назад, Глава 34. Ещё немного из области пустынной ботаники: http://www.proza.ru/2017/09/08/271
Как только Муми-тролль высунул мордочку из воды, он огляделся и поплыл
в сторону лодки Снусмумрика.
– Эй, привет! – закричал он и схватился за борт лодки. – Я ужасно
рад тебя видеть!
– Привет-привет! Забирайся в лодку, сейчас ты увидишь, как надо
удирать от полицейских.
Муми-тролль взобрался в лодку, и Снусмумрик принялся грести изо всех сил;
вода так и бурлила за бортом.
– Прощайте, детки, спасибо за помощь! – закричал Снусмумрик. – Будьте
чисты, опрятны и не лазайте по крыше, пока не высохнет смола.
Хемулю наконец удалось выбраться с вращающейся сцены, высвободиться от
лесных малышей и кричащих “ура!” зрителей, которые осыпали его
цветами. Ругаясь, он уселся в лодку и пустился вдогонку за Снусмумриком.
Но он опоздал – Снусмумрик исчез в ночи. Всё кругом стало тихо.
Туве Янссон, «Опасное лето»
Хоть я и сказал: «Весенние облака», придётся мне сразу оговориться: может быть, у меня как раз ничего и не получится здесь сказать именно об облаках как об облаках. Но, несмотря на это, как мне кажется, название это здесь подходит. Ну как, например, бывает, если у человека голубые глаза и русые волосы, он обычно не носит оранжевую шапку. Или наоборот, если у него рыжие волосы, он, как правило, любит надевать что-нибудь зелёное. Не знаю, удалось ли мне вам это хоть сколько-нибудь объяснить. В общем, наступила весна.
В тот день Бобрисэй сочинил своё первое стихотворение на этом месте и в этом году. Правда, я, к сожалению, не могу сказать точно, каково оно было, поскольку не слышал, читал ли он его когда-либо вслух. Только знаю, что он ответил Ничкисе, когда та спросила его, о чём оно, что там говорится о пустыне, что это такое место, которое удалено от всех мест, но не такой путь, который был бы далёк от всех путей.
Не думаю, чтобы он имел здесь в виду какие-нибудь там горные тропы. Скорее всего, это было что-то в обычном для него стиле. Кажется, подобный стиль принято называть символическим.
Но хотя это и был только символ, однако сбылся он как будто бы даже на деле.
А дело было в том, что с наступлением ещё только первых весенних лучей неожиданно оказалось, что его пустыня не только не удалена от каких-нибудь там путей, а словно бы даже стоит прямо на них.
Началось всё с орлов.
Однажды, в обычный весенний день (который, впрочем, был обычным лишь для самой весны, но не для Бобрисэя), на непроходимом прежде в этих краях небе, где раньше смели путешествовать лишь облака, появилась точка. Бобрисэй как раз решил последний раз поиграть в снежки. Собственно, ни с кем, так, с самим собой. Он становился напротив кремового бока скалы, так, чтобы солнце было у него за спиной, и метал льдистые жемчужины величиной с ладонь в бегущую по его поверхности голубоватую тень. Но почему-то всё время так получалось, что, как только снежок приближался к её прохладному бархату, она тут же ускользала. Бобрисэй явно недоумевал, что за странная получается игра слов. Ну, и вот тут он заметил эту точку. Она тоже попала между солнцем и скалой. И теперь казалось, что вокруг бегущей и ускользающей тени кружится необычное насекомое.
Бобрисэй уселся на остатки ледяной горки, нечаянно вышедшей из обычно намётанной кучи снега, и стал наблюдать за явлением. Тень, конечно, уселась тоже, и теперь этот первый жук (почему-то не хотелось бы, чтобы это была муха) летал высоко над ней. Но вот размеры его увеличились, так что теперь это был уже воробей. Что ж, это было очень здорово. Бобрисэй даже стал напевать какую-то мелодию, неизвестно где и когда им слышанную, продолжая при этом наблюдать за летающим. Тень, похоже, тоже веселилась вовсю, то и дело почёсывая за ухом.
Но вот воробей скользнул чуть вправо, потом назад... И их стало два! Но это были уже не воробьи, а что-то побольше. Может быть, сойки, или иволги. Потом они стали напоминать голубей... И было их уже три...
