Памяти создателя Сарычатского заповедника —
Виталия Александровича Вырыпаева (1937-2009).
“Илбирс – символ нашего народа. Он является священным для кыргызов.
И сохранение этих уникальных животных, их экосистемы является для нас
задачей государственной важности и государственного масштаба.” (2016)
Президент Киргизии Алмазбек Атамбаев
Я 17 лет не был в Киргизии и мне давно хотелось посмотреть что там произошло: с природой, людьми, Тянь-Шанской высокогорной физико-географической станцией (ТШФГС), где я проработал 12 лет, и особенно - с Сарычатским заповедником. В 2016 году я, наконец, осуществил эту поездку.
Сарычатский заповедник — детище Виталия Александровича Вырыпаева, о котором не вспоминают сегодня ни в заповеднике, ни в Киргизии. В 1970-х годах этот на редкость самобытный зоолог первым понял необходимость охраны уникальной территории бассейна реки Сарычат и подготовил обоснование для создания заповедника. Уникальность Сарычата в том, что он включает в себя все ландшафты, типичные для Центральной Азии и потому представляет эталонный участок огромного куска географической карты. Кроме того, заповедник сам огромен по территории, большая часть её труднодоступна. Только благодаря труднодоступности и огромности, ядро Сарычата, охватывающее половину горных массивов Койлю и Ак-Шийрак и значительную часть Терскея, всё время сохраняло ядро популяций снежного барса, горного козла и горного барана. Горы защищали их от массового браконьерства лучше любых законов — и всё советское время, и время независимости вновь перекроенных республик, во время которой едва выживали и люди, и животные.
В.А.Вырыпаеву я обязан моим становлением в науке. Именно он познакомил меня — молодого специалиста — с Сарычатом, помог определиться с темой по снежному барсу и сразу вытащил на Всесоюзный Териологический съезд для знакомства с научным миром. Он же подсказал разные тонкости полевой работы и обработки полевого материала. В 1983-м он издал свою монографию «Волк в Киргизии» и сказал, что его тянет в другие места. Перебрался сначала во Фрунзе, а затем в заповедник Аксу-Джабаглы в Казахстане, где работал раньше.
В конце 1990-х мы снова пересеклись с Виталием Александровичем и работали вместе до самого его ухода из жизни в 2009 г. Мы занимались проектами сохранения снежного барса и других редких видов на Тянь-Шане (проект Secret Earth Network, Ала-Арча — Аксу-Джабаглы, 1999-2000), провели по заказу Министерства охраны окружающей среды Киргизии учёты численности тянь-шанского горного барана, горного козла, снежного барса, волка, серого сурка в валютных охотхозяйствах Киргизии и заповеднике Сарычат-Ирташ (1999, 2000), проектировали Сайлюгемский заповедник на Алтае (2002-2005). Последние годы много времени провели вместе и вне поля, и каждый раз с благодарностью вспоминали Тянь-Шанскую станцию. Работа на станции осталась поистине золотым временем в сердцах обоих. Нам несказанно повезло, что мы попали именно в это место. Таких благоприятных условий для исследований не имела ни одна научная организация СССР, за исключением, может быть, похожей Биологической станции на Памире, созданной К.В.Станюковичем на озере Кара-Куль.
На Тянь-Шанской станции у нас было много привилегий, обеспечивающих свободу творческого поиска и научного роста. Мы:
1 отчитывались публикациями, а не отчётами,
2 раз в два года публиковали результаты своих исследований в собственных станционных сборниках;
3 публиковали монографии в собственном академическом издательстве;
4 дважды в год могли ездить в командировки в любой конец Союза;
5 планировали полевые исследования в любом конце Союза, если они были связаны с основной темой работы;
Кроме того станция имела лучшую в Киргизии и, вероятно, в Союзе, специализированную библиотеку, которая выписывала 47 наименований одних только зарубежных журналов. Здесь были также все опубликованные отчёты по Центральной Азии великих путешественников-исследователей XIX в.: Пржевальского, Козлова, Роборовского, Потанина, Грум-Гржимайло, Обручева и др. Часть дублированных экземпляров лежала даже с не разрезанными в типографии страницами...
