Каждый человек неизменно вспоминает своё прошлое. Вот и у меня появилось желание мысленно вернуться в те годы, когда только начиналась моя хирургия. Надо сказать, что этот вид врачебной деятельности нелегок, крайне ответственен и требует бесстрашия. Ведь хирург, стоя у операционного стола со скальпелем, по сути, держит в своих руках доверившего ему свою жизнь пациента. Условия для работы в начале 50-х годов прошлого века в отдаленных районах Сибири, где я начинала свою практику, были такими,что приходилось точить этот скальпель бруском, даже для глазных операций. Тогда брусок, как важный инструмент, возили с собой. К счастью, всё это в прошлом. Сейчас достижения современнной медицины таковы, что желудок можно удалить эндоскопом через минимальные разрезы и проколы брюшной стенки. Честь и хвала такой хирургии! Но и хирургия тех времен, о которой я пишу, это не только мастерство, это геройство, когда ты один-на-один с больным, а совета спросить не у кого и всю ответственность за исход операции ты берешь на себя.Потому и запомнились мне неординарные события и случаи из моей практики.
В 1950 году, после окончания Иркутского института и специализации по хирургии, я поехала в Якутию, в посёлок Усть-Нера, где работали две мои родные сeстры, одна - лор-врач, другая-хирург. Захотелось и мне присоединиться к ним, чтобы жить одной семьёй. Но вот официального направления у меня не было. Меня приняли на работу как вольнонаемную и исправно платили зарплату. Правда приняли с условием, что только я буду обслуживать вызовы по району и мне приходилось выезжать и в проливные дожди и в лютые морозы. Ведь посёлок Усть-Нера находится в зоне полюса холода Оймяконского района Якутии. Пользовалась любым видoм транспортa когда верхом или в телеге на лошадях, когда на розвальнях oленьих упряжек, когда и самолётом.
В этот раз главному врачу поступил необычный экстренный вызов: в один из посёлков в 70 км от Усть-Неры срочно потребовался хирург и обслужить его надо было , как позже выяснилось, по-тихому, "без шума и пыли". Это был тот самый случай, когда пациент ценой своей жизни отказывался лечиться в благоустроенной больнице, чтобы сразу, малость поправившись, "слинять" из неё в неизвестном направлении, да так, чтобы не загреметь снова в ГУЛАГ, да ещё с удвоенным сроком за побег. Я не знала, что это за вызов мне предстоит обслужить и недоумевала, почему через болота и топи, что на пути к этому посёлку, я должна ехать в тряской телеге,когда хирурга туда всегда доставляли самолётом. Дали мне ямщика и мы чуть свет выехали на этот вызов. Была средина лета, жара, донимали комары, была и боязнь подхватить малярию.За всё время пути видели только одиноких охотников-якутов.Когда оставалось до посёлка километров 15, к нам в телегу вскочил мужик лет под 50, бородатый, неряшливо одетый. Он нам объяснил, что едем мы к его "корешу" и он будет нас охранять. И я сразу не поняла от кого охранять. Тут же рядом положил охотничий лук, пояснив, что, "это лучше ружья, бьёт без промаха, выстрела не слышно и пороха не просит, и летит куда надо". Забросил на телегу добытую им птицу и добавил:"Cпасёшь, себе возьмёшь". Как будто это был мешок с алмазами-золотом, которые здесь же и добывали. Он хорошо знал дорогу и помогал ямщику выбрать короткий путь. Мужчина поведал нам, что в прошлом он юрист, но в тюрьме "закончил другие университеты", pаньше людей защищал, чтоб всё по закону было, а себя вот защитить не смог, "клепанули" ему две статьи, семья неизвестно где, вся жизнь пошла кувырком, потому и бежал. Всё какая-никакая, а воля. Спасибо якутам. Добрый это народ, беглые с ними дружат. Они и спрячут, и обогреют, и накормят, хоть и сами живут трудно, делают это не за страх, а по своей природной доброте."