Бобрисэй обернулся, когда стал уже слышен шум крыльев.
Это были огромные орлы. Они парили, слегка поводя крыльями и, тем не менее, довольно скоро приближаясь к его скале...
Он едва успел добежать до своего Уступа, раза три почти окончательно свалившись в пропасть. Скала, выбранная им для последнего весеннего снегоброса, была почти ровно напротив него, через неизмеримой глубины овал пространства. Один путь (направо) из расщелины возле раздвоенного дерева вёл к нему на Уступ, а другой (налево) – на именно эту скалу. Поверхность её на довольно большом пространстве была почти ровной, и такие представления, как теперешнее, там выходили как нельзя лучше.
Спрятавшись за подтаивающей скамейкой, Бобрисэй наблюдал за летящими. Они приближались... И сели как раз там, где минут семь назад ещё бегала по стене его синеватая тень. А один – так прямо на горке. Они словно совещались о чём-то... Вот один из них снова поднялся в воздух, развернулся... И полетел прямо к его Уступу!
Бобрисэй пискнул и метнулся в пещеру, быстро захлопнув дверь, задвинув засов, придвинув к ней все чурбачки, а окно забаррикадировав чем попало. Но вряд ли, думается мне, этот орёл смог бы протиснуться в слюдяное окошко их пещеры.
Бобриан сидел у двери на плетёном из бересты сундучке ни жив ни мёртв и тяжело дышал. А Ничкиса как ни в чём не бывало готовила оладьи!
– Ты не мог бы чуть-чуть приоткрыть дверь? – глянув искоса на Бобрисэя, проговорила она. – А то всё-таки от жарки накапливается чад...
– Нет, – буркнул тотчас насупившийся Бобр, – не мог бы.
И пошёл в свой угол.
Ничкиса тем временем направилась к двери... В их окошке потемнело – это было видно даже из-за баррикады, – и послышался увесистый стук в дверь!
– Не открывай! – завопил Бобриан, пытаясь забраться под одр.
Но Птица уже отодвигала засов...
– Кто там? – спросила она, открывая дверь. – Входите...
А от Бобриана уже осталось совсем немного – из-под одра уже виднелись одни только пятки. Но вот исчезли и они.
...Было слышно, как кто-то очень большой прошёлся по пещере, царапая её пол огромными когтями... И, покашляв, грубым голосом что-то сказал на каком-то незнакомом языке, звуки которого напоминали металлический скрежет.
Но удивительно – Птица отвечала гостю на том же наречии! Но в её изображении его звучание стало близким к журчанию ручьёв, которых теперь становилось всё больше.
И вот в какой-то момент с их слов словно бы спала пелена, и они стали ясны почти так же, как и обычные...
– ...Теперь уже третий день... – услышал Бобрисэй конец фразы огромного незнакомца.
– Вы, должно быть, очень устали... – в голосе Ничкисы было столько сочувствия, что Бобриан, сидя под одром, обиженно поджал губы.
– Нет, ничего... – как-то тихо ответил гость, его интонации заметно делались мягче. – У нас есть здесь одно небольшое поручение... Если только мы не ошиблись местом...
Он опять прошёлся по пещере, стены и пол которой слегка подрагивали от его шагов. И остановился возле одра, под которым...
– Если он сядет на мой одр, из меня получится лепёшка... – прошептал, замирая, смиренной камбалой лежащий под ним Бобриан.
Но орёл вернулся к столу, где Ничкиса на примусе по-прежнему жарила оладьи. Бобрисэй сглотнул слюну и пошевелился. Не мог же он, в самом деле, лежать под кроватью совершенно без движенья!
– Гм! – удивлённо произнёс гостевой голос, и шаги опять затопали в сторону Бобрисэева одра, а хвост огромного гостя шелестел за ним по полу, словно шлейф. – Что это, – заметил он Ничкисе, – у вас тут есть мыши?
И стал шарить под низенькой кроватью своей лапой...
– Уи-уи-уи! – запищал под ней кто-то.
– Гм! – ещё раз сказал орёл. – Нет, что-то на мышей не очень похоже...
А Бобрисэй едва успевал отодвигаться.
