В 14-м выпуске "Соловецкого моря", историко-литературном альманахе Товарищества Северного Мореходства (Архангельск-Москва, 2015) опубликованы две работы по Житию Феофана Соловецкого: Татьяны Руди и монахини Никоны (Осипенко).
Статья Т. Руди, сотрудницы отдела древнерусской литературы ИРЛИ, "Житие Феофана Соловецкого"(с.68 - 82), посвящена истории рукописного текста Жития: автору известны 12 списков памятника в двух редакциях, краткой и пространной, все они относятся к 20-м-40-м годам XIX века, при этом пространная редакция, по наблюдениям автора, в два раза больше краткой и включает в себя две вставки: "Повесть о затворнике Досифее" и "Возражение ученика Феофана на раскольников" (по замечанию Т. Руди "довольно резкое по тону сочинение, идущее вразрез с основной тональностью памятника", с.71).
Автор приводит доводы в пользу того, что первоначальный текст памятника был написан одним из двух учеников старца Феофана, Антонием, а так же и второй его ученик, Паисий, "мог быть причастен к составлению Жития" (с.73).
И в завершение публикует Житие по самому раннему списку в Краткой редакции, хранящемуся в Государственном Архиве Архангельской области, Инв. 70 р.ц. (592), л. 53-62об.
Статья монахини Никоны, руководителя паломнической службы Соловецкого монастыря,"Житие Феофана как свидетельство о практике "умного делания" в Соловецком монастыре в начале XIX века"(с. 83-93), помимо наблюдений над текстом памятника в русле заявленной темы также содержит интересные архивные материалы, в частности, в ней воспроизводится автограф старца Феофана по "Приходной и расходной книгам денег в Сумском остроге" 1790-1791 гг., где в то время он был соловецким закупщиком.
В начале своей статьи Т. Р. Руди пишет о том, что ранее никто толком не занимался текстом этого Жития и ссылается на мои давнишние работы по соловецкой агиографии, Повестям о соловецких пустынножителях и Житию Диодора Юрьегорского, в которых я упоминала и об этом памятнике.
Мне было известно всего 5 списков (БАН, Архангельское собрание № 8 и № 942, РГБ, ф.122 (Великоустюжский), №38, ф.304.II №240 и ф.314.II № 350), я заметила, что они различаются между собой, но поскольку темой моей диссертации была "Соловецкая агиографическая традиция XVII века", то и не пыталась их систематизировать, хотя и видела необходимость опубликовать текст Жития Феофана именно по рукописи, поскольку рукописи сильно отличаются от пересказа текста в печатном "Соловецком патерике" 1873-го года.
Житие Феофана - памятник вполне традиционной древнерусской агиографической традиции, созданный точно так же, как до него сотни лет создавались подобные тексты: полууставом или скорописью на плотной бумаге с водяными знаками, сшитой в тетради и переплетённой в кожаную или картонную обложку, на церковнославянском языке, с включением в текст устойчивых агиографических формул и цитат из Священного писания и святых отцов.
Самый ранний список Жития Фефана, скончавшегося в 1819-м году, Т. Руди датирует 1824-м годом, то есть создан он за полвека до печатного "Соловецкого патерика", в конце правления императора Александра Благословенного и в то время, когда у "просвещённой публики" пользовались популярностью и издавались достаточно большими тиражами совсем другие сочинения.
Можно воспринимать это как данность, а можно задать вопрос: а как же до этого дошло дело? Почему житие христианского подвижника не интересует его современников и сограждан Росссийской Империи, и издаётся только спустя полвека в довольно переработанном виде?
Впрочем, как пишет Т. Руди, до 1873-го года было ещё одно издание, 1848-го года, известное мне по рукописи - РГБ, ф.314.II.350. Стиль автора, а по мнению Т. Руди им мог быть либо издатель этого текста, "Повести о Феофане и Клименте", иеромонах Паисий Кривоборский, либо второй ученик старца Феофана, тоже Паисий (как я поняла, это не одно и то же лицо, поскольку соловецкий Паисий был позже наместником в этом монастыре и архимандритом в Полоцке) - резко отличается от стиля как Краткой, так и Пространной редакций ЖФ и характеризуется не только использованием русского языка, но и прямотой изложения.
