Что ж, пора перейти и к политической части нашего повествования, ибо она крайне важна. Маловероятно, что случится вам читать эти строки в то время, когда имела место быть подобная ситуация. Есть вероятность, что, когда вы будете читать эти строки примерно спустя полвека, перед этой главой будет стоять пометка «печатается впервые». Нет, безусловно, в то время, когда происходили описываемые события, никаких жестких запретов не существовало, и каждый мог говорить правду, если она, конечно же, не противоречила официальной парадигме. С другой стороны, вы можете читать эти строки и при в разы более кровавом режиме, который использует любую запрещенную при предыдущем литературу как травлю, как проявление собственной либеральности в противовес сброшенному авторитаризму, наконец, как способ свалить все пробелы и провалы на него. А может, все это и додумки? Давайте разбираться.
Действительно, режим, существовавший в то время, был по-настоящему кровавым. Сохранились сведения, что ежедневно граждане России оставляли в процедурных кабинетах Х литров крови. Нет, даже не стоит публиковать это число, потому что умножив его на триста шестьдесят пять, можно получить чудовищную цифру. Поговаривают, что вся эта кровь немедленно доставлялась прямиком в Кремль Верховному Главнокомандующему. И благодаря испитому эликсиру он сохранял вечную молодость, на его лице не было ни морщинки! Думается, более вероятно, что для этих целей у него существовал целый штаб регулярно оплодотворяемых женщин, поставляющих младенцев на соответствующую экзекуцию. Но, скорее всего, это были слухи, распускаемые завистниками, а клеветников у России, как водится, всегда было в полном достатке. Но прочь красивые образы! Имела ли место попытка анализа в духе «а собственно, при какой системе мы живем?» Да только ленивый не пытался рассуждать на эту тему! Мы же воспользуемся тут помощью нашего героя Михаила Пирогова. Нет, его статью Ленин не прочитал, но в общей массе с ней ознакомилось больше людей, чем со статьей его товарища. Дело в том, что статья была опубликована в довольно популярном в деловой среде журнале «Политика и бизнес», с заместителем редактора которой он познакомился год назад. Михаил договорился с ним о публикации и начал тщательно готовиться. Одной из целей его при этом была визитка со ссылкой на его проекты в конце статьи, которые он решил таким образом бесплатно прорекламировать, более того, получив еще деньги за публикацию.
Люди нового мышления.
Современное российское общество, при всей своей консолидированности, может быть поделено на четыре категории, которые я подробно рассмотрю в своей статье.
К первой категории относятся ярые поклонники действующей власти, защищающие любое решение верховного правителя. На них трудится гигантская машина государственных СМИ, подробно объясняющих все успехи нашей славной державы, рассказывающих про козни злобных врагов из-за бугра, но показывающих, как эти козни вредят самим же врагам, а нам — помогают развиваться. Особо популярной для них оказалась проблема Крымского полуострова, дав им долгожданный повод для гордости. Напомню для справки, что на его территории существовали абсолютно разные культуры, в то время как Российская государственность уже сложилась. Как мы помним из уроков истории, при Екатерине Второй полуостров оказался в составе стремительно расширявшейся Российской Империи. Экспансия была важнейшей частью имперского мышления на протяжении веков, перейдя и в Советский Союз — провозгласив отказ от экспорта революций (в обмен на американскую и немецкую экономическую и технологическую помощь), провозгласив курс на построение социализма в отдельно взятой стране, все равно не гнушался воспользоваться возможностью расширения своей территории или как минимум зоны влияния. И мы увидели это и в случае с Прибалтикой, и с Финляндией, и после Второй мировой в виде образования социалистического блока, и мы это увидели в том, каким образом страны в этой зоне влияния удерживались, что подтверждают примеры ГДР, Венгрии и Чехословакии. И что же на это отвечают люди из первой категории? Они уже готовы: Соединенные Штаты занимались экспансией не меньшей. Что ж, занимались, и занимались весьма активно, но в целом западный мир в двадцатом веке отпустил колонии, в первую очередь африканские, довольно мирно, за исключением, пожалуй, Франции, воевавшей с Алжиром и в Индокитае. Могущественная Великобритания, гигантская империя, над которой никогда не заходило солнце, оказалась урезана до размеров своего небольшого острова, даже соседняя Ирландия — и то оказалась самостоятельной. В последние годы все большее желание пойти по ее пути изъявляет и Шотландия.
За весь двадцатый век мы наблюдали стремительное увеличение числа государств. Девятнадцатый век стал веком империй, и в первую очередь объединение Германии и Италии положило конец пестроте карты Европы, где доселе существовало множество мелких княжеств. Число государств уменьшилось, империи нарастили мощь и с треском столкнулись в Первой мировой. Ее логичным итогом стал распад этих империй. Наиболее интересным стал распад Российской Империи, где к власти пришли люди с абсолютно новым подходом к построению государства. Никто не воспринимал всерьез Советскую республику, по всем «буржуазным» экономико-социальным прогнозам ей было суждено продержаться недолго. Но она выстояла, пережила гражданскую войну и оформилась в сильнейшее государство. Из Второй мировой это государство вышло уже в роли второй державы в мире, открыто бросавшей вызов первой. Но догнать и обогнать не получилось. Она проиграла в этой гонке, и, проиграв, самоуничтожилась. Здесь люди первой категории видят предательство. Да, они сами же поддерживали перестройку, они тоже хотели покупать джинсы и не стоять в очереди за холодильником по три года. Свобода говорить? Да. Но это не было главным, более того, сейчас они считают, что рты надо заткнуть многим. Но вся ненависть почему-то направлена в сторону когорты так называемых либералов. Последним приписываются и все беды, случившиеся со страной в девяностые годы, и существование на американские дотации. Вообще, это всегда было самым мощным способом уничтожения оппонента — обвинение в продажности. Эта мысль — она не твоя, тебе ее внушили, ты куплен, тебе платят за эту пропаганду. Первая категория любит говорить и о богоизбранности русского народа, равно как и о богоизбранности царя, параллельно осуждая и национализм. Возвращение Крыма для них — повод начать воспринимать руководство как божественное. Нас будет гнобить, нас будут задвигать, но мы выстоим, чем больше нас пытаются давить, тем мы сильнее. «Вот бы договориться с Китаем и закидать Америку ядерными шапками» — грандиозно рассуждают они. Но после Крымской и Донецкой весны русская экспансия, похоже, ушла в спячку, как тот медведь, стерегущий свою тайгу. Западные страны коварно ощетинились возгласами о не легитимности и ввели против России экономические меры, подтвердив логику мировоззрения первой категории. Теперь стало очевидно, что возникший кризис — из-за них, из-за врагов. Экономика страны, которая так и оставалась зависимой от технологий, пошатнулась, а валюта прямолинейно полетела в пропасть. И именно санкции, на самом деле довольно легкие, если учитывать реальные возможности вводивших их, привели к тому, что страна с пути экспансии тут же слезла, идеи в духе «своих не бросаем» были забыты в контексте к будущему, а применялись только к успешной Крымской кампании. Акт воссоединения был символичным, Тупин прямо назвал полуостров сакральным местом. Но сакральным был скорее всего сам факт возвращения, что мы вновь империя, что нас все будут бояться и мы всем покажем кузькину мать; и это одухотворяло небывалой гордостью и давало существованию людей из первой категории смысл, выраженный в причастности к великому.