Все эти удобства, созданные для сотрудников — заслуга первого директора станции Рашита Джамалиевича Забирова. Именно он с первых дней существования станции отстоял и узаконил в Академии Наук СССР все возможности творческого развития сотрудников и развития науки.
Но, пожалуй, самым главным на станции был географический стержень работы. Станция находилась на границах Северного, Центрального и Внутреннего Тянь-Шаня, что изначально обеспечивало широкий сравнительно-географический подход к исследованиям. Непреходящая заслуга в этом ещё одного замечательного человека — дяди Гриши. Так с любовью называли на станции её основателя, известного гляциолога из ИГАНа — Григория Александровича Авсюка. Именно он в 1947 г. выбрал место расположения станции на стыке трёх контрастных физико-географических областей Тянь-Шаня и тем самым заложил ключевые участки исследований. В ближайшее окружение станции входили: озеро Иссык-Куль с его палеогеографическими загадками; облесённые области северного склона хребта Терскей Ала-Тоо — аналоги сибирских ландшафтов; безлесные пространства сыртовой зоны, типологически сходные с Восточным Памиром и высокими широтами Арктики; бассейн реки Сарыджаз — второй по высоте горный узел СССР с пиками Хан-Тенгри (7010 м) и Победа (7439 м) и точной копией опустыненных ландшафтов Центральной Азии.
География, как известно, — самая слабая сторона многих зоологов, но на Тянь-Шанской станции мы с В.А.Вырыпаевым эту сторону с лихвой компенсировали. Работая в лаборатории биогеографии у Н.Д.Кожевниковой, мы постоянно общались с гляциологами, климатологами, ландшафтоведами, палеогеографами, озёроведами, геологами. Каждый день мы варились в общем географическом котле и потому впитывали, впитывали, впитывали. Географическая подложка всегда помогала нам правильно построить и довести до ума свои исследования.
Киргизская наука много потеряла, развалив станцию вслед за развалом Союза. Я приезжал на станцию в 1993, 1994, 1995, 1999 гг., но там уже царила разруха. Единственные, кто до последних дней поддерживал станцию своими исследованиями, это А.Н.Диких (гляциология) и В.А.Романовский (озёроведение).
Все годы после отъезда из Киргизии я не терял связи со своим другом и коллегой из Пржевальска — Александром Петровичем Верещагиным. Саша — на редкость интересный, творческого склада человек, всегда открытый, дружелюбный, ищущий. Он преподавал в Пржевальском пединституте, был хорошо знаком с Р.Д.Забировым, В.А.Вырыпаевым и был частым гостем на станции. Во время нашей работы на ТШФГС Саша занимался исследованием гидробионтов горных рек Тянь-Шаня, а с созданием Сарычатского заповедника ушёл из института и переключился на проблемы сохранения снежного барса и других краснокнижных видов. Заповеднику крупно повезло, что на должность заместителя директора по науке пришёл грамотный специалист, способный широко видеть проблему и практикующий экосистемный подход к исследованиям.
К моменту прихода Верещагина в Сарычатский заповедник там случилась история, позорным пятном лёгшая на Киргизию. Через три года после создания заповедника снежный барс в нём был полностью уничтожен. Когда в июне и ноябре 1999 г. мы с Вырыпаевым провели контрольные обследования, то не обнаружили в заповеднике ни одного ирбиса: ни по следам, ни визуально. Обнаружили егерскую охрану, живущую внутри заповедника и получающую настолько мизерную зарплату, что выживать на неё люди попросту не могли. Единственное, что им оставили дирекция заповедника и правительство республики — заработки на барсьих шкурах.