Т. Руди пишет о том, что иеромонах Паисий Кривоборский был составителем Патерика новгородских чудотворцев, и в оглавлении этого патерика в списке 1831-го года к записи о Повести о Феофане и Клименте позже сделал помету: "напечаталъ 1848 года" (РНБ, собрание Александро-Невской Лавры, А9, л.54об.) хотя самой Повести в сборнике нет (только в оглавлении).
Можно предположить, что изъятие текста Повести из этого сборника могло быть сделано именно в процессе подготовки его к печати, но, вполне возможно, что с другой целью. Поясню свою мысль цитатой.
Переломным моментом, кульминацией Жития Феофана является эпизод, в котором соловецкий звонарь передаёт ему поклон от его ученика Климента, подвизающегося в пустыне на Анзерском острове вкупе со слёзной и горестной реакцией сего пустынножителя на сообщение звонаря о том, что его друг и наставник, некогда такой же ревнитель пустынного жития, Феофан, ныне является монастырским экономом.
После этого разговора Феофан принимает решение тайно бежать с Соловков на материк и вскоре исполняет его. В прочих редакциях Жития эти события переданы обтекаемо, так что монахиня Никона в своей статье предположила, что Феофан черезчур увлёкся хозяйственной деятельностью в ущерб умному деланию, а весть от сопустынника показала ему его уклонение от правильного монашеского пути.
"Повесть о Феофане и Клименте" так передаёт эти события от первого лица, самого старца Феофана: "Когда к зиме переехал я в Суму на Соловецкое подворье, то здесь исконный наш враждебник поймал меня и в великий низринул ров погибельный.
Спознались со мною две жены под видом благочестия, НО Я С НИМИ ПАЛ И НАЧАЛ ЖИТЬ РАЗВРАТНО. Впрочем, милосердный Господь не попустил мне навсегда погибнуть в руках вражиих. Когда в четвертое по сем лето приехал я в монастырь, то позвал меня звонарь к себе, и поведал мне то, что случилось с ним.
- Отче Феофане, - говорил он, - кланяется тебе ученик твой Климент.
Тогда встрепетало || сердце мое, и я начал прилежно вопрошать, как и где он его видел, и как он пребывает..."(РГБ,ф. 314.II.350, л.322 - 322об.)
Далее в рукописи следует рассказ звонаря об обстоятельствах его встречи с Климентом на Анзерах (он "совратился с пути" за ягодами, заблудился в лесу, и лишь на третий день увидел вдали дым и пришёл к келии Климента).
Продолжаю по рукописи: "Господь не попустил, молитвами ученика моего, пасть мне в нечаяние. Сознавая всю великость моих грехов, я поверг их в бездну милосердия Божия, крестною смертию Господа нашего Иисуса Христа нам исходатайственную, и тем попрал дух отчаяния, начавший было теснить меня, и потопил его в горьких слезах покаяния"".
Далее следует рассказ об обстоятельствах бегства старца Феофана с Соловков "с малым запасом хлеба в малой ладьице", носившейся по воле волн десять дней, пока её не выбросило на материковый берег возле Кеми.
Рассказ этот так и ведётся от первого лица. В преамбуле автор говорит о том, что некий "брат Соловецкой обители именем Пётр, бывши на Анзерском острове по монастырским потребам часто посещал там пустынножителя Феофана, жившего под горою, называемою Голгофа, и однажды, ведя душеполезную с ним беседу, спросил его:
- Отче Феофане! Не утаи от мене, сколько лет жительствуешь ты в пустыне сей.
И старец отвечал: - 25 лет.
Тогда Пётр прилежно начал молить его:
- Скажи мне, отче, Господа ради, где и как пребывал ты прежде, как ушёл в пустыню сию и как в оной подвизался!