Все внутренние трудности первая категория списывала на врагов, не забывая находить трудности более глубокие у самих врагов. Но по логике этих людей коварные враги не только отсиживались за океаном. В окружении хитрого прозорливого Президента таким врагом был каждый второй. Экономические провалы очень легко связывались с некими «либералами» в Правительстве, тянущими страну назад. Пятая колонна так расширила свое влияние, что уже трудно было понять, где она перерастала в шестую. Один, пусть и такой гениальный правитель, как Тупин, не способен углядеть за всеми ворами-чиновниками.
Люди из этой категории искренне считали, что ударить по противнику ракетой… А почему бы и нет? Самые передовые из них были готовы отдать все свое свободное время, чтобы маршировать стройными колоннами на разрешенных митингах, на забрасывание посольств неугодных государств помидорами и перетирания в комментариях. Нет, трудно тут удержаться от шутки, что комментарии эти были на американском сайте, а ездили они на немецких машинах, с наклейками «На Берлин!» Мы не хотим их осуждать, и тем более считать, сколько получали работающие в Ольгино.
Обратимся в прошлое и вспомним, когда Сталин планомерно ликвидировал ленинскую гвардию, что именно такие люди громче всех скандировали «Смерть подлым контрреволюционерам!», разоблачая змей болот бухаринцев. А где же была данная категория во времена Романовых? Славянофилы? О нет! Что Вы! Это были интеллектуалы, искавшие лучшие пути развития в дискуссии. Увы, приходиться признать, что подобная категория оказалась порождением тоталитарного режима, но не желает отмирать. «Мы будем сильными, если каждого десятого посадить на кол. Нам нужна рука, способная нас пригвоздить. Самоорганизовываться мы не умеем», — делают вывод они. Да, очередное противоречие — что же это за народ, который нужно пинать, чтобы он мог совершать какие-то действия? «Умом Россию не понять» — хороший аргумент. Но лучше ли от него живется обывателям? Терпеть? Держаться? Что ж, спасибо за этот удел, когда-нибудь и нам прибудет, остается только верить.
Вторая категория представляет собой полнейшую противоположность первой. В нее входят ярые противники режима. Они ведут свое происхождение из абсолютно разных представлений о власти, от фашиствующих националистов до анархо-утопистов; среди них были как скромные интеллектуалы в очках и с тремя высшими образованиями, так и бритоголовые молодчики с бейсбольными битами. И часть зовет на площади «здесь и сейчас», а часть (те самые «интеллектуалы») смиренно признает, что «народ не готов», «нас пока никто не понял», «наши идеи еще осуществятся в будущем, а пока мы родились не в свое время». Агрессивные молодчики одержимы непреодолимой жаждой крушить, в то время как интеллектуалы выступают категорически против смертной казни, ношения оружия, поскольку сами боятся совершить ошибку даже в какой-то мелочи и им проще списать все на несправедливость, судебную ошибку и прочее, что позволит развить им новую волну возмущения вопиющим ограничением свободы. Можно сколько угодно жаловаться на цензуру, быть может, будущие поколения еще познают на себе в разы более сильные ограничения, но в этот период цензура была уж точно не сильнее, чем во в имперские и советские времена. И в интернете на раз-два можно было найти статьи, где детально и подробно раскрывалась вся подноготная действующих лиц. Их биография, их тайная деятельность, призывы к борьбе — все было. Реальные попытки изменения вызывали грусть. Конечно же, люди из данной категории сейчас же ответили бы, что любой человек дорожит своей жизнью, а с учетом ОМОНа и Росгвардии, способных применять насилие против безоружной толпы — мало кто готов бороться за свободу. Да, все видели эти разгоны, видели людей, увозимых в отделения. И люди из первой категории вскричали бы на это: «И правильно, расстрелять бы лучше этих возмутителей спокойствия». Но насколько адекватны были требования протестующих? При первой же попытке объединиться в некую общую силу, способную противостоять столь ненавистному им режиму, все оборачивалось крахом. Лидеры протестного движения завидовали друг другу, мечтая вырвать пальму первенства. И все это выливалось в главный аргумент людей из первой категории — а кто, если не он??? И не было никого, и казалось, что так было всегда, как луна и звезды. Но ведь отчетливо понятно, что даже самый идеальный режим не вечен. И первая категория додумывала. И приписывала Верховному воображаемых советников, благодаря которым он в курсе всех событий, все успевает, и, возможно, где-то тайно, в секретной лаборатории выращивает преемника. Но и вторая категория додумывала. И рисовала в своем воображении картину народного бунта, массового, с последующей публичной казнью всех неугодных, всех служивших режиму, всех, не успевших эвакуироваться в свои заграничные особняки. Вторая категория зачитывалась статейками в духе «Сколько еще продержится Тупин», пусть даже и сроки из прошлых статеек давно минули. В этом они, право слово, ничем не отличались от провластных горе-экономистов, предрекающих скорейшее падение доллара.