На эту тему мы с В.А.Вырыпаевым в 2000 г. опубликовали статью, получившую широкую известность у нас и за рубежом. Мы не винили в браконьерстве егерей, не способных прокормить семью на нищенскую зарплату, но недвусмысленно высказались в адрес коррумпированного правительства, жирующего на нищете собственного народа и уничтожающего и свой народ, и своё национальное достояние. С приобретением независимости снежный барс в Киргизии всюду популяризовался как символ национальной гордости, на деле получалось — как национальный стыд…
Верещагин нашёл способ решить проблему. Не в его возможностях было поднять зарплату егерской охране до браконьерски безопасного уровня, но по его инициативе всё жильё для егерей во внутренней части заповедника было перенесено за его границы. К 2012 г., благодаря творческому научному подходу Верещагина с расширением границ заповедника, созданием буферной зоны и активной охране, численность снежного барса достигла максимальной величины: 22-23 особи. Точно такую же цифру я получил в период лучшего состояния популяции в Сарычате-Ирташе-Учкуле в 1982-1984 гг. и говорил об этом в своей книге: «Снежный барс в Киргизии: структура ареала, экология, охрана», Фрунзе, 1989. Факт высокой численности 2012 г. был подтверждён анализом ДНК-материалов, собранных двумя лучшими специалистами — Александром Верещагиным и Виктором Лукаревским (WWF). Численность горного козла в тот год составила в заповеднике 1700, а горного барана — 2600 гол. В 1982-1984 гг. численность горного козла была вдвое, а горного барана — вчетверо ниже. Но если суммировать их в условное поголовье с выпасавшимся тогда домашним скотом, общая цифра будет той же самой, что и для 2012 г. Поэтому можно сказать, что плотность копытных в начале 1980-х и в 2012 г. отражала максимально возможную ёмкость пастбищ, а с ней и максимальную обеспеченность ирбиса пищей. Но для ирбиса она отражала ещё и минимум браконьерства. Я ничего не могу сказать о браконьерстве 2012 г., но все 1970-е — 1990-е годы чабаны снежного барса в Сарычате ловили.
Что удивительно в советское время — при пониженной численности горного козла и архара в Сарычате, нападений ирбиса на домашний скот там не отмечалось. Таких случаев не было за всё время моей работы в 1981-1993, а также в 1970-х годах, когда в Сарычате работал В.А.Вырыпаев. Резкий рост численности диких копытных, произошедший после развала Союза и развала колхозов, объясняется легко: они просто заняли место домашних животных на своих же пастбищах.
С начала 2000-х у заповедника началась программа исследований снежного барса с американцами. Они зацепились именно за Сарычат, поскольку другого лучшего места для снежного барса не было ни в Киргизии, ни во всей Средней Азии. Как не было и лучшего специалиста, чем Александр Верещагин.
Верещагин находился тогда в расцвете творческих сил. Он искал им применение, как все люди творческого склада, оказавшиеся «у разбитого корыта» при развале Союза. Саша без сожаления расстался с «обанкротившимся» Пржевальским пединститутом (сейчас Иссыккульский госуниверситет) и пошёл в заповедник, где маячил новый свет. Повторяю, заповеднику крупно повезло, что туда пришёл специалист, способный всесторонне оценить обстановку для только что созданного заповедника и раскрыть для него лучшие перспективы. Повезло в этом отношении и американцам (International Snow Leopard Trust, Seattle, WA). Но проблема заповедника и американцев заключалась в том, что Верещагин оказался на голову выше даже американцев. Он не зря вырос в общении с Р.Д.Забировым, В.А.Вырыпаевым и Тянь-Шанской физико-географической станцией.
С первых же дней появления в заповеднике Верещагин стал искать пути восстановления популяций снежного барса, горного козла и горного барана и возможности исследования новых сторон их жизни новыми методами. Но его интересовали не просто фотоловушки, взятые на вооружение американцами и безсистемно расставлявшиеся по заповеднику ради фотографий. Он искал связи ирбиса с соседними группировками и когда нащупал миграционные пути по следам на снегу, выставлять ловушки предложил именно там. Второе новшество Верещагина сводилось к тому, чтобы проследить весь годовой цикл зверя и понять годовую систему перемещений внутри заповедника и на пограничных территориях. Ловушки должны были стоять на одном месте круглый год.
Вместо этого американцы переставляли фотоловушки каждые 2 месяца, тыкаясь по территории в поисках удачного места для красивой фотографии. Но в таких фотографиях не было полезной информации для охраны и восстановления популяции ирбиса. Тысячи долларов, затраченные на фотоловушки и их обслуживание, тратились в основном впустую. Подобная практика господствовала от Алтая до Гималаев и потому тысячи фотоловушек давали тысячи фотографий примерно двух-трёх десятков одних и тех же зверей. В качестве примера приведу Саяно-Шушенский заповедник, где получено 8000 снимков восьми снежных барсов. Только В.С.Лукаревский догадался установить в Саяно-Шушенском заповеднике фотоловушки с пользой для охраны и доказал, что снежный барс переплывает реку Енисей шириной почти в километр. Этот факт имеет масштаб поистине мирового открытия, поскольку показывает, что в условиях «островного» ареала снежный барс способен преодолевать любые преграды, включая водные. Открытие такого же уровня принадлежит Тому Мак-Карти (Thomas McCarthy) в Гоби. С помощью спутниковой телеметрии Том показал, что снежный барс регулярно переходит пустыню между «островными» горными массивами на расстояние до 60 км. Именно эта способность к дальним и сверхдальним миграциям составляет суть природной стратегии выживания снежного барса и она же должна быть положена в основу стратегии его охраны.