На сие старец прослезился и сказал:
- Не утаю сего, ибо усердное твое прошение и любовь побуждают меня. Выслушай славы ради имени Божия и во спасение души своей!"(ук. ркп.,л.320)
Повесть "О пустынножителе Феофане и ученике его Клименте" не включает в себя рассказ о досоловецком, киевском периоде жизни подвижника, но обстоятельства соловецкого периода передаёт фактологично, вот ещё один пример:
"Живя там в зиму ту (в Помории после нападения разбойников, в поисках мнимого богатства сжегших келию старца и жестоко избивших его - Н.Ч.) много-много пострадал я от глада, питаясь мхом с дерев, гнилушками и березовою корою. Летом же собирал себе траву и ел её, как скот какой, каясь о грехах.
При сём от трав ядовитых выпали все почти зубы мои, как видишь сам, и дивиться должно, как ещё осталась целою утроба моя. Повсечастно взывал я ко Господу о помиловании, и Господь посетил меня, наконец, своею благодатиею. Спустя 5 лет страдания и бедствования, узнали обо мне жители тех мест и по доброте своей ||начали приносить мне потребное. С тех пор я уже не терпел больших нужд и прожил там во блаженном покое и безмолвии, беседуя с Богом, 24 года".(ук. ркп., л. 325об - 326)
Я не видела издание этой повести и даже не знала, что оно существует, не ссылается на него прямо и Т. Руди, пишет только о помете издателя в сборнике, из которого сама рукопись Повести изъята.
Загадочная история. Трактовать её можно по-разному, но в результате "достоянием широкой общественности" исповедь старца Феофана "одному брату Соловецкой обители именем Петр" так и не стала.
Вернёмся к общей картине русского быта и нравов в то время. Именно тогда в русском обществе встаёт вопрос о переводе на русский язык Священного Писания, и хотя это начинание далеко не сразу будет реализовано, но факт налицо: уже мало кто читает дома Писание на славянском и церковнославянские четьи книги вообще, книги светской, петровской печати за век с лишним вытеснили из быта "образованных классов" книги кириллические.
И, конечно, Соловки с их бунтом против "никонианских книг" и жесточайшим подавлением этого бунта при царе Алексее Михайловиче - место в этом процессе далеко не случайное, а знаковое. Поначалу меня удивляло то, что вот есть соловецкие рукописи XVII века - а потом пустота, за весь XVIII век одно Житие Иисуса Анзерского, бывшего духовника царя Петра, сосланного им на Соловки.
Но сейчас удивляет другое - что вообще ещё как-то оправились Соловки и в XIX веке дали ряд подвижников в духе древних, того же старца Феофана.
Царский воевода Иван Мещеринов, так жестоко расправившийся с непокорной соловецкой братией, позже сам стал первым узником возобновлённой монастырской тюрьмы на Соловках, был осуждён по доносу об изъятии в свою пользу монастырских сокровищ. Но впервые с историей осады монастыря и расправы над его братией я познакомилась по славянскому старообрядческому изданию, "Истории об отцах и страдальцах Соловецких" Симеона Денисова, которую брала в печорской экспедиции почитать у "наших" (подопечных археографических) стариков, этой опущенной там подробности не знала, и долгое время картина соловецкого сидения, осады и погрома у меня была та же, что и у большинства поморского населения.
Осуждаем вас, монахи, осуждаем,-
Не воюйте вы, монахи, с государем!
Государь у нас - помазанник Божий,
НИКОГДА он быть неправым не может.
Не губите вы обитель, монахи,
В броневые не рядитесь рубахи,
На чело не надвигайте шеломы, -
Крестным знаменьем укроем чело мы.
Соловки - невелика крепостица,
Вам молиться бы пока да поститься,
Бить поклоны Богородице Деве, -
Что ж шумите вы в железе и гневе?
Ну суда ли там плывут? Не сюда ли?
Не воюйте вы, монахи, с государем
На заутрене отстойте последней,-
Отслужить вам не придётся обедни.
Ветром южным паруса задышали,
Рати дружные блестят бердышами,
Бою выучены царские люди -
Никому из вас пощады не будет.
Плаха алым залита и поката,
Море Белое красно от заката,
Шёлка алого рубаха у ката,
И рукав её по локоть закатан...
Враз поднимется топор, враз ударит...
Не воюйте вы, монахи, с государем!