– Да кто там у тебя? – всё больше недоумевал огромный гость. – Разве что сюда каким-то образом забрался маленький набак?..
Странно, что ему не приходило в голову просто перевернуть кровать и посмотреть...
Ответа Ничкисы отчего-то не было слышно.
– Не съел ли он её уже? – ахнул, пыхтя и отфыркиваясь, Бобрисэй в душном под-одрово-у-стеночном углу...
Ну разве может в таких обстоятельствах джентльмен оставаться в стороне? И он отважно вылез из-под кровати!
Да-а... Это, конечно, вообще вопрос, как Бобриан мог там помещаться целиком, если ещё недавно, когда у него туда улетела рукавичка, он едва мог просунуть под него лапу. Воистину, в таких тяжёлых обстоятельствах мог выжить только Бобриан!
...Ничкиса была жива. Правда, уже едва-едва. Она умирала со смеху.
Орёл, ещё придерживая край одра лапой, чтобы он не защемил вылезавшего Бобрисэя, одним крылом закрыл лицо, другое, чуть подрагивая, безвольно свисало вдоль тела. Плечи его отчего-то мелко тряслись... Он явно сдерживался изо всех сил.
Но смех наконец стал прорываться наружу. То Ничкиса прыснет, как гладильщица, то гость, уже усевшийся на одр и чуть не плакавший, зафырчит и зачихает, как стародревний автомобиль.
Бобриан покрылся холодным потом... И действительно – как такое могло быть? Какой-то... не знаю, кто, похожий на стражника, сидит в их пещере и морочит Ничкисе голову!
– Пырло-мырло, ушронк несчастный, подлый шпион! – вытаращив глаза, бесстрашно пискнул Бобриан и с неповторимой силой быстроты бросился бежать в свои катакомбы, чтобы занять там круговую оборону.
Без сомнения, это решительное обличение должно было бы открыть Ничкисе глаза на печальную действительность происходящего момента. Но она не могла этого сделать, поскольку теперь плакала, не имея сил смеяться и только едва слышно попискивая.
А орёл... Да, это был достойный противник. Он успел ухватить Бобрисэя за хвост, и тот некоторое время, ещё думая, что бежит, буксовал по полу пещеры, издавая жужжанье и поднимая лапами пыль.
– Да брось ты, ну куда ты бежишь-то... – сказал орёл, уже перестав смеяться, и Бобриан остановился...
Вы, наверное, теперь удивляетесь – как это тот, который раньше так отважно и даже до крови сражался, так постыдно... А я уже не удивляюсь ничему. Как и сказано об этом в одной книге: «Человек – что трава...»
...А спустя пятнадцать минут они все впятером пили чай с оладьями на их ещё по-зимнему уютном уступе. Светило яркое солнце, но в глубине их ниши ещё царила прохлада, не нарушаемая и исходящим из пещеры теплом. Скамейка, сооружённая Кабассой, была цела, на ней по настоянию гостей сидели Бобрисэй с Ничкисой, а сами гости устроились по краям уступа, выдающегося из скалы в открытый воздух неравносторонним треугольником.
Орлы ели так аккуратно и чинно, что даже Бобрисэй стал немножко на них равняться. Явно, они были настоящие джентльмены.
Старшего из них, который и приходил в пещеру, звали Зоркорт. Двое других, его сыновья, звались Горнстор и Дальгрет. Они были молчаливы, и говорил в основном их отец.
– ...Кабасса просил нас показать тебе с вершины приближающуюся весну... – сказал Зоркорт, а Бобрисэй задумался, так что оладий успел у него в лапе остыть и покрыться хрустящей льдистой корочкой.
– Что? – переспросил Бобриан Ничкису.
– Ты кофе ещё будешь? – спросила та ещё раз. – Уже четвёртый раз спрашиваю, и все поели давно...
– Да, буду! – снова набрасываясь на вкуснейшую трапезу.
