Расшифровка надписей, сделанных на листе неизвестного растения, обнаруженного при странных обстоятельствах.
Лист неизвестного растения
Иероглифы напоминают сражающихся всадников среди бескрайней пустыни листа. Точки будто бы указывают, куда всадник сейчас нанесет удар. Под лупой виден разбег живой сеточка прожилок. Но по всем известным определителям выходит, что это лист неизвестного науке растения. Широкий и гибкий, словно из пластика, приятного желтоватого цвета. Возможно, этот лист — профанация древних манускриптов, вроде Codex Seraphinianus[1]. Хотя, как специалист по различным криптонаукам, могу сказать: в значках присутствует та особенная регулярнасть, которая свойственна древним пиктографическим языкам. Кому интересно, работы Юрия Кнорозова[2] несомненно подтверждают мою правоту.
Кажется, моя догадка верна. Всего лишь месяц и удается систематизировать глифы. Еще с месяц — последовательности знаков зацепляется в смысловые цепочки. Но ни сам Уильяма Фридмана[3] — фигура крипторавная самому Алану Тюрингу[4], ни отец-основатель криптологии Френсис Бэкон[5], никогда не упоминали, что сталкивались с трехмерными записями.
Итак, передо мной не только криптограмма из прошлого или, быть может, из другого мира. Передо мной — многомерная шарада-ребус. Скорее всего, с анаграмическими[6] перестановками, понятными лишь посвященным в суть рассматриваемого вопроса.
Горжусь этой своей работой, ведь для многих эти знаки могли показаться полностью лишенными смысла, изображениями сражающихся всадников-номад. Впрочем, иначе и быть не может: чтобы что-то делать — это надо любить. Нелюбимое дело, рано или поздно приносит беду.
В процессе работы над манускриптом, обнаружил, что в зависимости от смысловой нагрузки, символ может изменять свою конфигурацию. Округлые или угловатые пиктограммы могут нести в себе противоположные или совершенно не связанные между собой значения. Также, мне до сих пор плохо понятна синонимика этого языка. Например, слова «желания» и «пропасть» обозначаются одним и тем же символом. Точка акцента в слове «желание» стоит над символом, а в слове «пропасть», справа от него. В понятии «мечта» символ пишется округло и точка находится слева. О смысловой и культурной нагрузке этой цепочки понятий можно лишь догадываться.
Также можно привести в пример слова «одиночество» и «пустота». Глиф один и тот же (всадник с опущенным копьем), но точки, соответственно, справа и слева. Связующий смысл ускользает от меня.
Несмотря на все эти досадные неурядицы, удается более ли менее сносно перевести часть манускрипта. Здесь привожу то, что запомнил. Даже не удивляюсь, что после прочтения квартира, город, в которых я прожил так много лет, бесследно исчезают. Оказаюсь в какой-то безжизненной пустыне.
Слово «пустыня» здесь привожу ни в коем мере, не в переносном смысле, а в самом прямом. Отныне пишу это слово с большой буквы, как это принято у обитателей этого странного места. Место это действительно странное, поскольку несмотря на сильную жару днем и холод ночью, я почти не ем и не пью. Голод и жажда мучают меня. Я до сих пор жив и не теряю определенной бодрости и ясности мысли.
С первого дня моего пребывания здесь, записываю все мысли, на таком же листе, какой очутился однажды утром у меня в квартире. Этот совершенно чистый лист случайно подбираю среди однообразия барханов и ношу с собой. Здесь же обнаруживаю странные растения, похожие на карандаш. Честно говоря, не уверен, что это растения, а скажем, не грибы или не какой-нибудь вид животного. Утром их часто можно обнаружить целыми россыпями на солнечной стороне бархана. К полудню они куда-то пропадают. Не могу обнаружить, куда они исчезают. Следы от этих «карандашей» прекрасно сохраняются на листьях. Позже убеждаюсь, что эти листья здесь носит в огромном количестве знойный пустынный ветер. Так и удается увидеть дерева, которому они обязаны своим происхождением.
