На Благовещение Лидочка с мамой переехали, наконец, в новую коммунальную квартиру. Там их встретила пожилая и единственная, слава богу, соседка. Щупленькая, с выдающимся еврейским носом и крашеными черными волосами на лысеющей стриженной голове, она обеспокоенно выглядывала из своей шестиметровки, молча и недовольно наблюдая, как в соседнюю, побольше, въезжают молодые мама с дочкой вместо вечно замурованных в чёрное сестёр-монашек – они выносили иудейке мозг своими попытками обратить её в православную веру.
Для Лидочки тогда праздничный день начался и вовсе необычно. Мама, работавшая медсестрой, в ту ночь дежурила в больнице, а спящую Лидочку ранним утром разбудили незнакомые мужчины, велели ей скоренько одеться, а сами стали выносить на улицу диван, одним махом стряхнув с него вместе с простынкой и одеялом проснувшуюся девочку, она спустилась вниз и уже на улице сторожила вещи, которые мужчины вынесли из их с мамой комнаты: стол, два стула и вешалки с вещами, висевшими на гвоздях десятиметровки, не рассчитанной на гарнитуры со шкафами. В коммуналке были ещё пять таких же комнатушек, где ютились пять семей. На всех одна шестиметровая кухня с тремя газовыми двухконфорочными плитами – каждой семье по конфорке. Над плитами висели верёвки для сушки белья, периодически мотавшегося перед глазами обитателей. Не каждой семье посчастливилось поставить на кухне стол – места на всех не хватило. Здесь же шумела газовая колонка для подогрева воды и висела привинченная к стене чугунная эмалированная раковина для мытья посуды. К кухне лепился крошечный туалет, рассчитанный на худосочного ребёнка, и дверка - вход в небольшую ванную комнату, где вечным водопадом гремела вода под шум горевшей на кухне колонки. В ванной все по очереди мылись, стирали и по утрам мечтали умыться перед школой или работой, но, как вы понимаете, не всем это удавалось. Некоторые умывались у себя на работе, а кое-кто так и ходил неумытым в школу, но там на это внимания не обращали.
Поначалу Лидочке с мамой просто не верилось, что они каким-то чудом оказались в двухкомнатной коммуналке, хоть тоже на пятом этаже хрущёбы, но вместо многосемейного кагала, носков в борще, пьяной ругани и толчеи у туалета и ванной обрели одну-единственную соседку-старушку. Совмещённый санузел, наоборот, им показался просторным и немыслимым счастьем, как и вид из окна кухни, за которым красовался многоэтажный крпичный дом – Лидочка сразу не смогла сосчитать этажи, всё сбивалась, мешали качающиеся на апрельском ветру деревья, убегавшие в соседний парк. А парк уже манил юной зеленью дубов и лип, благую весть слала весна, и весь мир просыпался для счастья.
Смущал маму с Лидочкой разве что дребезжащий под окнами трамвай, его лязг на повороте и стук колёс первое время будили по ночам и не давали спать, но новосёлы улыбались, просыпаясь от грохота и позвякивания вибрировавшей в книжном шкафчике посуды. Обе радовались своему теперешнему счастью, когда можно и умыться и позавтракать в шестиметровой кухне за своим столиком, купленным в соседнем мебельном магазине. Они одного боялись: того, что занявшие их прежнюю комнату люди вдруг раздумают – а тогда были такие правила, что в течение полугода можно, если что-то на новом месте не устроило, вернуться, как говорится, в родные пенаты. Правда, этот обмен был цепочный, то есть те две монашки, которые отсюда съехали, выгадали квартирку гостиничного типа, откуда выехали люди, переехавшие неизвестно куда, и т.д. Сколько было звеньев у этой обменной цепочки, Лидочкина мама не знала, её комнату кто-то включил в список, а что да как – она не вникала, её мозгов на такой грандиозный обмен никогда бы не хватило, а вот у кого-то хватило, на счастье Лидочки и её мамы, а то, может, и монашек.
Кстати, когда Лидочка с мамой появились на пороге своей новой комнаты, монашки сидели за столом и пили чай с баранками по случаю Благовещения, не подозревая, что именно сейчас их под белы рученьки выдворят из этой залитой солнцем угловой комнаты и перевезут по новому адресу. Они очень удивились и потребовали собрать и вынести вещи – им самим-де по случаю такого великого праздника ничего делать не положено. А ведь никто грузчиков не нанимал, и пришлось худенькой Лидочкиной маме таскать вещи этих двух вполне здоровых на вид тёток. Одна из них всё приговаривала, умильно глядя на Лидочку: «Ну, прямо роза в вазе!» Однако «роза в вазе» сердилась на этих наглых тёток, вынудивших её маму после ночного дежурства перетаскивать не только свои, но и их вещи с пятого и на пятый.