Что ни говори, а нечасто им доводилось так завтракать в их пустыне. Да ещё сидя на карнизе Уступа, подставив лапы весенним лучам, а голову скрывая в лёгкой прохладе. Да ещё в компании с орлами ледяных вершин... От обычных они отличаются более густым пухом в оперении и мохнатыми лапами. Ну и конечно, знаменитый хохолок на макушке. И это тоже – по причине холода. Однако они видят там то, чего лишен обычный пешеходный крылатый народец, никогда не поднимающийся даже до низменных облаков. Не говоря уже о тех, кто... Впрочем, этого гости, конечно, не сказали – они вообще никак не выделяли себя.
– Ну что, ты решил? – спросил Зоркорт Бобриана, когда они допили последнюю чашечку и, сказав обычное благодарение, тихо сидели на краешке Уступа, обратившись на полдень.
Было действительно так тихо, словно высота сама сошла теперь к ним, и ничего уже не было нужно, и мир отступил, став её частью...
Бобрисэй открыл было рот, собираясь что-то сказать, но в конце концов только молча кивнул.
– Мы будем нести тебя по очереди, – опять сказал отец, а сыновья молчаливо сидели рядом.
В молчании пред отцом было их достоинство...
Ничкиса тоже отправилась с ними, но и её, в конечном счёте, пришлось нести – слишком было высоко.
Первым Бобрисэя понёс самый младший – Дальгрет. Бобриан висел в его лапах, и у него перехватывало дыхание от чистоты ветра и высоты.
Вначале они поднимались вдоль скалы, в которой и был Уступ одного старика, который Кабасса предлагал переименовать в... впрочем, это теперь было неважно. Они пролетали мимо пещер и пещерок, уступов, площадок и карнизов, и чем выше они подымались, тем больше отдалялась от них весна. Наконец все ручьи, капель и тающие сугробы остались внизу. А они поднимались всё выше. Теперь Бобрисэя нёс Горнстор, а Дальгрет понёс ослабевшую Ничкису. Всё-таки она была небольшая птичка, а крыльев одного такого орла хватило бы, чтобы укрыть под собой большую стаю Ничкис. Только вот никогда я не видел больше одной Ничкисы, и, сдаётся мне, этого не видел и никто.
Они миновали вершину их горы, поднявшись на время над облаками, но потом вновь опустившись ниже, и отправились чуть южнее и на восток. Эти места были совсем незнакомы Бобрисэю, они были где-то за горами, в которых были Пещеры хипаресов. Там, откуда той страшной грозой принесло огромный поток, разрушивший Плато ежей. И они теперь поднимались к фиолетовым тем вершинам...
– Смотри... – прошептал Горнстор.
Бобрисэй оглянулся и ахнул.
– Подожди-подожди, сейчас ты увидишь это ещё яснее... – с лёгкой улыбкой, скрывающей ликование и восторг, сказал Горнстор и прибавил крыльям движения.
Отец летел впереди.
Они опустились почти на самой вершине огромной горы, казавшейся снизу фиолетовой. Это были скалы, теперь укрытые снегом и льдом, в разгар лета открывавшие звенящему солнцу свои бурые и красноватые бока и плечи, усеянные множеством синеватых прожилок. Они скрылись в небольшой каменно-лёдной пазухе от ослепляющего ветра.
Здесь, на небольшой площадке, была словно случайно обронена куча хвороста – для орлов она служила гнездом.
– Ну вот, – шепнул Горнстор. – Теперь смотри.
А Зоркорт, чуть укоризненно взглянув на ликующего сына, произнёс, и слова его были будто высечены из этой скалы, на которой они стояли:
– Ну вот, малыш, смотри теперь на идущую к нам весну...
И было заметно, как вдали, ещё дальше, чем их скалы, за Дальними горами, приближается тепло, меняя окрас и рисунок местностей, вспыхивавших цветами ручьёв, потом листьев и трав от его проницающего их дыхания. И это напоминало триумфальное шествие. Даже казалось, что слышится мелодия – ведь всякая победа имеет свою песнь... Но здесь, на прозрачных теперь вершинах, утерявших свои туманные шапки, был лишь только ветер, неуловимо уносившийся вдаль, всё так же оставаясь здесь... Так и наша жизнь, наверное, если взглянуть на неё с большой высоты...
Они возвращались совсем иными, чем поднимались вверх. Бобрисэя нёс теперь сам Зоркорт, а Ничкису – Горнстор. Трудно сказать, что изменилось, но их, прежних, уже не было, – они видели весну...