Итак, не соблюдаю ни времени ни дат. Пропускаю все события, которые не посчитал значительными. Начинаю записывать лишь мысли которые приходят в голову или нечто значительное, что мне доводится услышать от встреченных мною здесь людей.
По какой-то своеобразной инерции мышления начинаю вести записи на том же языке, которым был исписан тот лист в моей квартире. Возможно, что неумеренное одиночество Пустыни делает этот язык более удобным для записей. Бесконечные пространства, лишенные разнообразия напрочь меняют взаимоотношения со временем. Мышление становится скупым и очень «плотным». Здесь куда лучше понимаю логику многомерных записей, чем в своем прежнем городском обиталище.
Пожалуй, мне хочется начать с легенды, которой буквально бредят все местные жители. Изложу ее как можно более сухо, отбрасываю все эмоции, которыми в изобилии украшают ее рассказчики. Прошу, однако, учесть, что мне невольно передается своеобразная языковая палитра, которою изъясняются все живущие тут люди. К своему прискорбию, никак не избавлюсь от этого своеобразного языкового мусора в изложении.
Ну что ж, начинаю.
Предел Великой Пустыни
В Предел Великой Пустыни нельзя прийти долгим путем, пожирая пространство на скоростном транспорте или неторопливо поедая размеренным шагом длинные дороги. Нельзя суетливо нанести на карту вечно меняющиеся барханы и переползающие с места на место Оазисы. Здесь нельзя единожды напиться из однажды найденного Родника.
Если случается встретить одинокий Родник, то он, скорее всего навсегда станет хозяином встречного на всю оставшуюся жизнь. Путник больше никогда и никуда от него не уйдет. Словно по диктату некоего основополагающего инстинкта создаст здесь Оазис. Если все будет удачно, к оазису позже придут многие и многие другие путники. Будут долгие разговоры, радость общения. Пройдет некий срок и повинуясь одному из главных инстинктов странствия, путник вежливо позавидует хозяину. Попрощается и отправится в свое одинокое путешествие. Быть может, кому-нибудь из них посчастливится извлечь из небытия еще один Оазис.
Точно не известно, гибнут ли путники на своем пути, но доподлинно известно, что есть те, кто встретившись единожды, больше никогда не встречались.
К своему удивлению, не встречаю тут людей со недобрым умыслом. Оазисы никто не пытается разрушить или уничтожить. Хозяев Оазисов лишь прославляют и благодарят. Оазис может исчезнуть под натиском хаоса вечно движущихся песков. Такое случается крайне редко. Никто не знает, что случается тогда с его хозяином.
Через столетия или через месяцы, приходит новый путник, втыкает свой заступ в рыхлый песок (или чем он там собирается расширять и углублять благодатный родник?), сбрасывает постылый мешок со скарбом под ноги и приникает к тонкой, холодной и неиссякаемой струйке. Оазис снова рождается и расцветает.
Оазисы, со своими Родниками странствуют по Пустыне.
Не могу не упомянуть Мертвые Плеши. О них расскажу ниже. Оазисы, путники, Родники и Мертвые Плеши, Странствующее Дерево — вот, пожалуй почти исчерпывающий список объектов Пустыни. Все они подвижны и составляют собой нечто единое целое. Созерцание всех событий Пустыни не требует передвижения по раскаленным пескам. Достаточно сидеть на одном из барханов в позе созерцателя и время от времени закрывать глаза. Когда Пустыня убеждается, что на нее никто не смотрит, она изменяет свой облик. Все объекты делают следующих ход великой игры. Так двигались бы фигуры на шахматной доске, если бы каждая из них могла бы делать ход одновременно с другими.
Завершение изменений отмечается характерным шумом, похожим на скрежет металла о металл. Можно открывать глаза и осматриваться.
Утверждается, что те, кто подглядывают за трансформациями Пустыни — безвозвратно слепнут.
«Великая Пустыня, оскорбленная недоверием, лишает зрения номад, сухих сердцем». Так говорит один хозяин Оазиса, которому почему-то не надоедает со мной общаться. Отнюдь не лицеприятен с ним и часто задеваю его самолюбие. Он делает вид, что не слышит меня в трудных местах нашего диалога.