Старушка соседка Лидочки оказалась одинокой женщиной не только с выдающимся носом, но и с потрясающим акцентом, несмотря на то, что всю сознательную жизнь прожила в столице и проработала в типографии, правда, в цехе, где книги сшивали. Хоть она и трудилась в издательстве Высшей партийной школы, речь у неё была совершенно безграмотной, что очень Лидочку смешило, но не мешало самой соседке уважать себя и требовать от жиличек почтения к своей персане. Кстати, книга у неё была, правда, одна, и та бракованная – страницы в ней сшиты в хаотичном порядке: «в чём дело – сразу не поймёшь». Соседка, а звали её Сара Исааковна, днями любила дремать, сидя в огромном раздвижном кресле, и, чтобы соседи не заподозрили её в чём, она держала перед собой эту самую книгу раскрытой, не обращая внимания на то, что держит её вверх ногами. В её крошечной комнатке, помимо этого кресла, уместились деревянный гардероб, к которому впритык стояла односпальная со сломанными ножками кровать, напротив - круглый деревянный стол и два деревянных стула. Сара Исааковна считала себя достойным представителем Богом избранной нации, конечно же, самой умной, безоговорочно красивой – все остальные и в подмётки ей не годятся, поэтому участь остальных – прислуживать и ловить на лету каждое её слово как верх непререкаемой мудрости и заложенного в генах величия.
Лидочкину маму такая позиция соседки смешила, но, уважая старость, а главное – радуясь тому, что теперь эта чудаковатая дама одна вместо сумасшедшего дома по прежнему адресу, она улыбалась Саре Исааковне и старалась ей не перечить.
И Сара расцвела, порозовела щёчками. Она теперь чувствовала себя хозяйкой положения, а заодно и всей квартиры, относясь к соседям как к подселенцам, с которыми она вынуждена мириться, но это вовсе не значит, что она позволит им садиться себе на голову, хозяйничать и наводить тут свои порядки. Впрочем, ни двухконфорочная газовая плита, ни совмещённый санузел не были камнем преткновения в отношениях между соседями - Сара Исааковна на кухне чувствовала себя королевой и целыми днями что-то стряпала, снимая накипь с изумительной красоты куриного бульона. Иногда она угощала своими блюдами вечно где-то пропадавших и куда-то спешивших голодных соседок, убедившись, что те не имеют ни малейшего представления о вкусной и здоровой пище. Что ж, её блюда вызывали у соседок неподдельное восхищение.
Лидочкина мама не знала еврейской кухни и не умела готовить фаршированного карпа или сазана. Она предпочитала борщи, полуфабрикатные котлеты с картошкой или с макаронами. Это в лучшем случае. На бегу же можно было перекусить и яичницей с сосиской, запив чаем. А вот Сара Исааковна собственноручно делала домашнюю лапшу, готовила куриный бульон для этой яичной лапши, процеживала его через марлю, добиваясь прозрачности, чтобы как слеза, ароматный до умопомрачения, в нём плавала фаршированная манкой и жиром куриная шейка. Лидочка однажды долго на неё смотрела – на толстенькую колбаску куриной шейки, и соседка угостила её этой неимоверной вкуснятиной. Лидочкина мама потом тоже пробовала начинить манкой куриную шейку, но так вкусно, как у Сары Исааковны, у неё не получилось. Мама всегда торопилась на работу, старалась всё быстренько успеть, и манка осталась сухой, так и не сварившись.
Отдельной заботой Сары Исааковны были её руки. Она следила за собой и раз в месяц делала маникюр. Они с приятельницей ходили к своему мастеру, после чего Сара к месту и не к месту показывала свои ухоженные, покрытые прозрачным розовым лаком ногти. Седую голову свою она красила басмой сама. Спереди выходило ещё ничего, а вот сзади – не очень: просвечивающий лысоватый затылок становился пятнистым. Но свой затылок она не разглядывала, а мнением других пренебрегала, мало ли что говорят, всех слушать – жизни не хватит.