Третья категория обывателей — самая массовая. Она ничего не хочет. Единственная ее цель — добыча хлеба насущного и вытягивание семей из трясины голода. Ее мнение можно охарактеризовать следующей фразой: «Власть не идеальна, чиновники все воруют, верхушка пытается что-то сделать, что-то получается, что-то нет». Они близки к первой категории тем, что любовь у них связывалась с конкретными лицами, но в отличие от них, ненависть не концентрировалась на конкретных национал-предателях, а направлялась на образных «плохих бояр». И они могла даже, как и вторая категория, почитать «правду» о виллах, машинах, связях меж собой власть имущих, и было у них не столько осуждение, как у второй, или уверенность в клевете, как у первой, сколько легкая зависть: «Они смогли, а мы вот пашем здесь. Я-то смог украсть с работы степлер, ручку, да пару батареек — а они? Они вывозят грузовиками, самосвалами — что мне мой степлер!» Обыватель никогда не поднимал себя до вершин, удерживая себя в определенных рамках, даже кастах. «Да образование сейчас и не получишь», «Везде нужно давать взятки», «На работу без связей не устроишься», «Куда катится наша молодежь?», «Медицина стала совсем ужасной» — вот такая народная мудрость исходит из их уст. Они с удовольствием посмотрят видеоролик, где пассажир машет перед контролером сотней использованных билетов, и тот, бедный, вынужден проверять каждый из них. И, конечно же, их симпатии на стороне шутника-безбилетника! Они любят обсуждать знаменитых людей, перетирать им косточки. Да, их очень волнует чужая жизнь. Они очень любят сравнивать себя со знакомыми, например в воспитании детей. Любят они высказывать претензии и своим чадам: «А вот другие дети… О, они любят своих родителей, не то, что ты у меня! А вот другие родители… Они так не заботятся, как я о тебе!» Впрочем, это пример конкретный, показывающий образ мыслей некоторых представителей данной категории.
Пока эти люди сыты, пока они готовы немного перетерпеть, закрыть глаза на что-то — перемен нет, а есть одна стагнация. Они не осуждали маленькие погрешности: если в супермаркете дед набил себе карманы конфетами и был остановлен бдительной сотрудницей на кассе, то все они — даже стоящие в соседней очереди, будут на его стороне. Даже находятся среди них те, кто предлагает оплатить конфеты, чтобы не вызывали милицию. «Бедный, не на что кушать», — качают они головами, при этом иронизируя: «Ишь ты — к старости на сладенькое потянуло!» И они красиво рассказывают об исторических ошибках революции, о гражданской войне, о тринадцатом годе, что прервали поступательное развитие, о происках врагов и так далее, но потом добавляют, что очень жалеют о распаде СССР и вспоминают социализм с огромной ностальгией. Они хотят спокойствия, и революция (да и любые реформы, не связанные с прямым увеличением их доходов) с их точки зрения ему могла помешать. Но они не представляют себе тех эмоций, тех чувств, что дарит революция — истинно народная революция. Для поверивших в обещания, обиженных «угнетателями» ощущение народного подъема как первая любовь, как первый поцелуй, может быть и сильнее. И пусть чувство причастности также чувство обывательское, неважно. Зато с каким удовольствием они будут крушить! Но то когда грядет час, а пока они в своих антиреволюционных настроениях объединены не меньше. Контрреволюция тоже всегда держалась на консервативной идее и вере. И вера опять подразумевала причастность. Эта причастность могла вдохновлять как ни одна другая, объединять сильнее, чем фанатов на матче их любимой команды, на концерте любимой группы или молящихся в церкви. Революция — романтическое понятие, а где любовь — там и кровь. И конечно же, они правы, выступая против насилия и заявляя, что эмоции можно найти, занимаясь экстремальными видами спорта. Но и напоследок, словно оправдываясь, они позиционируют себя не как формалистов, вытягивая из ногтя причины для критики, имеющие логичное объяснение.
В качестве ощущения свободы люди из третьей категории допускают критику властных структур. Они складывают анекдоты, басенки, приговаривают: «Все чиновники воруют» и так далее. Они шутят про Правительство, про налоговую обираловку, про уровень жизни, про политические проблемы других стран, на внутренние несуразицы отзываются фразой «Это Россия» и так далее. Вот это действительно настоящая свобода! Шутить про цвет трусов верховного главнокомандующего! Что ж, если говорить серьезно, то любой перевод суждений о власти в подобную обывательскую форму сакрализирует ее, убивает малейший проблеск мысли об ином пути. И если вспомнить Советский Союз, то и там шутили про партию, и как шутили иносказательно!
Так в чем связь между этими категориями? Уровень свободы, да? Вы скажете, что человек изворачивается, обходя это чудовище, которое, как известно, озорно, обло и лаяй, и действительно, его заторможенная реакция на события напоминает медленно ворочающегося в своей норе и выбрасывающего снопы пламени гиганта, наказание от которого неизбежно, но если допустить, что гигант разумен, то разве вредит ему эта обывательскость, эта ирония? Неужели ему нужны марширующие? Мы говорим, что историческая память сохраняет личностей, которые властвовали прямо, правя, либо воздействуя на умы каким бы то ни было образом, то есть именно власть интерпретируем как основной показатель человеческой успешности. Почему — потому что власть позволяет менять не только себя, но и окружающих, значит, быть успешным — изменить не сколько себя, сколько окружение, вывести свои идеи из дебатов «я сам внутренний — я сам общественный» вовне себя, изложить их миру и реализовать путем вовлечения в подобные внутренние диалоги абстрактного человека. Логично, что чем подобных особей будет больше, то тем успешнее может считаться плод действий твоей жизни. Мы говорим о людях, выполнявших свою работу хорошо не в контексте их собственных заслуг, причинах, возможностях, но в первую очередь в контексте, примере, который они дарят окружающим. Мы говорим о величайших соотечественниках в порыве патриотизма, да, но и подразумеваем, что «они смогли — и мы сможем», значит их величие определилось тем влиянием, что они оказали на нас, тем, что вдохновение продолжает жить даже спустя годы после активной деятельности гениев. Говоря о том, какие цели преследует власть, мы видим целый спектр методов, которыми она может пользоваться. Они прекраснейшим образом укладываются в перетертую концепцию кнута и пряника. Цель власти — властвовать, а какими способами она это осуществляет — ее выбор. И в этом и проявляется ее свобода — вправе выбирать. Аналогично у подвластных есть свобода подстраиваться в строго отведенных рамках. Если рамки узки, то их легче разорвать и вынести наружу, вплоть до физического устранения тех, кто рамки эти устанавливал. Широкие рамки позволяют жидкости свободно вариться в этом котле, бульонировать, булькать и крутиться. Иным словом — жить. И если подвластные живут, то это и есть заслуга власти, дающей подобную возможность. Но стоит нам взглянуть с революционной точки зрения, близкой второй категории, отринув модные нынче примиренческие соглашательства в духе «у всех были ошибки», «каждый по-своему был прав», «были перегибы у тех и других» как не имеющие никакого отношения к анализу ситуации, выражающие пустозвонство и пустое красноречие, то мы окажемся перед прямым и неприятным фактом: любая власть коренится на подобной обывательскости, пока есть эта снисходительная критика, есть и власть, пока есть оторви-головы, орущие лозунги, вызывающие дикий ужас у остальных, есть власть, пока слово анархия символизирует собой беспорядки — власть будет существовать и благоденствовать. Лозунг свободомыслия с точки зрения самых свободомыслящих может быть всего один — «убей в себе государство», ибо пока сознание мыслит в государственном смысле, оно не может видеть альтернативные пути развития человечества. Нельзя утверждать, что отказ от государственности — прогресс далекого будущего, это вообще тема для отдельных работ, и в том числе работ психологов, тех, кто изучает мотивацию человека и мотивацию общественных групп, а не только экономистов и политиканов, давно обживших это рыбное местечко; но нужно понять, что в рамках определенного состояния сознания свободомыслие невозможно, и анекдоты про партию жуликов и воров не есть проявление свободомыслия, а напротив, как раз-таки проявление зависимости, несознательности и слабости.