Это стихотворение Александра Городницкого написано в 1972-м году и подробности расправы над соловецкими монахами отражает неточно, им не головы рубили, а казнили и замучили другими изуверскими способами, достаточно подробно, но неясно, насколько достоверно, описанными в "Истории об отцах и страдальцах соловецких".
Однако общее впечатление от тогдашних соловецких событий поэтом передано, по-моему, верно: как возможно, чтобы войско царя, называющего себя христианским государем, осаждало и изничтожало православную обитель?..
Когда мне в руки попал дореволюционный гимназический учебник по русской истории, современное переиздание, по которому до сих пор учатся семинаристы в Джорданвилльской семинарии (центре РПЦЗ в США), то принялась читать я его с энтузиазмом: старая орфография, яти с ерами. Но по мере чтения мой энтузиазм иссяк, ибо оказалось, что излагается русская история в этом учебнике так же, как и в тех, по которым мы учились в советской школе и университете, только если в наших прославлялась КПСС, то в этом учебнике - дом Романовых.
Те же набившие оскомину пропагандисткие приёмы и штампы, те же умолчания и славословия. Да разве только противоречащая действительности пропаганда? Ведь и сами массовые гонения на веру (на непринявших никоновские новины "староверов") не развивались при царях Романовых по тому же сценарию, что позже у большевиков: дескать, наказываем не за исповедание веры, а за бунт против власти (непоминание царя, антисоветский образ мысли и жизни).
Вернусь к Житию Феофана, соловецкого пустынножителя. На Соловки он попал из Киева по благословению Досифеи, старицы, подвизавшейся в мужском обличии, той, что направила в Саров преподобного Серафима.
А до этого по её благословению побывал в монастыре у прп. Паисия (Величковского) и даже хотел там остаться. Преподобный Паисий - это не только его образцовый общежительный монастырь, но и переведённое с греческого и изданное им славянское Добротолюбие, возрождение старчества и умного делания, исихасткой традиции после петровского погрома церкви.
На Соловках жизнь послушника, а впоследствии и постриженника монастыря Феофана поначалу складывалась как у всех, но когда он бежал с острова на материк и подвизался там 24 года в пустынной келийке "в Помории", окормляя тамошних жителей, то кто же были эти жители Помория?
Косвенный ответ на этот вопрос даёт само Житие, в котором насильственно взятого перед смертью в монастырь старца Феофана монастырский келарь Сергий клеймит "раскольником". А в некоторых списках жития есть и эпизод, объясняющий, как вернули старца в монастырь: "Прииде к нему тамо ДИАВОЛ ВО ОБРАЗЕ КЕМСКАГО ПРОТОПОПА и нача поносити его, глаголя:
- Доколе зде пребывая, нам досаждаеши, уча приходящих к тебе? Скоро имем тя изгнати отсюда!
И по прошествии трёх дней прииде к нему соловецкий иеромонах Иосиф и взяв его оттуду, привезе в Соловецкий монастырь 1815-го года при архимандрите Паисии"...(БАН, Архангельское собрание, № 942, л.86)
Сам же старец в этой же рукописи поучает своих учеников в духе единоверия, что лучше не возражать против двоеперстия, не переучивать "раскольников", но принимать их как есть, лишь бы ходили в храм (ук. ркп., л. 91об.). А так же поучает их, что негоже пить чай монахам (вполне староверческая установка).
Существует версия Жития прп. Серафима Саровского, по которой изувечившие его разбойники были посланы Саровским игуменом, а сам преподобный был из старообрядцев. Вспомнила о ней в связи с параллельным местом из Жития Феофана: мучившие и покалечившие его разбойники ("звероловы") точно так же, как и у прп. Серафима, искали у него в пустыньке мнимое богатство, и точно так же ничего не нашли.
Помню, как поразило меня при первом знакомстве с текстом Жития то место, где описывается облик старца Феофана после всех его земных мытарств: малого роста, согбенный, в ветхих ризах, без зубов, без волос и бороды (их сожгли, пытая его то ли бесы, то ли разбойники незадолго до его смерти уже на Анзерах). Разве таков привычный, иконописный облик христианского святого?
Это описание скорее напоминает те фотографии, что сделаны после пыток, перед расстрелом новомучеников и исповедников.