...Орлы давно скрылись за горизонтом, а Бобрисэй всё сидел на своём Уступе, глядя на разжигающий вечерние костры закат. Ничкиса что-то хлопотала по нехитрому их хозяйству в пещере, и сейчас, скоро, у них будет вечерний чай... Кофе закончился, ну и что ж.
– Мы видели с тобой весну... – тихонько сказал Бобрисэй, заслышав за спиной лёгкие шаги.
– И увидим ещё... – услышал он ответ и так и подскочил на месте.
– Верцка! – что есть мочи завопил Бобриан, повернувшись три раза вокруг своей оси и бросившись к спускавшейся со скалы королеве белок.
С ней были Марцка, Цкажчик и Луцик.
Ничкиса, услышав, тоже моментально выскочила из пещеры.
Они все обнялись, и на их глазах невольно появились слёзы.
– Милая Верцка! – восторженно повторял Бобрисэй. – Какое же тебе спасибо, что ты пришла!
Та ласково улыбалась в ответ, впрочем ни на минуту не теряя своей простой величественности. И я думаю, рядом с ней вообще невозможно было явиться чему-то нехорошему или нечистому.
– Мы пришли навестить тебя, – сказала за неё Марцка.
– А что, ты ничего не предложишь гостям, уставшим с дороги? – вмешался в разговор Цкажчик.
Бобрисэй улыбался всему этому на ширину плеч.
– Конечно, конечно! – сказал он и кинулся в пещеру, едва не сбив с ног Ничкису, уже выносившую оттуда всё необходимое для чаепития.
Так и решили устроить ужин на улице. Уже почти смеркалось, и было ещё не очень тепло, но так не хотелось расставаться с этим воздухом, уже звенящим идущей весной...
– А как там... Клёцка? – спросил Бобриан с набитым ртом.
– Она осталась за старшую, – быстро сунув в рот несколько холодных, оставшихся с утра оладий, в тон ему ответил Цкажчик.
В общем, атмосфера была братской.
А Луцик, сидевший с краю, всё мечтательно оглядывал эти отвесные откосы, уступы, где сквозь тающий снег уже виднелись прошлогодние пересохшие травы, эти причудливо искривлённые деревца, мостящиеся где попало, иногда даже в еле заметных трещинах, пока сиреневые сумерки не укрыли всего...
На ночь Луцик и Цкажчик прекрасно разместились рядом с Бобрисэем на его одре, только им всем пришлось лечь поперёк.
Фонарь Кучнекиза решили оставить на ночь горящим, только убавив огонь до минимума.
Из освещённого зыбким светом угла доносились приглушённые смешки, звуки шлепков, сопровождавшие диалог:
– Ты смотри, не храпи!
– А ты дыши не очень сильно...
– А ты, когда ворочаешься, лапами не очень размахивай!
Верцка и Марцка облюбовали для себя две самых больших ниши (одна была занята лучиной, которую тут же распихали по другим, меньшим нишам), в которых из ниишлишшенского вязанья соорудили подобные Ничкисиному гнёзда.
Вдруг раздался грохот. Это Цкажчик упал с одра на пол.
– Эй, толстый, хватит толкаться! – изображая негодование, приглушённо воскликнул он.
– Малыши... – подала со своего места голос королева белок. – Пора спать...
И от звука её голоса, прозрачного и кроткого, как лунный свет, воцарилась тишина.
Через минуту они все уже сопели в шесть ноздрей.
Среди ночи Бобриан проснулся оттого, что его кто-то толкал в бок.
Открыв глаза, он увидел сверкающую глазами физиономию Цкажчика.
– А что, слабо пойти сейчас в подземелья? – как можно тише прошептал он.
Луцик тоже не спал и сидел на своём краю одра, завернувшись в Бобрисэев вязаный шарф.
Бобриан тоже сел и протёр глаза.
– А кто ещё пойдёт? – сонно спросил он.
– Мы, – быстро ответил Цкажчик и как-то странно посмотрел на Луцика, который в этот момент стал смотреть куда-то в сторону.
Бобрисэй ничего не отвечал, видимо размышляя над сказанным. В пещере было тихо – Птица и старшие белки спали.