Да, указанные в начале группы условны и схематичны. Можно выделить категорию, находившуюся на грани первой и третьей. Она выступает за действующую власть, приговаривая «А если не Тупин, то кто?», на все предложения альтернативных кандидатов ссылаясь на отсутствие у них необходимого опыта. О том, что у Тупина на момент прихода к власти его не было, они и не думают или умалчивают — хотя, с другой стороны, зачем опыт посланному свыше? Всем противникам они советуют не тратить время на разговоры, а больше работать, а также самосовершенствоваться. «Вы выступаете против коррупции, значит сами никогда не врете? Врете же, как миленький!» Обычно данную подгруппу составляли люди очень сообразительные и флюгерообразные, они понимали сущность режима, может быть даже лучше чем вторая категория, но были готовы получить свою долю при нем, и для этого принимали власть целиком и полностью, лишь для приличия заслоняясь фразами «Российское единство» мне многим не нравится», «есть вещи у Тупина, которые мне не импонируют» и «в стране должна быть сильная оппозиция». Другое дело, что было бы ненормально, если бы все решения Тупина, пока не причисленного к лику святых, были безошибочными (как бы ни был он уверен в этом), а если бы оппозиция на самом деле существовала и имела какую-нибудь силу, то, безусловно, попыталась бы смести режим.
Еще в школе детям даруется власть — кто-то становится старостой класса, и, когда учитель уходит, начинает забирать дневники за малейший писк. И он горд, что собирает их! Он чувствует значимость этого, и не столько он хочет унизить провинившихся, сколько просто показать или сымитировать факт добросовестной службы. Или, когда дети рассказывают друг другу правила на перемене. Все ли строги? Сознательно противопоставляя себя учителям, осознавая свою общность, дети могут закрыть глаза на невыученное правило и поставить галочку. И если обман вскроется, будут изворачиваться до последнего. Корень всех личностных особенностях в детях, смотрите на детей, взрослые уже ничего нового не привнесут, но дети будут жить. И когда они будут жить, жизнь закроет эти расползающиеся сейчас в разные стороны особенности, сотрет, обточит. Как есть и неформальные лидеры, но сколько среди детей тех, кто хочет быть взятым под крыло? Как они будут гордиться дружбой «с самим»? Вот она, вся будущая обывательскость! Вот кто потянется за силой, нет, не за какой-то властью, но за силой. Они будут идти за силой, что сильнее. И если сейчас у власти сильный правитель, как Тупин в наше время, они будут вместе с ним. Далее остается достроить полную картину мира, сложить паззл воедино. Ошибки политики вызваны недобросовестной работой чиновников, которые игнорируют поручения, относятся к ним халатно, а то и открыто работают на врагов. Поиск врагов также кроется в детстве, когда дети разбиваются если и не на открыто враждующие группировки, то на по меньшей мере друг друга недолюбливающие.
Но в последние годы выделилась и ярко оформилась новая категория людей, которых я и отнес в четвертую группу. Это предприниматели, и предприниматели молодые, не те, кто выскочил в девяностые, но кто начал сейчас, имеет новые идеи и готов добиваться их реализации. Последнее и есть то, что отличает их от входящих в первые три группы, тяготеющих к прожектерству. Да, люди этой группы мало говорят, не строят заумных теорий, не ищут виноватых, а прямо воздействуют на экономику страны, увеличивая конкуренцию, создавая конечный качественный продукт и рабочие места. Особенно приятно, что среди подрастающего поколения мыслящих таким образом становится все больше, и я регулярно сталкиваюсь с ними в «бизнес-юности». Это молодежь, которая не собирается ждать помощи от государства, готова рисковать, брать на себя ответственность и сама готова решать проблемы нашей страны, повышать конкуренцию, уровень обслуживания. Они преображают наши города в том числе и эстетически, позволяют потребителям получать необходимые продукты и услуги. Это люди, выросшие во время, когда слово «бизнес» ассоциировалось с чем-то иностранным. Но молодые предприниматели показывают, что и в нашей стране можно наладить производство. Пока правительство не в состоянии решить экономические проблемы, они берут на себя развитие новых технологий, запускают стартапы и развивают инновационные технологии. Эти люди видят цели и к ним стремятся.
Да, можно в четвертую группу выделить и предпринимателей среднего возраста. Но здесь речь не сколько о возрасте, сколько о подходе к ведению бизнеса. Сейчас основной тренд — активное использование интернет-среды и продвижение бизнеса через нее. Не все проекты удается реализовать сразу же, но ребята не жалуются на законодательство, препоны, отсутствие поддержки от государства, а находят возможности для развития своего дела. Именно за ними и есть будущее России. Именно они и помогут нам осуществить прогресс, поднимут экономику, а не ведущие пустые споры об идеальной форме власти, гипотетических переменах и уж тем более не ходящие по улицам с кряканьем и выкриками, пусть даже и правдивыми.
А что режим? Режим пусть и впрямь оценивают потомки, быть может, они смогут пожить в более прогрессивное время, а может, и нет. Время рассудит всех.
Антон, прочитав статью, покрылся завистью и выдал злобную рецензию.