У каждого из Путников всегда присутствует минимальный набор снаряжения: рюкзак, заступ, фляга с водой у пояса и множество мелочей, которые не хочу здесь перечислять. Потерять что либо из привычного набора просто невозможно. Потерянное забытое — возвращается само собой. Сломанное — восстанавливается.
Нельзя и прибавить к своему набору ни одной вещи. Набор предметов неизменен и, кажется является частью самого Путника Пустыни.
Если набор вещей изменился, значит номад перестал быть собой и его судьба в ближайшее время резко изменится. Вплоть до того, что ему придется покинуть Пустыню, либо путник найдет свой Родник. Пока же Оазис не создан, остается терпеливо брести по этой Пустыне одиночества или находится неподвижно на одном месте. Надеяться когда-нибудь набрести на удивительный Родник, воткнуть здесь свой заступ в рыхлый песок, сбросить надоевший и провонявший потом рюкзак и начать строить свой одинокий и печальный оазис.
Можно покоиться на одном месте. Да. Но те, кто не бредут по бескрайним Пескам Пустыни, рискуют найти свою Мертвую Плешь. Это тоже финал поисков, но о нем здесь стараются не разговаривать, как не принято говорить о смерти в нормальном людском обществе.
Путники — это особые жители этой пустыни. Во всем нормальном мире к пришлым относятся с пренебрежением, а чаще и с подозрением. Но здесь эти люди с землеройными приспособлениями вроде лопат и заступов (до того как я попал в Пустыню, я даже не представлял себе, что это такое) и большими рюкзаками с нехитрыми пожитками, пользуются особенным уважением.
Номады часто говорят, что путешественники когда-нибудь превратят Пустыню в цветущий сад. Причем, слово «сад» они произносят с особым придыханием, подчеркивая этим уважение к неизбежному будущему Пустыни. Пока здесь поклоняются Пустоте и Одиночеству. Мне самому не совсем понятно, что побуждает меня записать эти понятия с большой буквы. Видимо, в чем-то я роднюсь с этими словами. Становлюсь похожим на здешних насельников.
Сколько Родников в пустыне толком себе не представляет никто. Утверждается, что Родников здесь ровно столько, сколько путешественников, готовых стать счастливыми. Также, говорится, что родников ровно столько, сколько в Пустыне есть достойныйх основать и оберегать Оазис. Не важно, сколько человек странствует — годы, дни или месяцы. Рано или поздно, он и Родник обязательно встречаются. Родники также как и одинокие путники ищут тех, кто ими будет обладать по некоему «врожденному», имманентно присущему праву. Кажется, «право на родник» — один из мифов Пустыни, которым ее насельники тешат себя от вездесущей, как песок, безысходности.
Никто толком не может сформулировать, в чем могут состоять достоинства, привлекающие друг к другу Путешественника и Родник. Скорее всего, встреча со своим Родником подобна моменту любви. Отношения Родников и Хранителей во всем схожи на отношения людей моего мира друг с другом. Ссорятся, мирятся, расстаются и встречаются вновь.
Злодейство является в Пустыне немыслимым. Никто толком не объясняет, в чем может заключаться настоящее злодейство в этом пустом и скудном месте, которое, кажется само есть — злодейство. Хотя… утверждается, что по-настоящему плохой поступок возвращает Странника в низший мир, из которого он приходит.
Наблюдаю некие случаи полигамии в отношениях между Оазисами и людьми. Все говорят об этом с неким осуждением в голосе и скрытым восторгом в глазах. Похоже, что тема эта запретна и желанна, словно секс между несколькими парами в моем прежнем мире.
Здесь странствует все: Номады и сама Пустыня. Многие «путники» за всю свою жизнь так и не сдвинулись с места. Они сидят и созерцают ее, ожидая характерного скрежета. Иногда они так неподвижно сидят годами. Найти свой Родник в полной неподвижности и не попасть в Мертвую Плешь — считается здесь особым шиком.
