу хоть и хлебом корми, а дай эту его нужду природную справить, а во-вторых, среди своих "сосестер" таковых сроду не бывает, да и грех для Коалы — своих, он ведь — праведник...), и, — подворовывают, и болеют дрянью всякой: "культурный" Коала, принесший эту дрянь в лес, говорит, что у зверей нет "культуры жизни") и опять им: — Сами виноваты! Ищите!
В довершение всего, Коала за их же, звериные деньги, купил их же дубину, да ещё и свою выстрогать организовал — их же, зверей, из их же материала, и их же и нанял — их же и сторожить... Угрожает, улыбается и обижается одновременно. А Медведю и рябеньким дал по кусочку их же родного леса, и Медведь теперь ещё охотнее высылает к зверям: зайцев — не зайцев, сов — не сов: — "В себе ищите..." — говорить.
Ищите, звери, ищите! Дай Бог, чтоб нашли! Учителя у вас хорошие, а значит, — не век же вашему ликбезу быть.
16 мая 1999 г. (Случайно пропущена страница).