Незаметно за разговором въехали мы в посёлок. Наш попутчик показал нам больницу - деревянное здание барачного типа. За ним небольшой аэродром. Во дворе стоял закрытый фургон для обслуживания вызовов в округе. Врач в больнице не числился, его обязанности выполнял фельдшер-якут. Он нас и встретил. Поторапливая, едва я успела оглядеться, повёл меня по длинному коридору больницы в дальнюю палату с выходом во двор. Показывая свои небогатые познания медицинских терминов, объяснил, что мне предстоит оперировать в брюшной полости из-за огнестрельного ранения, что ассистирует он сам, а палатная сестра будет за операционную, что наркоз этому пациенту не нужен, "так можно". Я вошла в палату. В воздухе стоял тлетворный запах годами немытого тела. Лет 40-ка мужчина лежал голым, на левом боку, с поджатыми к животу ногами, не мог повернуться, обескровленный, бледный. Поздоровался, поблагодарил за приезд и не забыл спросить фельдшера, где его подельник. Успокоился, когда из коридора донеслось:"Здеся, здеся!" В палате горела электрическая лампочка и я заметила, что электричество, подававшееся больничным агрегатом, "то потухнет, то погаснет", но к счастью, гаснет не надолго. Я спросила как в операционной обстоит дело со светом. Ответили-"есть фонарь."
Как и положено, я начала собирать анамнез- чем болел, что и когда с ним случилось. Выяснила только, что его давно "треплет" малярия, что его кусала змея и лечился он травами у якутов, что "сердцем он здоров". А потом прокуренным голосом рявкнул:-Хватит снимать допросы, много не разговаривай, будешь много знать - состариться не успеешь!
Вот и весь разговор. У меня ёкнуло сердце. Но всё-таки я выяснила у него, что вчера в него "бабахнул дробью один дружок, упёрся в бок своим дулом и дал по мне, что терпел весь день, а к ночи стало плохо, даже сознание терял". Я тут же спросила знает ли милиция. Глупость конечно с моей стороны, но сразу последовал ответ: "Попробуй только, сам уложу!" И,показав увесистый кулак,добавил:-И давай коли меня скорее, что у тебя там есть. На наркозе я спать не буду и водяры, а лучше спирту дай.
Я ходила по операционной, как загнанная в угол.Выбора другого у меня не было. Всё это произвело неожиданный переворот в общепринятом подходе к такого рода операциям, чтоб без наркоза, без консервированной крови и запаса новокаина. По всей клинической картине, позе больного и расположению огнестрельных ран в левом боку, я поняла, что ранена селезёнка. Селезёнку мне не приходилось удалять, знала только, что есть здесь определённые технические трудности. Меня это особенно страшило. Медлить было нельзя.День подходил к концу, от тряской езды в телеге по жаре, искусанная комарами, я очень устала. Организовав капельницу с глюкозой и сердечными препаратами, я приступила к операции. По вскрытии брюшной полости сразу хлынула кровь. Я тут же собрала её в банку, чтобы перелить её же хозяину.Селезёнку, дряблую от малярии, кровоточащую, с разорванной капсулой, пришлось удалить. Я привлекла весь запас своих знаний по технике этой операции и с задачей справилась. Удалила ещё несколько свободно лежащих дробинок рядом. Надо сказать, что пациент вёл себя безукоризненно, не ерзал по столу, иногда только скрипел зубами и стонал. Не обошлось и без мата, уж не знаю в чей адрес. После операции потребовал ещё "морфию и спирту". Я же 2-3 раза в день его навещала, опасаясь падения кровяного давления. Опасалась я и за нагноения в швах и в животе, поскольку мой уважаемый ассистент был не только абсолютно пассивен на операции, он ещё позволял себе нарушать правила асептики: постоянно через тонкую марлевую маску вытирая свой нос. Когда настало время снимать швы, мой пациент заявил, что торопиться с этим не следует и дал понять, что видимся мы с ним последний раз. И наутро следующего дня я его в палате не нашла. А фельдшер, облегченно вздохнув, сказал, что это сделает в землянке ГУЛАГ-овец, доктор, что сестра дала ему с собой бинт и марлю. А мне подумалось: вот уж поистине поражает сплоченность и взаимовыручка этих людей, попавших в НКВД-шную молотилку. За последние дни после операции у меня с пациентом сложились добрые доверительные отношения.Я полностью представляла себе его положение беглеца и сочувствовала ему. Он признался, что он крупный ворюга, грабитель и убийца охранников лагеря и ещё кое-кого, что он главарь банды и что за ним давно охoтится НКВД, что выстрел получил от такого же главаря за владение этой территорией, что оба сбежали из Индигирского ГУЛАГа, где строили Магаданскую трассу и добывали золото, что сейчас он не опасается особо за то, что его выдадут властям жители деревни или сотрудники больницы, но всё-таки лучше пораньше убраться отсюда. Похвалил меня за то, что я не сообщила властям про его огнестрельное ранение, зная о том, что мне за это можно и срок схватить. Надо сказать, что дружно хранили молчание все, кто имел к этому хоть какое-то отношение. Знал, конечно, и мой главный врач, направляя меня сюда по-тихому.