Сроки ожидания желанной встречи угадать почти невозможно, как и невозможно угадать с кем или с чем тебя повстречает Пустыня. У некоторых в первый же день путешествия под ногами оказывается Родник и больше не надо бродить или ждать, слушая скрежет изменений Пустыни. Иных Пустыня безо всяких видимых причин возвращает шумному и многолюдному миру. Прямых доказательств тому нет, но об этом говорят со страхом большим, чем о попадании в Мертвую Плешь.
Некоторые все же оказываются внутри Мертвой Плеши. Они будут принуждены сидеть в позе созерцателя и смотреть на вечно изменяющуюся Пустыню мертвыми глазами. Они умерли и умерли навсегда. Они теперь никогда не найдут свой Родник и не построят свой Оазис.
Местные люди говорят об обитателях Мертвых Плешей, что они умерли. Странствуют вместе со своей Плешью могут лишь беспристрастно описывать увиденное. Именно они записывают на листьях Странствующего Дерева хроники этого странного места. Эти листья в избытке носит по Пустыне диковинный Ветер.
Рассказ о Мертвых Плешах, признаться меня несколько завораживает. Местные жители относятся к ним со страхом, но и с некоторым пренебрежением, как к теме недостойной обсуждения. Они утверждают, что до тех пор пока горит огонь души могут встретиться с Мертвой Плешью невозможно.
Некоторые называют Мертвые Плеши — кладбищем Пустыни.
Попав в такую Плешь, Путник не сможет из нее выйти никогда. Он окружается прозрачной, но непроницаемой для всех стеной. В отличие от Пустыни, Плешь несет смерть в ее самом бессмертном проявлении. Смерть бессмертия наступает для узника Плеши в течение трех дней. Не совсем понимаю туманные рассуждения местных «философов-метафизиков» о природе этого явления.
На самом деле, в Номаде умирает нечто, что делает его живым. Разум и способность мыслить остаются. Даже многократно усиливаются. Новоумершие существа подбирают листья Дерева Пустыни и ведут на них записи, согласно новому, неумолимому инстинкту, вложенному в них самой Смертью.
Мертвец исписывает лист многомерным номадическим шифром и отпускает его на волю Ветра. Эти листья — единственное, что свободно может проникать в обе стороны Преграды Мертвой Плеши. Случается, что хозяева Оазисов подбирают эти листья. Знакомятся с их содержимым. Поистине, это печальное зрелище! Содержимое листьев столь искусно, что с точностью до неизбежности отравляет душу Номада или Хранителя Оазиса. Возникшие отчаяние и ненависть к Пустыне зовут Мертвую Плешь и рождается новый Мертвец-пустынеписец.
Некоторые клянутся, что видели, как после прочтения хозяином Оазиса такого листа, тело высыхает. Хранитель за считанные минуты станет похожим на мумию. Оазис за считанные часы преобразуется в Мертвую Плешь. Хранители Оазисов избегают исписанных листьев. Каждый Хранитель начинает свой день с того, что старательно выметает их метлой из ветвей священного кустарника.
Говорят, что Плеши — это Родники, умершие в поисках своих обладателей, но так и не встретившиеся. Высохнув, они продолжают странствовать по Пустыне, и порой находят того, кому отдают себя. Но, уже ничего не могут дать своему обладателю, кроме печали и злобы.
Путник, которого бывший Родник уже не может отпустить от себя, быстро умирает от жажды, но продолжает жить, пропитавшись ядом отчаяния и одиночества. Уже ощущая свое одиночество, как некую благодать бессмертия он изливает свою желчь на листья странного растения и отдает их Ветру Пустыни.
Красиво, но чистый разум не может сочетаться с тоской и злобой. Разум должен быть бесстрастен и ясен. Хранители и Номады чего-то не договаривают или недопонимают. Разум изначально чист и безгневен. Лишь наши эмоции и переживания замутняют его.