В своей статье Михаил умело рассортировал людей по отношению к государству, но умело умолчал про такое понятие, как иерархия. Но как можно говорить про государство и не говорить про иерархию? Иерархия — это незыблемая основа любой государственности. Поэтому с точки зрения анархизма — иерархия зло сама по себе. А с точки зрения любого другого подхода, мы можем построить систему сдержек и противовесов, когда нижние элементы держат под контролем тех, что выше. Однако всегда идет в тупик система, когда при движении вниз по иерархической лестнице увеличивается доля гнева. Каждый следующий нижестоящий начальник увеличивает уровень своего гнева в адрес стоящих еще ниже, чтобы отыграться за гнев, полученный им самим сверху, чтобы выплеснуть, передать этот гнев им. То есть это сумма гнева, полученного сверху («Директор передал, чтобы вы срочно все это сделали!» и гнева, добавленного дополнительно от себя: «А что же вы раньше-то это не сделали, идиоты!»). Представьте, сколько в итоге долетает до самого последнего работника! И он либо отрешается от всего («Что бы я ни сделал, всегда найдут повод придраться»), либо лебезит, мнит, жаждет подняться, чтобы получить себе хотя бы одного подчиненного. У многих получается, и вот — долгожданное повышение. Сразу трое под тобой. Ох, теперь-то можно оторваться. Как там меня гнобили все время? Я им скажу еще более жестко, они у меня все сейчас попрыгают! Так-то! Как все это происходит в реальности? Ведь мы видим примеры если и не дружбы, то порой очень душевных отношений с руководством. Так что же тогда выше — система или характер? Критики общественного равенства отмечают, что при декларируемых одинаковых возможностях для всех всегда найдется тот человек, что за счет своих внутренних качеств захочет возвыситься над толпой. И остальные пойдут за ним, ведь быть ведомым проще, это означает переложить с себя груз ответственности на кого-то, а за себя сказать: «А что я? Мы выполняли приказ, ослушаться не могли». Значит, прежде чем говорить об изменении структуры общественных отношений, следует говорить о менталитете людей. Но насколько он подвержен изменениям? Наивно говорить, что «люди априори злы» и наоборот, «люди от природы нацелены на кооперацию». Мы прекрасно видим, как даже в похожих на первый взгляд структурах взаимоотношения в корне разнятся. Здесь дело, конечно же, и в личностях, и в уживаемости, но очевидно, что есть системы, благоприятствующие человеческой открытости и напротив, стравливающие людей. И здесь есть смысл говорить, что взаимодействие должно ставиться выше конкуренции, которая должна иметь место в реальном производстве. Но в мире идей, который выше мира материального, люди обречены, если будут конкурировать, и способны на прогресс, когда стремятся к сближению и ищут точки соприкосновения. Или наоборот? Альтернативные идеи вызывают возмущение, провоцируют сознание на более активную работу, и через интерпретацию ошибок происходит перерождение идеи в новой, более совершенной форме? Да, очевидно, что тут на лицо все та же диалектика. Но противопоставление тезиса антитезису не есть конкуренция, а синтез имитирует собой вовсе не дружеские обнимашки победителя с побежденным, но некую новую субстанцию, составленную из предыдущих формулировок. Таким образом, это именно кооперация. Действительно, конкуренция способна порождать и всегда порождает в человеке высшие способности, это является подвидом общего случая, когда экстремальные условия, дедлайн пробуждают до сей поры скрытые возможности личности. И именно этим конкуренция полезна — она не является опасной, как иные вышеописанные ситуации (не хочется приводить тут каноничный пример с полярным летчиком и белым медведем). Но здесь мы можем взять экономику и посмотреть, как менялась экономическая мысль на протяжении двадцатого века. Как идеи о свободном рынке были сильно изранены марксизмом, а потом опрокинуты кейнсианством. В итоге же командная экономика оказалась не способна к реформам (хотя, казалось бы, когда ты можешь отрегулировать абсолютно весь рынок, сделать это проще, чем когда ты можешь оперировать только объемом денежной массы, процентной ставкой и уровнем экономической свободы с помощью законодательства), а кейнсианская модель также подошла к своему закату, уступив место монетаризму. Но конкуренция и кооперация абсолютно при любой из этих моделей шли в связке (собственно, впоследствии и выяснилось, что обе эти школы говорили, в целом, об одном и том же, различая лишь роль денежной массы), их можно было применять как к рациональному экономическому выбору, так и к личной психологии.
И с точки зрения экономики, как бы ни хотели представители второй категории обвинить действующий режим в тоталитарности — конкуренция цвела, даже несмотря на все монополии и наличие ведущей партии (внутри нее она была весьма сильна). Но в целом режим был сер, скучен и типичен, хотя и проявлял порой способности к неожиданным шагам. При всей своей депрессивности, в нем регулярно проскакивали нотки для будущего обновления, равно как и выживали люди, способные на обновление ментальное.
Как мы видим, Антон толком и не нашел, к чему в статье придраться, и в итоге пустился в пространные рассуждения около темы. Он и сам с грустью признал позже, что деление в целом верное, но конечно же «четвертая категория вымышлена, ведь мы разбираем тут людей не по профессиям, среди предпринимателей есть все три категории, равно как среди школьников, пожарников, рыбаков и бомжей».
Описание первой категории доставило ему наибольшее удовольствие. Антон посчитал, что оно написано под влиянием его позиции и вспомнил, как однажды он отправился в отпуск в далекий северный город. Многим бы это показалось необычным: вместо того чтобы валяться на пляже или отдыхать активно — ехать в подобную дыру. Но Антон умел находить прелести и в подобных дырах. Находил он там и собеседников для продавливания своих интересов. И вот один такой попался и на сей раз. Антон, привыкший наигрывать свою роль перед пустотой (даже обвиненный раз одной знакомой девушкой в постоянном ношении масок), показательно хмыкнул перед телевизором, бодро вещавшим об успехах российского сельского хозяйства. Он еще не знал, что за столом сидел Патриот. Патриот искренне возмутился подобным наплевательским отношением к достижениям своей страны. Антон огрызнулся, дескать, разве телевизор не лжет? Какое это имеет отношение к реальным достижениям? Этой провокации Патриот уже снести не смог. Последовала длительная тирада, изничтожившая доводы Антона в прах. «А что ты знаешь о жизни? Ты приличный парень из столицы. Ты хоть раз в жизни дрался? Так, чтоб насмерть, чтобы тебя хотели убить? Нет? А я не один раз, я был на грани, в нашем маленьком городе ты должен был уметь постоять за себя. Поэтому не стоит тебе рассуждать, чего не понимаешь. С приходом Тупина Россия расцвела. И расцветет теперь еще больше! Кто из бывших руководителей был лучше него? Уж в двадцатом веке так точно никто! Тупин — это подарок судьбы для нашей страны, мы должны гордиться таким сильным, мужественным руководителем, очевидно, что при нем Россия наконец поднялась с колен, мы начали восстанавливать наше былое величие! А такие как вы — не верите в это, только гундите. А сделайте что-либо сами, если вам так все не нравится! Я не спорю, «Российское Единство» не идеальная партия, но у кого не бывает ошибок? У того, кто ничего не делает, как такие «болотные», как ты! Я вот, например, после того, как обрел веру, занялся благотворительностью и помогаю детям. А вы можете только критиковать. И все. Порой мне кажется, такие люди даже нужны, чтобы высмеять вас, как горе-противников».