Стратегически важный миграционный коридор снежного барса Верещагин нащупал между Сарычатским заповедником и Джангартом, лежащим на китайской границе. В 2002-2005 гг. он работал в Джангарте вместе со своим дипломником, а затем аспирантом — Урматом Мусуралиевым. Урмат был самым талантливым сотрудником заповедника, которого Том Мак-Карти взял под личную опеку, а Эмиль Шукуров — в аспирантуру. К исследованиям в Джангарте присоединился попутно и представитель антибраконьерской группы «Барс» — Ахмет Уметбеков. Я знал Ахмета по совместным обследованиям валютных охотхозяйств и могу сказать, что он также был одарённым исследователем. Но закончить работу в Джангарте по миграциям снежного барса Верещагину не дали — все фотоловушки забрали… Урмат же вынужден был уйти из заповедника из-за нищенской зарплаты: не на что было кормить семью...
Ещё одну пионерную работу Верещагин развернул в заповеднике по радиопрослеживанию (спутниковому мониторингу) архаров. Таких исследований не проводилось нигде в ареале, но Саша заинтересовал своей идеей японцев и пригласил в заповедник профессора университета Шиншу из Нагано (Shinshu, Nagano) — Изумиями Шигеюки (Izumiyami Shigeyuki). У горных баранов, как и у снежных барсов, также было важно понять механизм миграционных потоков, обеспечивающих устойчивость заповедной и соседних с ней группировок. Шигеюки уже имел опыт исследований по миграциям пятнистого оленя и волка, на очереди стояли архар и снежный барс.
Благодаря усилиям Верещагина по расширению границ заповедника и охране, численность архаров в заповеднике выросла, наладился популяционный обмен с соседними группировками, прежде всего через Кумтор и Коёнду-Эшегарт. Что наиболее удивительно, в заповеднике вновь появились самцы с огромными, трофейного размера, рогами в 155-165 см. В 1999 г. мы с В.А.Вырыпаевым таких рогов не обнаружили в заповеднике ни визуально, ни среди волчьих жертв, о чём я писал в своей статье "Валютные бараны и министерские волки Киргизии". Было очевидно, что крупные элитные особи, представляющие главную ценность для воспроизводства популяции, сохранились только благодаря лучшим местообитаниям архара, включённым Верещагиным в территорию заповедника уже после его создания.
Верещагин сделал этот шаг очень дальновидно и своевременно, потому что почти одновременно с расширением границ заповедника вокруг него появилось 8 валютных охотхозяйств, практикующих трофейные охоты на горных баранов и горных козлов. Заповедник оказался в их кольце. Благодаря соседству с заповедником, валютные хозяйства, не прилагая никаких усилий, получили безплатный доступ к самому главному источнику своей прибыли. Именно в заповеднике браконьерами-киргизами из валютных охотхозяйств были убиты два самых крупных самца-архара с рогами в 2,5 оборота: 160 и 165 см. Рога эти продали затем иностранцам. Браконьеры рассказали, что во время охоты оба архара спали на холме рядом друг с другом, рога их лежали на земле…
На месте правительства, теоретически пекущегося о поддержке охранных мероприятий и развитии науки, я обязал бы охотхозяйства, окружающие заповедник, к практическому шагу: выплате половины прибыли с трофейных охот в бюджет заповедника. Но вместо этого ГосАгенство Окружающей среды и Лесного хозяйства при Правительстве Киргизии под руководством С.Атаджанова и дирекция заповедника сделали другой шаг: ликвидировали научный отдел заповедника, а Верещагина, обеспечившего заповедник надёжной охраной и валютные охотхозяйства — надёжной прибылью, уволили. Тем самым они ликвидировали команду исследователей по барсу, да ещё в момент проведения Всемирного Форума по снежному барсу в Киргизии! Та же участь постигла первый в Киргизии Иссык-Кульский заповедник, а также национальный парк «Каракол», где также ликвидировали научные отделы. Это создаёт редкий прецедент в юриспуденции новых независимых республик, когда нижестоящие структуры отменяют законы правительства. В мировой практике Фемиды это, вероятно, единственный случай чиновничьего безпредела.