Да полно, есть ли оно это царство Оазисов, о котором они так много говорят? Может быть есть лишь Пустыня и ее обделенные умом и богатые фантазией обитатели, которые пытаются сказками прикрыть свою пустоту?
Нисколько не сомневаюсь, в наличии Мертвых Плешей и листьев со всемогущим содержанием. Такое явление нисколько не противоречит законам Мира. По-крайней мере, понятного мне мира Пустыни. Мои странствия начались именно с расшифровки надписей на таком листе, считаю это особым знаком. Отныне не могу допустить существование неких Живительных Родников и чудесных Оазисов. Это противоречит ясной картине Мироздания. Воспитанное с детства здравомыслие и врожденный здоровый пессимизм не позволяют мне допускать существования взаимно противоречивых явлений.
Обитатели Пустыни утверждают, что Оазисы — основа обитаемых миров. Если Пустыня станет Садом, то она будет видна из всей целокупности подведомственных ей пространств. Из этих пространств в Пустыню приходят Номады. В моем бывшем мире, как и во многих других, видны лишь Островки-оазисы. Видны лишь насельникам с сильно развитым воображением. Для меня это служит еще одним доказательством того, что значимость Оазисов — глупая выдумка.
Те, Оазисы что вижу, кажутся прекрасными лишь из-за скудности окружающего пейзажа. Деревья здесь малорослые и искривленные Ветром Пустыни. Их листья их вечно покрыты тонкой пылью. Хозяева Оазисов мелочны, склочны и злобны, как подобает людям живущим в полной изоляции от внешнего мира и здорового человеческого общества.
Конечно же, ни разу не наблюдал удивительных Родников, на которые ссылаются Номады и Хранители. Мутные лужи, которыми поят чахлую растительность островков жизни назвать Родиниками — язык не поворачивается. Впрочем, миф о Родниках весьма древен. В своей маленькой и уютной квартире Большого Города, читал что-то об этих удивительных, но недостойных доверия явлениях. Упоминания были также в знаменитом творении Геродота.
Итак: большую часть сведений невозможно ни доказать ни опровергнуть. Существование Воды Жизни — яркий миф, питающий жизнестойкость Хранителей Оазисов и скрашивающий однообразие бытия. В немалой доле рождению столь ярких мифов способствует огромное количество миражей. Здесь можно видеть огромные полноводные реки, моря, океаны, удивительные города. Странные, непостижимые планеты. Многолунные миры. Все это безмерно будоражит воображение, подавленное скудностью окружающего быта.
Также, некоторые утверждают, что здесь, в Пустыне странствует некое Дерево. Оно — ключ странствий. Найти это дерево, значит обрести право на перемещение в любой из сопряженных с Пустыней миров. Номад, с которым мне доводится многократно встретиться, утверждает, что я и обитатели Мертвых Плешей, пишут свои манускрипты именно на листьях этого дерева.
Единственно это дерево или их несколько, никто толком не знает. Один из хранителей утверждает, что те, кому приходилось отдыхать под его ветвями и даже вкушать его плодов, получают необычную мудрость и одухотворение. Вкусивший от плода Странствующего Дерева немедленно возвращается в шумный мир из которого когда-то сюда прибыл. Однако, часть Пустыни — свой Оазис, до последнего дня «носит в своем сердце». То есть, созерцает и даже временно там присутствует.
Утверждается, что таким образом, среди людей появляются великие ученые, писатели, актеры.
Думаю, скорее всего, где-нибудь на границе Пустыни действительно растут деревья. Время от времени сбрасывают удивительные по прочности и гибкости листья. Эти листья не ломаются при изгибе и разорвать их необычайно трудно. Они не гниют и не горят в огне. Вот уж, что достойно удивления!
Что же до меня, то я, повторяясь и рискуя надоесть самому себе, скажу, что не верю в существование Дерева, которое могло бы произрастать в этом безжизненном месте, а тем паче, странствовать. Бесконечные и глубокие пески просто не дали бы здесь вырасти огромному дереву. Самый слабый ветерок вырвал бы его с корнем.