Однажды Лидочка принесла в дом котёнка. Сара Исааковна всполошилась. Заламывая наманикюренные руки, она напоминала о том, что здесь хозяйка она и соседи не имеют права заводить животных без её согласия, а она таки не согласна на кота. Девочка расплакалась, но возмущённая Сара закрылась в своей комнате, пообещав выпроводить животное туда, откуда его принесли, то есть на улицу. Этого Лида никак не могла допустить.
Тимке было около месяца, когда он неожиданно оказался у раскрытой на лестницу двери и юркнул в неё, а Сара прихлопнула дверь, надеясь, наверно, что кот останется на площадке и убежит. От крика котёнка у Лиды чуть не разорвалось сердце. Оказалось, что соседка дверью прищемила ему хвостик. Лида хотела открыть дверь, а Сара не давала, кот истошно вопил. Тогда девочка ударила пожилую Сару по руке, чтобы та дала ей открыть дверь. Сара не заставила себя долго ждать и в ответ ударила Лиду по руке и своим маникюром рассекла кожу у девочки. Лиде было не до себя. Она схватила раненого кричащего котёнка и помчалась к ветврачу. Хвостик пришили, но он так и не прижился, кот, проплакав и промучившись три недели, остался без хвоста.
Уже потом, когда Сара привыкла к Тимке (а куда деваться?), она всё повторяла, что сделает из него человека, но не успела. Иногда, глядя на кота, Сара задумчиво говорила: скоро он совьёт гнездо и высидит вам котят. Ещё она любила повторять: вот подождите, я умру, во всех уголках будете меня искать и не найдёте.
На безымянном пальце правой руки Сара Исааковна носила истончившееся от времени золотое кольцо с дыркой вместо потерянного камня. Она говорила, что когда-то была замужем, но ни одна её фотография этого не подтверждала, да и имени своего мифического мужа она никогда соседкам не называла. И по всему поведению Сары не верилось, что она могла хоть к кому-то благосклонно отнестись. «Эта женщина в окне» любила только себя. По её воспоминаниям, в жизни ей приходилось не только сшивать книги, но и по спецприглашениям участвовать в открытых судебных процессах над «изменниками Родины». Лично их, этих «изменников и врагов революции», она, слава богу, не знала, но ощущала себя тем самым «большинством», которое требовало расстрела «врагов народа». И Сара даже спустя полвека гордилась собой и сознанием выполненного гражданского долга.
Вспоминая былые времена, Сара, мечтательно закатывая крупные на выкате чёрные глаза, как у Веры Холодной, со вздохом рассказывала, что раньше, зайдя в обеденный перерыв в Елисеевский магазин, можно было запросто купить себе сто граммов чёрной икры и с удовольствием съесть со свежим хрустящим хлебом и чудесным сливочным маслом – такого сейчас не делают и не выпекают. На её зарплату можно было выбрать и купить красивейшие натуральные ткани, а она была когда-то молодой и модницей, и это подтверждали-таки её фотографии. За свою «политкорректность и участие в строительстве Коммунизма в стране Советов» она получала бесплатные путевки на курорты, да и эту комнату ей выделили накануне выхода на пенсию за заслуги перед издательством – шестиметровую камеру в коммуналке на пятом этаже построенной от типографии хрущёбы…
После её смерти, а умирала Сара Исааковна в свои 92 года мучительно, не могла ходить, и Лидочкина мама, сама уже больная пенсионерка, таскала Сару в туалет на себе и ухаживала за ней до последнего дня – вернее, до той ночи, когда приехала скорая, потому что Саре стало плохо, и фельдшер вытолкала Лидочкину маму в коридор, чтобы сделать Саре укол, после которого та отправилась к праотцам.
Так вот, после её смерти нашлись-таки родственники, которые кремировали Сару и где-то захоронили урну с её прахом. Лидочкина мама в то время болела страшным гриппом и не могла пойти на похороны, сама Лидочка тоже лежала в больнице с тяжелой травмой. А родственники, прикрыв дверь в комнату Сары, долго там возились и обрели в её шкафу помимо столового серебра усыпанные изумрудами, рубинами и бриллиантами наручные женские часики – они их показали изумлённой соседке и увезли с собой «на память» в Англию, куда вскоре отправились на ПМЖ, они уже оттуда позвонили узнать, не нашлось ли случайно ещё чего, что ускользнуло от их внимания. Ну а Лидочкиной маме оставили на память о 27 прожитых вместе годах Сарины алюминиевые кастрюльки да ложки походной кухни ещё довоенного образца – ну не выбрасывать же, в самом деле.