Я не знаю сколько времени золотые рога горных баранов и горных козлов заповедника смогут кормить валютные охотхозяйства… Сколько времени высокая численность копытных будет кормить снежного барса. Но я знаю, что при наплевательском отношении к людям и природным богатствам, столь характерном для заповедника и правительства Киргизии сегодня, республике скоро будет нечем гордиться. Позорная ситуация полного уничтожения снежного барса в заповеднике уже случалась в прошлом. Она неизбежно повторится и в будущем, поскольку тенденции сегодня схожи один в один. Они очевидны по развитию валютных охот в заповеднике. Охоты эти начались гораздо раньше. А.П.Верещагин объяснил почему:
«Месячная зарплата работников научного отдела на период 2013 г. составляет 66$, егерей – 52$ с учетом высокогорных надбавок. Как правило, это заработная плата на всю семью, так как жены егерей не имеют работы!!! Статистика показывает, что прожиточный минимум составляет 4 тыс. 300 сомов, а заработная плата егерей в 2 раза ниже прожиточного минимума!
Отсюда вытекает и проблема с браконьерством: при таких зарплатах само государство толкает егерей идти на сделку с совестью и законом, т.к. людям нужно просто выживать. Хорошие специалисты (особенно молодые) идут в другие сферы деятельности или вообще покидают Кыргызстан. Поэтому, какие бы грандиозные планы мы не строили, они заранее обречены. Все принятые законы в области охраны окружающей среды, все подписанные Конвенции и исходящие из них действия останутся только на бумаге. Вот налицо проблема кадров, зависящая только от суммы оплаты с вытекающими из этого последствиями».
И далее:
«Заповедник – это не частная организация, которая должна самостоятельно выживать. Заповедник – это государственное учреждение, к которому должно быть государственное внимание, поддержка в выполнении поставленных перед ним задач. Также должна быть и международная поддержка, потому что заповедник выполняет и международные задачи в области охраны редких и исчезающих видов фауны и флоры. Но финансирования научной работы в заповеднике со стороны государства нет».
Я прекрасно понимаю, что нелицеприятные факты давно набили оскомину на всём постсоветском пространстве. За два с половиной десятилетия после развала Союза коррупция, воровство, браконьерство стали настолько заезженной темой, что перестали задевать уши людей. В Средней Азии не зря жива поговорка: «Собака лает — караван идёт». Сегодня огромная бюрократическая машина настолько задавила все здоровые голоса в обществе, что остановить её не может никакой лай.
Когда я начал заниматься снежным барсом, меня поразил не столько тот факт, что за 60 лет существования СССР эта редкая кошка осталась неизученной, а что интерес к её изучению проявили две хрупкие женщины из Соединённых Штатов — страны, расположенной на расстоянии в половину земного шара от ближайших мест обитания снежного барса. Именно Хелен Фриман (Helen Freeman) и Кэтлин Брэйден (Kathleen Braden) в 1978 г. вместе с ещё тремя любителями из Сиэтла создали Международный фонд снежного барса (International Snow Leopard Trust) и начали решать проблему. Мне было приятно за этих энтузиастов, взявшихся за большое дело, но вместе с тем было стыдно за свою страну. Я спросил себя: неужели мы такие бездумные и немощные, что не можем решить проблему сохранения своего национального достояния сами? Видимо тот же вопрос следует задать себе сегодня и самим киргизам. Что они представляют из себя на международной арене? Есть ли среди них специалисты, которых Соединённые Штаты, Канада, Япония, Китай, Россия приглашали бы к себе точно так же, как Киргизия приглашает к себе специалистов этих стран?