Это дерево, равно как Родиники и Оазисы — жалкие выдумки сломленных одиночеством обитателей Пустыни. Мне даже не хочется называть их «жителями», поскольку их жизнь более подобна существованию, нежели жизни нормального человеческого существа. Определю их, как «существенников».
Все, что здесь написано о Родниках, Озисах, и странствующих Деревьях — лишь то, что узнал с чужих слов. Все, что здесь вижу — это бесконечные пески и жалкие пыльные островки жизни.
Ветер разносит листья Вечного Дерева среди песков. Засыпает песком одни, и выкапывает другие. Вполне правдоподобная легенда утверждает, что такой лист может оставаться целым и невредимым многие тысячелетия.
Один из хранителей рассказывает, что существуют поступки, после которых уже нельзя вернуться ни в Пустыню, ни в свой прежний мир. Свершивший тяжкое зло, оставляет предел Великого Одиночества и отправляется в мир «Одинаковых поступков, однообразных дней и похожих людей». Дословный перевод знака «Пустыня» — Великое Одиночество. «Место Всеобщего Однообразия» — очень сложный глиф. Перевести его однозначно не представляется возможным.
Округлив глаза от страха, рассказчики повторяют, что принесший зло Пустыне будет изгнан в мир, где нет Родников и нет Оазисов, но зато есть огромное количество новых разных вещей и чуть меньшее количество удивительно одинаковых людей.
Пожалуй, может настораживать тот факт, что многие из тех, с кем я общаюсь, легко говорят на разных языках. В особенности часто они вкрапляют в свои предложения целые фразы из латыни. Мертвые языки, такие, как Латынь, Санскрит, древние коптские наречия, пользуется здесь популярностью. Надо думать, чего только от скуки не сделаешь! Одного только я не могу понять: где они берут учебники, чтобы изучить все то, о чем они знают. Среди них есть люди сведущие не только в языках, но в математике, физике и прочих серьезных и достойных внимания науках.
Мое сердце ревниво обливалось кровью, когда я слушал рассуждения одного оборванного бедуина о криптографии. Я никак не мог понять: издевается он надо мной или говорит серьезно. Особенно, меня раздражает, когда он рассуждает о некоем Первошифре Мира. Дескать, в нем заключены все Тайны Бытия. Также, этот Номад утверждает, когда этот первошифр мира будет разгадан, то люди не будут ни в чем больше нуждаться.
Боже, какая феноменальная, самонадеянная глупость! Всякий мыслящий научно человек знает, что Вселенная существует лишь до тех пор, пока ее ресурсы существенно ограничены. Высокая плотность ограничений и создает пространство событий Вселенной. Похоже, что не смотря на свою образованность, Номад этого не понимает.
Порой ко мне приходит некое отчаяние и начинает казаться, что его познания многих из Номад и Хранителей, гораздо глубже о отчетливее, чем мои. Откуда они все это узнают? Не на листьях же Странствующего Дерева приносит Ветер Пустыни все эти знания? Тем более, что эти листья они не читают никогда.
Пройдя целый ряд упорных размышлений, признаю, возможность существования единой кодировки всего мирового пространства. Интуиция неуча часто приводит к истине ближе, чем может показаться на первый взгляд. Правда, такое «прозрение» совершенно бесплезно, потому, что не может быть передано окружающим из-за своей нелогичности.
Разум должен быть чист. Когда Номад-«Криптограф» начинает рассуждать о Всеобщем Шифре, который скрыт во всех живущих существах живущих на земле, испытываю невероятную ярость. Мы ругаемся с ним окончательно. Расстаемся с намерением больше не встречаться. Он желает мне не попасть в Мертвую Плешь. Лишь пожимаю плечами.
Таких здесь много. Знания и здравую заменяют той или иной верой. В общении совершенно несносны. Многие, оделяют меня чаркой мутной и прогорклой воды и сразу начинают говорить со мной о вере. О том, что надо верить в настоящее чудо и в то, что я найду свой Родник. Я им всегда отвечаю, что проповедь, подкрепленная конфетой, конечно сильнодействующее средство, но не для меня. Я прожил трудную жизнь в большом мире и научился никому и ничему не верить.