Антон не желал сдаваться, он возражал по мере сил. Он привел в пример выступление самого Тупина, в котором он на вопрос, какие самые серьезные из совершённых им ошибок, ответил, что их, пожалуй и не было, он привел в пример противоречия в его выступлениях разных лет, и, наконец, вспомнил предвыборные обещания того за три предыдущие кампании. Что же в ответ? В ответ он услышал один довод: не верю! «Как я могу верить людям со взглядами, подобными твоим? Вы наслушались своей либеральной пропаганды, вами манипулируют, вам лишь бы где-то найти грязь, хоть малую капельку».
Антону было глубоко обидно за причисление его к либералам, а уж тем более к лжецам, и, подчеркивая свою воображаемую эрудицию, он вспомнил одного из апологетов либерализма Карла Поппера, предположив, что тот «наивно противопоставляет тоталитаризм и демократию в том смысле, что не учитывает вариант, когда народ, подвергнутый идеологической обработке, готов массово голосовать и следовать за тираном, выходить на демонстрации в его поддержку и самим, без обращения в карательные органы, очищать общество от инакомыслящих». Но как бы Антон не намекал при этом на оппонента, излагал он свою мысль, до предела сглаживая острые углы и пытаясь найти какую-то общую грань соприкосновения. Ответом на свой аргумент про новочеркасские события как пример тоталитарности он вновь был ошарашен. «Я впервые об этом слышу, но даже если и такое было, то органы правопорядка действовали абсолютно верно. Я даже представляю себе эту картину. Собралась толпа. Все орут. Потом кто-то крикнул, мол, давайте камни возьмем. Начали кидаться. И это уже толпа, которую нельзя остановить. Молодцы, что подавили». Столкнувшись с подобной аргументацией, Антон растерялся. Да, много позже он нашел десятки, сотни доводов, чтобы припечатать этого незнакомца, но прямое неверие подкосило его. «А что — может он и прав? А представить если, что есть некий тайный «Большой Бредлам» или «Бильдербергский клуб»? А как они относятся ко всевозможным «левакам»? А что, если они считают, что определенный процент личностей с подобным мировоззрением идет на пользу — и пусть будут? Пусть показывают неосуществимую альтернативу! Должны же быть в организме бактерии — как проводят прививки? Вводят антитела, развивая у организма защитную реакцию. А что, если построение социализмов и было глобальным экспериментом, но провальным, показавшим нежизнеспособность марксистских систем? А что, если они и сами понимают тупик капитализма и ищут способы перестройки, но не готовы тыкать наугад, а им нужна уверенность в действенности методов??? Но да ладно — а мужик этот почему меня причислил к либералам? Конечно же, мне близки идеалы свободы личности, но для меня либерализм видится буржуазной идеологией. Но сейчас, и впрямь, пошла мода обзывать либералами всех «иных», видимо, по причине крайней слабости либеральных идей при нынешнем уровне жизни, по причине того, что их очень легко высмеять. А сейчас идеологических противников никто не отправляет добывать руду или в палату номер шесть. Сейчас их размазывают информационно. Да, век информационных войн, что ни говори. А на войне ты поверишь противнику? Тот скажет, «ладно, я пока не стреляю». Ты поверишь? А не ловушка ли это? Помнится, Наполеон в России возмущался, что война ведется не по правилам, я мол пришел сражаться, а вы все отступаете. А что за правила такие, месье? Кто Вам их придумал? Ваше богатое воображение? А что же оно тогда не посоветовало Вам, как победить отсталую немытую Россию? Мужики с вилами? Генерал Мороз? Нет никаких правил — и никогда нельзя верить тому, кто враг. А так получилось, что мы сейчас в разных окопах. Но кто же прав? Неужели тут именно тот случай, когда правда не прячется посередине, а полностью принадлежит одному из нас? Думается, если режим будет заменен, то прав буду я, и он это признает. А если нет… И пока нет… Пока прав он, необходимо это признать».
Но случалось Антону и отстаивать едва ли не противоположную точку зрения. Товарищ, с которым он вступил в дискуссию, был горячим противником советского строя, призывая к снесению памятников Ленину, переименованию советских топонимов и публичному покаянию. Антон соглашался, что репрессии были ужасными, что по каждому случаю необходимо выработать общую позицию, осуждающую насилие в любой форме. «Но каяться по примеру Вилли Брандта? Перед кем? Перед родственниками сгинувших в ГУЛАГе? Перед Прибалтикой? Может, Польшей? Хотя, за Катынь ведь покаялись уже. С другой стороны, что в этом такого. Нет оправданий террору и насилию. Но пусть все тогда каются. Почему бы Британии не покаяться за Индию, а Франции за Алжир? И вообще, за любые колонии почему бы не покаяться? Испания каялась за Латинскую Америку? А США, ваш любимый оплот демократии, н хочет за Вьетнам покаяться или за Ирак? Ах да, они боролись с кровавыми режимами, за свободу, за демократию! Грош цена кровавой демократии! Грош цена принципу меньшей крови! Не победить террор методом большего террора!» — Антон так разошелся, что последнюю фразу буквально выкрикнул в лицо оппоненту. Тому ничего не оставалось делать, как привести пример уже набившие всем оскомины статьи о сравнении уровня жизни в Финляндии и городах, перешедших под советский контроль после сорок четвертого года. Не любившему режим Антону пришлось кивать и окончить спор.