Во всех областях, которых ни коснись, Киргизия сегодня представляет лишь сырьевой ресурс, разрабатываемый другими странами. Если бы было иначе, президент Киргизии не жаловался бы в Турции, что его республика за последние 10 лет «сотрудничества» с канадской золотопромышленной компанией получила от неё с собственного золота лишь 3% прибыли. Киргизия лидировала бы в мировом движении в защиту снежного барса, а не плелась в хвосте на американские деньги и под американским флагом; Тянь-Шанская станция не ремонтировалась бы на китайские деньги и не пряталась стыдливо за вывеску с китайскими иероглифами...
Поэтому парламенту Киргизии нужно раз и навсегда решить куда вкладывать деньги: в коррупцию или в национальные кадры? В УРМАТОВ МУСУРАЛИЕВЫХ И АХМЕТОВ УМЕТБЕКОВЫХ, которые и без зарплаты подняли флаг республики на международный уровень. А на какой уровень поднял флаг республики директор заповедника Сарычат-Ирташ, ни разу за 18 лет работы не заглянувший на его территорию?
Киргизы, найдите своё место в мире. Вспомните свои корни и своё лицо, как это предлагает в последнем номере «Литературного Кыргызстана» (2016) Зайнидин Курманов. Хватит попугайничать и плясать то под советскую, то под европейскую, то под американскую дудку. Хватит идти на поводу собственной жадности и не видеть собственного народа за долларом и чиновничьим креслом. Ваши лучшие черты — гостеприимство, открытость, терпение, помощь друг другу, почтение к старикам. Но если вы забыли, что 40% стариков живут в вашей стране на пенсию ниже прожиточного минимума, вы забыли про своё будущее. Вы забыли про своё будущее, если ваша молодёжь живёт на нищенскую зарплату, равную пенсии стариков, а 1/6 часть населения зарабатывает недостающие деньги в России.
Вы можете не уважать русских и кланяться китайцам и американцам. Но если из шести миллионов киргизов один миллион живёт сегодня в России, значит русские их не гонят, как вы это сделали с ними в конце 1980-х. Вы можете не уважать русских, но надо вспомнить, что только благодаря русскому путешественнику Н.М.Пржевальскому мир узнал где находится город Каракол… Что благодаря русским в Киргизии создан эталон в науке — Тянь-Шанская высокогорная физико-географическая станция, и такой же эталон среди заповедников — Сарычатский… Только благодаря русским изучен и сохранён ваш национальный символ — снежный барс. Восстановление в Сарычатском заповеднике этого символа — предмета вашей национальной гордости (?) и надувания щёк (!) — заслуга русского парня Верещагина, а начавшийся там отлов ирбиса и начавшиеся охоты на горных козлов и горных баранов — заслуга директора заповедника и правительства Киргизии.
Только благодаря Верещагину поголовье ирбиса в заповеднике восстановлено с нуля до 22-23 особей. Плотность снежного барса в 2012 г. достигла 6 особей/100 км2. Это лучший показатель в Средней Азии и один из лучших — в ареале. Выше в советское время была цифра только в заповеднике Рамит (Таджикистан): 8 особей/100 км2. Но она рассчитана для заповедника с крохотной территорией, не идущей ни в какое сравнение с заповедником Сарычат-Ирташ-Учкуль. Другими словами, А.П.Верещагин, находясь на посту заместителя директора заповедника по науке, вернул к жизни популяцию одной из самых редких кошек Средней Азии — снежного барса. С помощью эталонной заповедной территории он запустил природный механизм восстановления численности вида и поставил его охрану на самый высокий уровень.
Верещагин не просто продолжил нашу с В.А.Вырыпаевым работу по ирбису, горному козлу и горному барану, но пошёл гораздо дальше. В 2007 г. под его руководством и активной поддержке FFI (Fauna & Flora International) сотрудниками заповедника, с участием более 20 международных специалистов, был разработан перспективный план заповедника. Сейчас такой план называют непонятным попугайским термином «менеджмент-план», но вообще это перспективный план, дающий представление о направлении развития заповедника на долгие годы в будущем. К сожалению, в стенах ГосАгенства (директор С.Ататжанов) перспективный план 10 лет оставался никому не нужным и был утвержден лишь в 2016 г. с приходом нового директора ГосАгенства — А.Рустамова.