В привычную стилистику древнерусского жития автор вписывает реалии своего времени, когда можно безнаказанно глумиться над христианским подвижником, ведь он же "раскольник", а "на таковых нет закона", прошу простить мне это использование апостольской цитаты (из Послания апостола Павла Галатам, 5,23) в противоположном смысле, сам апостол Павел под "таковыми" имеет в виду любящих Бога - а, значит, и брата своего во Христе.
В отредактированном для печати и переведённом на русский язык виде Житие Феофана опресняется в "Соловецком патерике" 1873-го года и именно этот "Соловецкий патерик" перепечатывается сейчас то в полном составе, то по частям. Возможно, что адаптированный русский текст легче воспринимался во время его первого издания и воспринимается сейчас широкой публикой.
Но каков же конечный результат? То, что легко воспринимается - легко и забывается. В первоначальном виде, на славянском, Житие сильнее воздействует самим строем языка на привычную к славянскому богослужению душу.
А также мне думается, что изложенная в рукописи история падения монастырского закупщика Феофана в Сумском остроге и его искреннего и действенного покаяния гораздо реалистичнее, нежели версия " об излишнем хозяйственном рвении в ущерб умному деланию".
Петровские преобразование оторвали от корней значительную часть образованного русского общества, которой через сто лет после этих реформ - через четыре поколения - требовалось уже переводить со славянского на русский жития христианских подвижников, плюс недремлющая цензура изымала острые места. В случае с печатным "Соловецким патериком" его автору могли быть и неизвестны конкретные обстоятельства падения Феофана и возвращения его в монастырь из Помория, а мог и поработать "внутренний цензор" ещё до вмешательства цензора внешнего.
"Маркером революции" я назвала подобные процессы потому, что по ним ясно видно, что в Синодальный период мешает христианскому просвещению народа само устройство общества, в котором между монашеской традицией христианского умного делания и народом стоит дворянская цензура и типография: не то плохо, что дворянская, а то, что это петровское по своему происхождению дворянство в данном случае является плохим проводником, "умная" энергия монашеских рукописей теряется в витиеватых словесах перелагателей-издателей, и во многих случаях воспроизведение сегодня этих изданий мало оправдано.
Несколько лет назад по благословению сийского настоятеля архимандрита Трифона я готовила к печати Житие Антония Сийского.
Первоначальным моим желанием было дать текст Жития по рукописи XVI века с параллельным переводом, и я сделала этот перевод. Но впоследствии о. Трифон благословил меня написать краткое переложение этой достаточно пространной редакции Жития, и я написала переложение, сохранив общую структуру текста, не только все эпизоды, но даже и все предложения, просто упростила их, убрала избыточное, на мой взгляд, плетение и переплетение словес.
Вместе с Акафистом преподобному Антонию и чудесной гравюрой XVII века этот текст небольшим тиражом вышел в издательстве "Эском", впоследствии не раз переиздавался монастырём, и сейчас его легко найти в сети.
И мой небольшой опыт подсказывает мне, что, если невозможно или нецелесообразно издание самих монашеских рукописей, то вот так и нужно к ним относиться - с максимальной бережностью, как к иконе. Хотя что такое "нецелесообразно"?
Целью любого Жития является намагничивание души читателя тем горним миром, в котором живут его герой и автор, и чем сильнее этот магнит - тем лучше. На эту цель работает и возвышенный язык жития, и прочие стилевые средства.
Вероятно, новоначальному читателю не сразу удастся погрузиться в эту атмосферу, потребуется усилие. Равно как и чтобы понять славянское храмовое богослужение - необходимо и внимание, и сосредоточение, и знание азов грамматики церковнославянского языка.
Но ведь эти усилия ведут ввысь, а уж если без труда не выловишь и рыбку из пруда в земных реалиях, что уж говорить о горних. Можно разжевать и в рот положить, проглотит читатель этот духовный фастфуд - а толку?
Очевидно, имеет смысл перелагать доступным языком и переиздавать в этом виде славянские жития для широкой аудитории, но в то же время важно и сохранение аутентичной традиции, поскольку только сочетание того и другого может дать положительный духовный результат.
Илллюстрация: современный соловецкий крест со славянской вязью.