После таких слов, говорящие отворачиваются. Кажется, сожалеют о том, что напоили меня. Насколько я знаю, Закон их Пустыни не разрешает им отказать страждущему. Не испытываю жалости к существам столь обремененным предрассудками. Да и закон Пустыни проще простого: помоги сегодня путнику и кто-то поможет тебе. Примитивно! Но иначе здесь слишком легко сойти с ума...
Postremo[7]
Я сижу на жестком камне и записываю на листе все, что удалось вспомнить из пережитого в моих странствиях. Вокруг меня ровное и гладкое место, окруженное прозрачной и неприятно потрескивающей стеной. Ни подойти к ней, не пройти сквозь нее я не могу.
Однажды утром, проснувшись от того, что вместо мягкого песка обнаруживаю под собой раскаленную каменную платформу. Понимаю, что нахожусь в центре Мертвой Плеши. Это лишь догадка, но прозрачная стена, окружает этот небольшой каменный оазис среди однообразия песчаных барханов, не оставляет сомнения. Это действительно Мертвая Плешь.
Существование Мертвых Плешей и их обитателей, в котором я убедился воочию, ни в коем мере не подтверждает существования Оазисов и Родников. Скорее уж наоборот, этот факт полностью отрицает подобные «надмирные» явления. Очевидно, существует лишь бессмертие даруемое ясной, лишенной излишеств мыслью. Такого подарка я даже и не смел ожидать, отправляясь в путешествие за романтическим образом, сотканным из прочтенного мной на удивительном листе.
Мне не страшно и не плохо. Я не ощущаю здесь привычных голода и жажды, хотя, я знаю, что наступит день, когда придет моя смерть и мои сомнения станут уверенностью и обратятся в знание. Тогда я буду ловить залетающие сюда огромные широкие листья и буду переносить свои откровения на них, а после отпускать на волю ветра.
Теперь я знаю, что когда я жил среди людей, то удивительным Ветром Пустыни ко мне занесло такой же лист, какой сейчас заполняю я. В нем и были собраны легенды Пустыни, которые увлекли меня в столь дальнее путешествие, приведшее в конце-концов меня на эту каменную площадку. Мне немного смешно, то полноводие надежд, которое я испытал, когда взял в руки этот лист, но я бесконечно благодарен его автору за то, что он открыл мне путь в это удивительное место, где можно бросить все, что у меня было и прийти к настоящему бессмертию.
Меня немного мучает сомнение, что когда-нибудь мои воспоминания о мире иссякнут и мне не о чем будет думать. Впрочем, одна из несуразностей этого мира состоит в том, все впечателения, отражающие этот мир, живут в нас, а не снаружи, а потому они — бесконечны.
Кроме того, у меня есть сны. Они не кошмарны, но тяжелы и запутаны. Что ж, тем лучше! Сложные и запутанные сны — отличный материал для ясных умозаключений. Чем хуже пахнет материал, тем красивее на нем вырастут цветы.
Восходит солнце. Сегодня истекает третий день, как я нахожусь на этой каменной площадке. Должно быть, сегодня умру и мое тело перестанет беспокоить меня, мешая ясному ходу мысли.
Остается бросить этот лист на волю поднимающегося, как всегда на рассвете, Ветра Пустыни. Не думаю, что кто-нибудь прочтет то, что было написано мной. Это и не важно. Важно то, что я отдаю этот лист на волю Ветра.
Здесь не принято подписывать свои записи, но один из местных жителей, слушая о моих сомнениях относительно Оазисов и Родников, нехотя обронил, что я, дескать, «Тиран Пустыни» и сущее наказание для Хранителей и Номад. Так, что, все таки, подпишусь:
Tyrannus Desertum
[1] Codex Seraphinianus (Кодекс Серафини) — книга, написанная и проиллюстрированная итальянским архитектором и промышленным дизайнером Луиджи Серафини в конце 1970-х годов. Книга содержит приблизительно 360 страниц (в зависимости от издания) и является визуальной энциклопедией неизвестного мира, написанной на неизвестном языке с непонятным алфавитом. Само слово «SERAPHINIANUS» расшифровывается как «Strange and Extraordinary Representations of Animals and Plants and Hellish Incarnations of Normal Items from the Annals of Naturalist/Unnaturalist Luigi Serafini», то есть, «Странные и необычные представления животных, растений и адских воплощений из глубин сознания натуралиста/антинатуралиста Луиджи Серафини».
