Пахомова Тамара Владимировна.
Война. Детские воспоминания.
Лето 1941года. Воскресенье, замечательный солнечный день. Мы с Лялей Гришиной играем в сквере около нашего дома в Ленинграде на берегу реки Большой Невки. Ляля - моя подружка. Нам с ней столько лет, сколько сейчас Ксене. Скоро мы поедем на дачу к бабушке в деревню Лог, где будем купаться в замечательной речке Руйке, ходить в бор за ягодами и грибами, есть вкусные яблоки. Скорее бы! Наши мамы поедут вместе с нами, они уже собирают дома вещи в дорогу. Кругом много народа - взрослые гуляют, играют в волейбол, в шахматы, дети - в "классики" и в мячик, играет патефон. (Тогда, в отличие от нынешних дней, все в доме были знакомы и тесно общались).
И вдруг все изменилось, затих смех, музыка, все о чем-то тревожно заговорили, к нам подбежала девочка постарше и сказала (помню дословно): "На нас напали враги и захватили уже все, что на карте, помните, нарисовано наверху!". Было непонятно, но страшно. Потом прибежали заплаканные мамы, и дальше все разговоры взрослых были только о том, куда вывозить, спасать детей. Сначала хотели, как и собирались, отправить нас к бабушке, но пришел мамин брат дядя Вася - самый старший и умный из бабушкиных детей, и объяснил, что посылать нас туда - это значит - прямо к немцам, потому что Лог находится на самой границе с Эстонией и, скорее всего, уже захвачен врагами. И в самом деле, бабушка почти всю войну провела в оккупации, много пережила, деревня была почти вся разрушена, много знакомых убито (жители деревни помогали партизанам), а ее чуть не застрелил немец, когда она пыталась спасти какие-то продукты. Мы о ней долго ничего не знали. А нас решили эвакуировать организованно с детьми сотрудников завода, где папа работал главным инженером. Сам папа сразу же записался добровольцем на фронт.
Незадолго до войны мне, ребенку, приснился странный и очень страшный сон. (Не помню, чтобы до и после этого мне вообще снились в детстве какие-нибудь сны, а этот помню отчетливо до сих пор). Мне приснилось, что я стою около деревенской бани и вижу в окно, что внутри идет дикая драка голых мужчин, их много, и они, как мне кажется, избивают моего папу, и еще там все горит. Я проснулась в ужасе, но никому об этом не рассказала, я просто не могла произнести ЭТО вслух. И потом, когда началась война, я все держала в себе. Мне казалось, пока я молчу, с папой ничего не случится. Я рассказала этот сон гораздо позже, только когда папы уже не стало, и все родные собрались на столетие со дня его рождения.
Сначала в эвакуацию нас собирались послать одних без родителей. Мамы учили нас помогать друг другу, заплетать косички, и мы, глупые, радовались, какие мы теперь самостоятельные, едем без надзора, и даже огорчились, когда узнали, что мамы все-таки поедут с нами: мою маму оформили воспитателем, Лялину - кастеляншей.
А повезли нас все-таки навстречу немцам, как и многих ленинградских детей - в сторону Старой Руссы, т.е. на запад. Потом говорили, что это было вредительство. Вывезли незадолго до того, как захлопнулось кольцо блокады. Везли в так наз. "теплушках" - вагонах для скота, без спальных и даже сидячих мест. Из той недолгой поездки мне запомнился только рассказ в вагоне женщины, которая со слов ее знакомого описывала, как приводят в исполнение приговоры к "высшей мере". Он говорит: "я выстрелил, а она обернулась и кричит "я не виновна!", а что я мог сделать, только выстрелить снова".
А поездка наша была недолгой, потому что, как и другие поезда с детьми, мы попали под бомбежку немецких самолетов. ( В 1961 г мы работали на геолого-разведочном участке с Владом Антоновым - геофизиком из ВСЕГЕИ - он заикается, это с тех пор, как тоже ребенком под Старой Руссой попал в поезде под бомбежку и видел растерзанные тела детей, с которыми только что был вместе). Наш поезд был разрушен, но в наш вагон бомбы не попали.
Перепуганных ребятишек высадили в чистом поле, и о дальнейшем в памяти остались какие - то обрывки. Помню, что каким-то образом мы попали между немцами и своими и оказались чуть ли не на поле боя. Наши бойцы кричали на наших воспитательниц и требовали "деть нас куда-нибудь". Нас прятали в штабеля бревен между толстыми стволами, что было крайне опасно: при падении бомбы даже вдалеке, бревна бы раскатились и передавили нас всех. Потом нас прятали в какой-то избе под кроватью, и были слышны автоматные "строчки" по крыше. Как перевозили нас поездом уже в восточном направлении, не запомнилось совсем, а вот переезд от вокзала на открытых грузовиках остался в памяти, потому что впереди идущий грузовик с детьми опрокинулся, и снова были жертвы.