В перспективном плане, утверждённом на государственном уровне, Верещагин обосновал экосистемный подход к исследованиям, включая наблюдения за климатом, ледниками и безпозвоночными гидробионтами, наиболее чутко отражающими изменения климата. Думаете, его поддержали американцы? Американцы поддержали директора заповедника, уволившего Верещагина и сократившего весь научный отдел… Зачем директору головная боль с перспективным планом, если за 18 лет руководства заповедником он ни разу не был на его территории? Удобно это было и американцам, начавшим без Верещагина и японца Шигеюки свой проект с радиопрослеживанием снежных барсов. Посмотрите отчёт по этому радиопрослеживанию 2016 г., наспех написанный американкой Таней Розен с четырьмя киргизскими соавторами. Мне в таком отчёте было бы стыдно поставить своё имя. Что в нём нового? О каком радиопрослеживании можно говорить, если в отчёте нет ни одной карты перемещения ирбисов по участку? При этом авторы просят выделить квоту для отлова пяти новых снежных барсов на 2017 год….
Радиопрослеживание — исключительно трудоёмкое и дорогостоящее мероприятие, и если исследователи не могут дать с его помощью ничего нового, за эту работу незачем браться. Разве что для отмывки денег, ставшей в последние десятилетия такой обычно процедурой в науке и других областях.
Показательно, что в сентябре 2016 г. я не нашёл свежих следов снежных барсов ни в верховьях Сарычата, где звери периодически мигрируют через хр.Терскей Ала-Тоо, ни на Башкуле, где находится главное ядро их территории. В Сарычате, на пути перехода снежных барсов, стояла проволочная петля для привязывания капканов, на Башкуле — каменные загородки, используемые для той же цели. Без Верещагина заповедник быстро возвращается к прежнему состоянию. Это особенно чувствуется по Сарычату, ставшему главными воротами для браконьеров. Раньше этот участок эффективно контролировался со стороны Кумтора канадской золотопромышленной компанией Kumtor Operating Company. Она не пускала через свою территорию в заповедник никого посторонних. Теперь кумторский барьер исчез, а собственной охраны заповедник не наладил. Начальник охраны, как и директор заповедника, ни разу не был на его территории и судьба снежного барса снова оказалась в руках браконьеров. При этом президент Киргизии Алмазбек Атамбаев в 2016 г. заверил мировое сообщество словами, которые я вынес в эпиграф: «Илбирс – символ нашего народа. Он является священным для кыргызов. И сохранение этих уникальных животных, их экосистемы является для нас задачей государственной важности и государственного масштаба».
Продолжение этой лжи — полусгнившие дырявые вагончики для научного персонала в Сарычатском заповеднике — в Борду и в Койлю. Их не зря называют «бомжатники». Они без слов подтверждают: за время существования заповедника в его развитие не вложено ни копейки. Такую же картину представляет в Покровке Тянь-Шанская высокогорная физико-географическая станция и её полевой стационар в Чон-Кызыл-Су. Мой старый друг Кенеш Байтыманов, последний из работающих на станции старых сотрудников, объяснил, что только в 2014 г. высокогорный стационар подлатали на китайские деньги. До этого ветер два десятилетия свистел в потолке, полу, стенах… В таком же состоянии сегодня и мой домик в Сарычате: разбитые окна, дырявая крыша, разобранные на дрова сени… В дополнение к этому пейзажу на самом красивом месте, откуда от избушки открывается вид на долину, поставили туалет... Его соорудили из железной вагонетки, привезённой с Кумтора.
Уходя из избушки, я оставил в ней записку не столько сотрудникам заповедника, сколько всей Киргизии. Мне не хотелось ничего писать, но подруга Валерия, с которой мы путешествовали по заповеднику, возразила, что это невежливо. Два дня в избушке я был расстроен и боялся в записке обидеть людей своим настроением. Я понимал, что грязь и разруха, которые мы увидели в избушке, это прежде всего грязь и разруха, царившие в республике в душах людей. И я честно написал, что во времена чабанов избушка выглядела в тысячу раз лучше, чем во времена заповедника. Чабаны при Союзе чувствовали себя хозяевами — и в избушке, и в собственной юрте. Им платили хорошую зарплату, потому что они были нужны колхозу и нужны республике. При нынешней независимости им не выплачивали даже прожиточного минимума и люди понимали, что не нужны государству. По этой причине они чувствовали себя не хозяевами, а временщиками. Им было наплевать где бросить мусор и где поставить туалет, наплевать на все призывы к работе и призывы к охране природы. Почему они должны заботиться о сохранении снежного барса и архара, если об этом не заботится ни директор, ни президент?