[2] Юрий Валентинович Кнорозов (19 ноября 1922, Харьков, УССР[1] — 31 марта 1999, Санкт-Петербург) — советский историк и этнограф, специалист по эпиграфике и этнографии; основатель советской школы майянистики. Доктор исторических наук (1955). Лауреат Государственной премии СССР (1977). Кавалер ордена Ацтекского орла (Мексика) и Большой золотой медали (Гватемала).
Известен своей дешифровкой письменности майя, в продвижении математических методов исследования недешифрованных письменностей. В группу исследователей под руководством Кнорозова в разное время входили такие известные историки, этнографы и лингвисты, как Александр Кондратов, Маргарита Альбедиль, Николай Бутинов и др. В середине 1950-х годов ими было начато исследование письменности острова Пасхи (ронгоронго). В 1960-е годы группа Кнорозова предложила дешифровку письменности долины Инда, которая, однако, пока не является общепризнанной.
[3] Уильям Фредерик Фридман (рожд. Вольф Фридман, англ. William Frederick Friedman; 24 сентября 1891, Кишинёв Бессарабской губернии — 12 ноября 1969, Вашингтон, США) — американский криптолог и криптоаналитик, обыкновенно именуемый «отцом американской криптологии» (The Father or Dean of American Cryptology), собственно ввёл сами термины «криптоанализ» (англ. cryptanalysis, 1920)[1] и криптология (англ. cryptology, в современном значении — 1935).[2][3][4][5] Организатор и первый директор американской службы сигнальной разведки (Signal Intelligence Service).
[4] Алан Мэтисон Тьюринг (англ. Alan Mathison Turing; 23 июня 1912 — 7 июня 1954) — английский математик, логик, криптограф, оказавший существенное влияние на развитие информатики. Кавалер Ордена Британской империи (1945). Предложенная им в 1936 году абстрактная вычислительная «Машина Тьюринга» позволила формализовать понятие алгоритма и до сих пор используется во множестве теоретических и практических исследований.
[5] Фрэнсис Бэкон (англ. Francis Bacon, 1st Viscount St Albans); 22 января 1561 — 9 апреля 1626) — английский философ, историк, политический деятель, основоположник эмпиризма. В 1584 году в возрасте 23 лет был избран в парламент. С 1617 года лорд-хранитель печати, затем — лорд-канцлер; барон Веруламский и виконт Сент-Олбанский. В 1621 году привлечён к суду по обвинению во взяточничестве, осуждён и отстранён от всех должностей. В дальнейшем был помилован королём, но не вернулся на государственную службу и последние годы жизни посвятил научной и литературной работе.
[6] Анаграмма (от греч. ;;;- — «снова» и ;;;;;; — «запись») — литературный приём, состоящий в перестановке букв или звуков определённого слова (или словосочетания), что в результате даёт другое слово или словосочетание. В ряде случаев анаграммами принято также называть иные в функциональном отношении (то есть не являющиеся литературным приёмом) перемешивания буквенного или звукового состава слов. В частности, анаграмма является частым способом построения псевдонимов: Харитон Макентин — псевдоним-анаграмма Антиоха Кантемира и т. п. Специально изучавший анаграмму как языковое явление А. В. Пузырёв предложил понимать анаграмму как частный случай анафонии — предъявленности в тексте некоторого слова-темы посредством распределения в этом тексте звукового состава этого слова (по Пузырёву, анаграмма распределяет в тексте все звуки слова-темы, а в других случаях анафонии — лишь некоторые, но достаточные для его опознания)
[7] лат.: «и, наконец»