Я в тот же день, когда исчез мой пациент, выехала той же телегой в Усть-неру. Мой ямщик успокаивал меня тем, что зэки весьма благодарный народ, ценят каждую услугу и помощь, особенно такую. Но в то же время этот народ непредсказуем и что стоит остерегаться противников моего пациента и потому мне лучше уехать из этой округи куда подальше. К моему удивлению, эту же точку зрения разделял с ним и главный врач. Он сразу, как я приехала, поинтересовался что это был за пациент ( как будто сам на знал) и сообщили ли в милицию. Если же нет, то мне лучше уволиться. Свои тревоги подтвердил заготовленным заранее приказом " о моём увольнении по собственному желанию". О зарплате за этот месяц главный врач умолчал. А я же время измеряла расстоянием и в спешке выехала "подальше", в Иркутск. Поскольку меня, постоянного жителя Забайкалья, всегда прельщал Север, в Иркутском облздравотделе я взяла направление на работу в северный район Иркутской области - Казачинско-Ленский, где и продолжала свою хирургическую деятельность, снова общаясь периодически с беглыми из ГУЛАГ-ов, поскольку они держали под своим надзором всю Северную округу Сибири - Якутию, север Иркутской области, Забайкалье. Особенно было много амнистированных после смерти Сталина.Кто направлялся в свои края, а кто и доживал свой век в Сибири. Одним из них оказался и мой бывший пациент из Усть-Неры. Он был на пути к себе в Заволжье.Однажды в дверь моей квартиры постучали. Передо мной предстал мужчина, вполне прилично одетый и спросил:"Не узнаёте?"
Что-то знакомое было в его облике и я стала припоминать. Тогда он, подняв рубашку, показал шов на животе:"А теперь?"
Я, конечно, вспомнила его. Весь вечер мы просидели за чашкой чая, вспоминая события тех лет. Он уже не использовал лагерный жаргон, речь его была выразительной, грамотной и вежливой. Пояснил, что "крови-то особой на его руках нет, что успех любого дела решает золото. Чтоб при обысках его не нашли где-нибудь в заначке, он его глотал дня за два до побега и "наглотался полное брюхo, a то , что в руке держал, отдал охране, чтоб хвоста не было". Потому и в землянку после побега из больницы сыщики не заглядывали, они даже его стерегли. Вот что такое - золото! И сейчас оно ему помогло оформить новый паспорт.
Мы распрощались, шутки ради языком зэков, он оставил мне на память меховую куколку якута и быстро вышел. Больше я его в посёлке не видела. Я была счастлива тем, что сохранила жизнь этому человеку. И вообще, что может быть величественнее - сохранить жизнь заключённому, отцу , матери, ребёнку, роженнице. Среди моих пациентов были и яркие личности, и брошенные старики и дети, ездила по бедняцким деревням, оперируя в неимоверно жутких условиях, нередко в крестьянском доме. И здесь, в эмиграции, я с любовью вспоминаю своих пациентов, которые умели оценить мой тяжкий труд. На хирурга всегда надеялись, как на Бога. И разные встречались мне люди. Одни, родственники обреченных больных, которым уже нельзя было помочь, даже после похорон говорили слова благодарности, когда я последние минуты их жизни сгладила своим присутствием. А другие, уже поправившись, выговаривали мне, что не было надлежащего ухода, выискивали организационные недостатки, даже жаловались в районные органы и особенно злобно выступали, когда шла борьба с "врачами- вредителями". Но, зная условия работы врачей, начальство никаких мер не принимало.
Вспоминается случай, когда я всё-таки схлопотала себе выговор. Это был парень лет 25-ти, загремевший в ГУЛАГ почти подростком. Он получил травму коленного сустава на лесоповале, так, что нога не разгибалась. - Выпрями мне ногу! - и всё тут.Требовалась реконструктивная операция. Пожалела я парня, вызвала самолёт из Иркутска и отправила его в Иркутский ортопедический институт, за что и поплатилась, поскольку санитарная авиация обслуживала только экстренных больных. Мне вынесли выговор и я была рада тому, что не заставили меня оплатить этот рейс из моей месячной зарплаты 60 рублей.
Берта Гуревич
1 сентября 2017 года