Я написал, что никакие международные фонды никогда не спасут национальные богатства Киргизии, если киргизы сами не позаботятся об этом. Что никогда мировое сообщество не будет уважать народ, уничтожающий своих стариков, свою молодёжь, свои природные богатства и свои национальные символы, как снежный барс.
Несмотря на всё это, Сарычатский заповедник остаётся пока лучшим убежищем для снежного барса и других представителей центрально-азиатской фауны. Я побывал почти во всех заповедниках для снежного барса в Средней Азии, Казахстане, России, но ничего, более величественного по красоте, масштабного по территории и надёжного по защите, не видел. Нет ничего более сильного и своей исторической стороной. Древние могильные курганы народа солнечной культуры встречаешь в Сарычате-Ирташе-Учкуле на каждом шагу. Они одинаковы по всему ареалу снежного барса от Саян и Алтая до Гималаев. Курганы вместе с петроглифами оставил на огромной территории какой-то единый народ, поклонявшийся Солнцу. Кто они — арии, скифы, саки, усуни - кто скажет? Места расселения этих людей в Сарычате-Ирташе-Учкуле точно совпадают со старыми чабанскими стоянками и местами концентрации горных козлов и горных баранов. Самый крупный курган находится как раз в Аче — напротив моей избушки. Я думаю, что это редкое богатство, которым редко может похвастать какой-то народ. Но этого богатства надо быть достойным. Ибо тот, кто не хранит прошлое, теряет и будущее.
Вместо заключения
Как-то по дороге из Фрунзе в Пржевальск, ещё в 1980-х, мне в автобусе попал в попутчики старик-киргиз. Одет он был бедно, но очень чисто и очень опрятно. Глаза его были необыкновенно лучистыми, будто переполнены светом. Старик оказался школьным учителем русского и киргизского языка и на редкость замечательным собеседником. Он ехал куда-то в Аксуйку за своей скаковой лошадью, но выходить ему надо было раньше — на Иссык-Куле. За 8 часов пути о чём мы с ним только не переговорили. Всерьёз мудрые вещи старик рассказал о сходстве различных географических названий на карте мира с названиями на киргизском языке и их переводе на русский. Когда мы подъезжали к Тамге, я знал о Киргизии, её именах и географических названиях больше, чем из всех возможных учебников. Помню, старик объяснил корни двух названий — Иссык-Куль и Гималаи. Иссык-Куль — это вовсе не горячее озеро. Иссык — в киргизском языке, как и в русском — значит красный, красивый. Он так и сказал: "Вы же говорите по-русски «красная девица». Вот и Иссык — это красный, красивый. А Гималаи — это Хим-Алай. Хим — большой, алай — пестрый. Гималаи — Большие пестрые горы. Алай не имеет отношения к золоту, хотя в книгах часто встречаешь "алай, алтай — золотой". Алтай — это просто сокращение для Ала-Тоо. Ала — мы уже знаем, а Тоо (тау) — горы."
Слушая старика, я всё больше и больше расстраивался, что в школе у меня не было такого учителя. Старик открыл массу нового и остался для меня источником какой-то неисчерпаемой мудрости и неисчерпаемой доброты. Ни до, ни после я не встречал среди киргизов никого подобного. Маленький, сухой, седой, потрясающе простой и потрясающе добрый. Мне очень не хотелось с ним расставаться, но за окнами автобуса давно стемнело. Мы приближались к месту, где старику нужно было выходить. Я не знал что сказать моему попутчику на прощанье и просто подошёл к двери, чтобы проводить его и пожать руку.
Прощаясь, старик мягко улыбнулся и сказал: "Ну вот, сегодня я стал на одного человека богаче. Пусть и твой путь всегда лежит по богатым местам…"
Фразу эту я понял только после того, как старик исчез в ночи. Я даже не успел ему ничего ответить... Но тепло его слов греет меня до сих пор. Это тепло Киргизии, её народа, тепло лучшего из лучших, кого я встретил на своём пути.