Наконец, тяжело вздохнув, он сказал:
– Ну, пойдёмте.
И Цкажчик опять посмотрел на Луцика, который, несмотря на ликование своего собрата, отчего-то был не очень оживлён.
Они поднялись и, то и дело шикая друг на друга, гуськом двинулись к спуску в Страшные подземелья, как назвал их сам Бобрисэй. Впереди шёл Цкажчик, за ним Бобрисэй, а Луцик замыкал их колонну. Но когда они с великими предосторожностями дошли наконец до места, то заметили, что за ними, точно так же на цыпочках, попеременно делая жесты друг другу и прикладывая палец к устам, двигаются Верцка, Марцка и Ничкиса.
Ну тут, конечно, все заулыбались.
Теперь скрываться вроде бы было нечего, однако они продолжали говорить шёпотом, впрочем более предпочитая переглядываться (глаза так и блестели в темноте) и изъясняться жестами, так что сохранялась так странно и, кажется, случайно возникшая атмосфера таинственности и какой-то многозначительности.
Они начали спускаться.
Цкажчик по-прежнему шёл впереди. Сзади чуть блеснуло оперение Ничкисы и снова погасло. Рисунки и резьба, оставленные здесь Бобрисэем, чуть флуоресцировали в темноте, так что, собственно, это не была полная темнота. Почему-то никто не предложил взять с собой фонарь, но и возвращаться, как видно, никому не хотелось.
– Как красиво... – прошептал Луцик, созерцая всё новые и новые запечатлённые в камени вдохновения, и Бобрисэй невольно улыбнулся.
Потом он говорил, что всё получилось именно из-за неё, из-за этой несчастной улыбочки.
В эту минуту он – казалось, лишь на секунду – закрыл глаза. И... Его плеча липко коснулось что-то влажное и холодное... как смерть. Ну, или огромный паук, например. Фыркнув, как раскалённая сковорода от попавшей капли, он отскочил в сторону, и в наступившей внезапно полной темноте там, впереди, где он только что стоял, что-то вязко и грузно упало на пол. Бобрисэй стоял ни жив ни мёртв. И это упавшее медленно и оттого ещё более жутко поползло в его сторону и коснулось его лапы!
Всё. Терпения больше не было.
Хрюкнув на месте, он бросился назад и с нарастающим рёвом и воем, подобно ракете, которой кто-то умудрился неудачно наступить на хвост, понёсся, пересчитывая всем собой все повороты, ступеньки и прочие неровности, так что весь этот путь в общей сложности был подобен арии на реактивной стиральной доске с весенне-кошачьим сопровождением.
Он пулей вылетел на ровное место своей родной пещеры и так же резко остановился, словно обретя в воздухе для себя мишень, и стоял теперь, едва переводя дыхание. Ни белок, ни Ничкисы не было... Он прижимал лапу к скачущему сердцу и вслушивался в происходящее внизу... Откуда слышался какой-то невнятный сдавленный писк.
С расширенными глазами он сделал шаг назад, к ходу вниз... И навстречу ему оттуда выползли не имеющие сил идти умирающие от смеха белки.
Пунцовеющий в темноте, как рефлектор, Цкажчик, превозмогая душащий его смех, едва смог выдавить:
– Вы когда-нибудь... видели... реактивный валенок?..
Реакцией на это был взрыв сдавленного хохота и повизгивания. Белки, видимо, то и дело обращаясь мыслью к только что прошедшему перед их глазами, прыскали в лапы, плача от смеха. И даже величественная Верцка... И даже Ничкиса...
И тут вдруг ярко загорелся свет, одновременно – оперения Ничкисы и Кучнекизова фонаря, словно подчёркивая весь ужас ситуации.
Бобриан стоял весь красный, как помидор, не зная, куда девать свои лапы и вообще всего себя. Верцка, заметив это, сделала всем знак к молчанию. И все, конечно, сразу же стали делать вид, что их срочно заняло что-то очень важное. Тогда Бобрисэй осторожно по стеночке выбрался наружу.
– Вот ещё... – шептал он, сидя на краешке скамейки. – И вовсе даже не подумаю реветь...
дальше, Глава 36. Продолжение весенних облаков: http://www.proza.ru/2017/09/10/912