Мечтавшая стать бизнес-леди Оксана также режим недолюбливала. Конечно, выдайся ей возможность переспать с самим Тупиным, она бы потом гордилась этим фактом до конца своих дней, потому что ничто ее не приводило в такой восторг, как успешные мужчины, которые умеют ставить себе высочайшие цели и их добиваться. Но она очень сильно восторгалась таким государством, как Соединенные Штаты Америки. В ее гардеробе была и майка с логотипом признания в любви к Нью-Йорку, да и чехол на ее грушефоне был выполнен в расцветке флага Великобритании, который она почему-то считала за флаг самого штата Нью-Йорк. Вся ее аргументация сводилась к противопоставлению: там-то люди живут прекрасно, и сами люди прекрасные. Там все целеустремленные, там есть все условия для бизнеса, когда ты его начнешь, все вокруг обрадуются и поддержат тебя, тогда как здесь, у нас, все друзья будут злословить («да ничего не получится»), да и государство в свою очередь будет чинить препоны. Мысли о насильственной смене власти казались ей симпатичными, но что она знала о протестах? Близка ли ей была идеология отчаянных парней, швыряющих булыжники в оперившихся щитами омоновцев?
Однажды один из знакомых парней — а у Оксаны было много парней, которые входили в категорию «знакомые», и как бы им ни хотелось повышения до категории «друзья», даже френдзоной она их не одаривала — пригласил на некий марш оппозиции, где могло собраться до десяти тысяч противников власти. Но Оксана прекрасно понимала, что и тысяча наскребется с огромным трудом. «Менять строй должно оно — быдло. Я — молодая, красивая девушка. Я всегда захочу и уеду. И я мечтаю уехать. А вы оставайтесь тут, в этом болоте. Да Вы и свергнете Тупина если, может, болотом и останетесь. Эта отсталая, дремучая страна. Москва — тут еще теплится жизнь. А все наши остальные города представляют собой одну смесь, глупость и разброд, делать нечего, да и не с кем, нет людей, так, какие-то полупьяные тени ходят. Весь смысл — работа от звонка до звонка, потом дома на диванчик лечь. А зачем что-то еще? Зачем саморазвитие, работа над собой, над своим характером? Нет, это не надо никому. Эта страна может делать хорошо только одну вещь — воевать. В этом она и преуспела, поэтому и носится, как с писаной торбой, со своими победами. Но с точки зрения развития мира — войны очень важны. Нужно проводить просев подобной серой массы, безликой и никчемной. Посмотрите на тех, кто идет добровольно. Почему они идут? Потому что нравится убивать. Так закон не велит, в тюрьму попасть страшно. Война позволяет реализоваться всем тем инстинктам, что сидят в глубине их душонок. А мы, люди, боимся признаться сами себе, что можем убивать. Вот мой бывший парень Петр. Что с ним сейчас? Взял и укатил сражаться в соседнюю республику. За кого, за что? Какие ценности? «Русский мир»? Что за фантомная сущность, ради которой можно бросить работу, родителей и любимую девушку? Но нет, еще и поругался со мной перед отъездом, а мне все равно интересно, жив ли он... Или все еще сидит в своих окопах? А может, он и ликует, что уничтожил уже пять-десять таких же парней, у которых, может, и выбора не было, которые видят, как соседнее более мощное государство вторглось на их территорию и они должны встать грудью, но сдержать этот натиск? А может, это были такие же националистические молодчики, ненавидящие русских и все русское? Впрочем, я их понимаю. Русскость — от нее всегда разит убогостью, все, что бы русские ни делали, даже с самым благим начинанием, обращается в прах. Нет, нет, валить отсюда надо, мечтаю об этом. Вот куда, кстати, есть смысл подумать. Может, и в Европу? Хотя, за океан, да, там гораздо перспективнее. Главное не в Германию, у них язык противный. А эти пусть здесь сидят и страдают. Вот мои родители — какие у них цели были? Воспитать детей? Хорошо, у них это получилось, им повезло, что родилась не какая-то чушка, а я, умная сама по себе и все понимающая. А они ведь это не ценят. Еще и за какие-то убеждения смели придираться. Вот поехала бы к ним на выходных в самом начале обучения, а сейчас уже нет. Слушать все одни и те же бредни, каждый раз одно и то же. Абсолютно ничего нового, форменное перекатывание из пустого в порожнее. Да, зарабатывают для своего города они неплохо, даже очень хорошо. Но о большем они и не мечтают. А могли бы! Все возможности есть — но зачем рисковать, если и так все неплохо. Вот и получается, жизнь идет по накатанной. Конечно, докатившись до пенсии они не опустятся до того, чтобы сидеть на лавочках, обсуждая кто из подростков соседнего двора с кем целуется за углом. В нашем городе пенсионерам это только и интересно. Ну еще и уровень инфляции и что дядя Витя нового наобещал. То ли дело там! Там пенсионеры активны, путешествуют по миру, узнают что-то новое, спортом занимаются! Вот это я понимаю, вот таких я уважаю! Вот ехать теперь на Новый год домой или нет? С одной стороны, надо бы и увидеться с домашними. Что ни говори, привязанность к ним живет во мне, и так просто от нее не избавишься. Но, с другой стороны, зачем мне она? Ведь сама понимаю, что в этом возрасте, когда я стала самостоятельна, необходимо избавляться от этих привязанностей. Забавляют люди, которые стесняются показывать знаки внимания своим родителям. Я не стесняюсь, но при этом и понимаю, что — пора. Пора отстраняться, и они — главное, они, — тоже должны это понять. Ведь они сильно обидятся, когда я скажу им, что не смогу приехать. Они сочтут сразу же, что я плохая дочь и так далее. Нет, пускай считают. Их проблемы. Не поеду!»
Итак, как мы видим, достаточное число готово было считать режим если не кровавым, то по крайней мере авторитарным — пусть даже и в шутку. Но кого из них он задевал в действительности? Ведь не поверим мы в то, что все вокруг нас стали такими радушными, что переживают за несчастье всех других. Не поверим! Но далее мы познакомимся с историей, которая произошла в это время с одним из наших персонажей. История случилась с Егором, и история не самая приятная. «Как — с Егором?» — спросите Вы. И действительно, он позиционировал себя как ультрааполитичного гражданина. Антон не раз поднимал на смех противоречия в его взглядах, когда Егор, как мы помним, если прямо не защищал Тупинскую вертикаль, то уж точно относился к ней снисходительно. Но позже, когда Антон его тыкал в это носом, как нерадивого котенка, он возмущался, декоративно опуская партию власти. И с чего бы этой истории случиться с Егором… Но чертовски прав был старик Фрейд, объясняя природу нашей мотивации.