Нас эвакуировали в Кировскую область, сначала в село Совье, затем в Петровское Уржумского района. Наш интернат, так это стало называться, поселили в здании школы. Дети были в возрасте от 2-3-х лет до, наверное, 14-ти. Вскоре Лялю ждало радостное событие, а меня огорчение - Ляля со своей мамой уезжала в Новосибирск, куда по брони послали с заводом ее папу, и он приехал за ними, а я осталась без подруги.
В эвакуации мы прожили два года. Там я подружилась с очень хорошей девочкой, Мариной Сидоровой, она осталась моей лучшей подругой на всю жизнь. Сейчас она живет в Казани. Было голодно, до сих пор помню вкус хвощей, из которых варили суп в интернате и вкус жестких, как подошва, кусочков конского мяса. Моя и Маринина мамы ходили по деревням обменивать вещи на продукты, в основном, на лук и круги молока, замороженного в деревянных мисках. Местное население не очень благожелательно относилось к приезжим ("понаехавшим").
Мне очень близок эпизод из фильма "Зеркало" Тарковского, где женщина, очень похожая на мою маму, ходит по домам и пытается обменять свои сережки на продукты для сына, и отношение к ней хозяйки. Еще мама иногда шила местным что-нибудь и за это получала котелок картошки. Это был праздник! Но у нас с Мариной рядом были мамы, нам было легче, чем другим ребятам.
Но не все было плохо. В интернате была хорошо налажена самодеятельность, ставили пьесы, в которых участвовали и дети и взрослые; был организован танцевальный кружок, и нас с концертами возили "на гастроли" по колхозам, где мы в сельских клубах выступали перед зрителями. Помню, мы танцевали Венгерский танец Брамса, еще многое из классики (наверное, среди воспитателей были музыкантши). Еще мы выстраивали "пирамиды" под самый потолок, и я, как самая маленькая, всегда оказывалась на самом верху. Нам хлопали, хвалили и, главное, кормили.
Большую радость доставляли письма от папы, почта работала, на удивление, хорошо. Помню, в одном письме папа написал перед боем: "на всякий случай, прощайте". И просил маму беречь меня. Мы,дети, часто писали на фронт солдатам письма, посылали посылки с кисетами, варежками. А однажды пришло письмо от папы, в котором он писал, что в Ленинграде в блокаду от голода умер мой дедушка. Это было для нас с мамой большое горе. Мы все очень переживали за Ленинград, ведь это наш родной город! Мы даже в письма в Ленинград родным вкладывали дольки чеснока. Они потом говорили, что получали! Были у нас и свои развлечения, особенно мы любили зимой кататься на широких санях - розвальнях, запряженных лошадьми, на которых по поселку ездили крестьяне. Мы догоняли сани, незаметно садились на них сзади и ехали, пока возница, укутанный в тулуп, не замечал и не сгонял нас, иногда, кнутом.
И вот большая радость, счастье! Блокаду с Ленинграда сняли! Наш город свободен. А для меня это особенно радостно - ведь это произошло в мой день рождения!
А потом, конечно не сразу, мы возвращались в Ленинград. Возвращение было совсем другим, чем отъезд. Мы ехали в обычных пассажирских вагонах, и нам все казалось, что поезд идет слишком медленно. Помню, какой-то мальчик все время высовывался из окна вагона и сообщал, сколько еще километров осталось до города.
А каким нас встретил наш красавец - город! Ужасно, первое впечатление - одни руины, вместо многих домов - фанерные фасады, оголенные квартиры, где, как на разрезах, видны внутренние части комнат с какими-то сохранившимися вещами, мебелью, картинами на стенах, и кругом - обломки, обломки. Народу мало, много военных. Наш прекрасный старинный дом - украшение всего района, в основном, остался цел, хотя во флигель на берегу реки попала бомба, и он был почти целиком разрушен. Даже великолепные дубы в сквере и толстые ивы, наклоненные к воде, были изранены снарядами. А наша квартира и вещи в ней уцелели, и соседи по "коммуналке", пережившие блокаду, были живы. Каким маленьким показалось мне все в нашей комнате. Но все это ерунда! Главное, чтобы скорее кончилась война и вернулся папа!
Но до конца войны еще было далеко, да и папа вернулся не сразу после окончания войны. Из Германии, не заезжая домой, он был послан на восток воевать с Японией, и приехал только в 1947 году. Как обидно было в 45-м, когда возвращались с войны наши солдаты, и среди них не было папы.
И вот однажды - великая радость - папа приезжает. Мы с мамой встречаем его на вокзале и сразу не узнаем - он совсем седой. Стало понятно, почему, когда к нам приходили иногда его сослуживцы, вернувшиеся раньше, с письмами и посылочками от него, они всегда удивлялись: «Какая у нашего капитана молодая жена!».
Но все позади. Война кончилась и для нас. Мы снова вместе.
Я окончу школу, поступлю в Университет, впереди – прекрасная студенческая пора, потом замечательная геологическая жизнь, своя семья, новые друзья, аспирантура, защита диссертации, но это уже совсем другая история.