Мы прекрасно помним специфические (если так можно выразиться) сексуальные фантазии Егора, пусть даже назовем их фетишем — здесь важен не столько термин, сколько сама внутренняя суть. Начнем мы с предыстории. Однажды Егор, мониторя новый контент в одном сообществе в соцсети, наткнулся на видео с оппозиционного митинга. Сами антиправительственные демонстрации Егор презирал и с одобрением встречал задержания, смакуя, как бойцы ОМОНа выкручивают руки сегодняшним и вчерашним школьникам. Но тут Егор подскочил на стуле: он заметил, что в разгоне принимали активное участие и женщины-служительницы закона. Он увидел, как миловидная девушка в форме схватила щуплого паренька и, ловко скрутив ему руки, потащила в автозак. Егор пересматривал и пересматривал видео, увеличивая масштаб так, чтобы можно было разглядеть мимику девушки непосредственно в момент захвата. И вдруг в голове его возникла безумная по своей чудовищности фантазия. Но поделать он с собой ничего не мог. Он воображал как особо красивая и упитанная представительница тащит его, а он не сопротивляется, и тем самым покоряет ее сердце. Он проверил информацию и с большим удивлением узнал о женском подразделении ОМОНа. Девушки там были неимоверно хороши собой, как на подбор. Он регулярно воображал себе всевозможные сцены с ними, и вот так совпало, прошла новость, что двенадцатого декабря пройдет оппозиционная акция, посвященная дню Конституции Российской Федерации. Нетрудно догадаться, что согласована с органами власти она не была, поэтому гражданам приходилось реализовывать свое право собираться мирно и без оружия в окружении милицейских цепей. Одним из лидеров и организаторов митинга, или, как его еще называли, прогулки, был кандидат в президенты Александр Подвальный. Ему Егор не симпатизировал, да и вообще — симпатизировал ли он кому в этой жизни, кроме воображаемой идеальной сотрудницы министерства внутренних дел? Скорее всего, эта тайна была скрыта в нем очень глубоко.
До последнего он не верил, что решится. Сама мысль вводила в дрожь и настолько сильное возбуждение, что Егор отворачивался к стене, насколько стыдно ему было смотреть на окружающих. И вот, наступило двенадцатое, и Егор… шагал по главной столичной улице — Тверской. Толпа была велика; еще большая часть недовольного народа толпилась на Пушкинской площади. Но Егору было сейчас это неинтересно. Он пытался сообразить на ходу, как ему воплотить в жизнь свои мечты. Но в голове витало ощущение, что «что-то пошло не так». Народу в центр прибывало все больше и больше, и Егор терялся в толпе. Почти час он пассивно участвовал в хождении, пока наконец не увидел то, что искал. Три девушки в форме стояли у стены дома и о чем-то беседовали. Егор менял угол обзора, разглядывая каждую и пытаясь выделить среди них самую красивую. Если с утра его здорово трясло, больше всего он боялся, что его возьмут сразу при выходе из метро, то теперь он достаточно осмелел. И, отбросив все смущение, помноженное на боязнь, он направился к девушкам. И тут-то и произошла досада. Шедшие сзади него три молодых человека, очевидно, готовившиеся заранее, начали скандировать антитупинские и антиправительственные речевки. В толпу оперативно вклинились силы правопорядка. Егор дернулся к девушкам, и оставалось ему каких-то пару шагов. В этот момент он почувствовал, как сзади надвинулась огромная тень, и кто-то сильный умело схватил его сзади. Девушки остались на месте, а Егор отправился в огромный фургон с голубой полосой. Его пихнули в автозак, и дверь с шумом ударила сзади него.
«Вот и все, друг мой», — взгрустнул Егор. Пол грузовика был заплеван, и по нему словно растеклась какая-то противная жидкость, к тому же и неприятно пахнущая. Но Егор, не замечая всего этого, растянулся на ледяном полу, изредка судорожно вздрагивая. В этот момент послышался обнадеживающий звук ключей с той стороны. «Обознались? Только-то и всего? А вы говорите, власть злая», — мелькнула у него победоносная мысль. Но дверь отворилась, и в камеру добавилось два молодых человека. Изничтожив все надежды, дверь за ними тотчас же захлопнулась. Они говорили о своем, и по разговору Егор понял, что они в подобной ситуации не в первый раз. Они говорили так, будто Егор и не стоял рядом (едва зазвенели ключи, Егор приподнялся, и когда дверь отворилась, он уже был на ногах), не замечая его присутствия. Егор долго не решался вставить словечко, да и неловко было прерывать беседу. Но любопытство было сильное, ему хотелось узнать, чем заканчиваются подобные задержания, как долго удерживают и так далее. И только он уже внутренне решился, как дверь открылась и в кузов влетел молодой человек, а за ним вполз на четвереньках еще один. Вползший, пытаясь склеить воздухом сломанные очки, пугливо озирался, а влетевший сразу же начал орать: «За что? Что я сделал? Негодяи! Полицейское государство! Ничего, будет вам Гаагский трибунал! За все ответите, проклятые мерзавцы!» Он долго матерился и посылал угрозы угнетателям. Вползший за это время немного освоился, привстал, и заговорил сам с напыщенной уверенностью. «Ребят, я в первый раз пришел… До этого только смотрел видео с митингов в интернете… Я поддерживал протесты, но не решался, потому что учеба… У нас в институте приходили и говорили, мол, не ходите на митинги, они разрушают устои нашего государства, финансируются из-за рубежа. Я над подобными профилактическими беседами посмеивался, но на митинги тем не менее не ходил, видимо, боясь найти неприятностей на свою задницу. И сегодня я решился. То есть решился не сегодня, а загодя, морально настраивался, думал, как буду вести себя, чтобы не попасться… И вот… Вот как вышло… Но я ничего не скандировал! Я, можно сказать, шел мимо… Как думаете, если я скажу, что гулял и случайно проходил мимо, меня выпустят?» Егор взглянул на вползшего, и почувствовал к нему резкую неприязнь. «Какие взгляды будут у тебя теперь, но явно на митинг теперь не пойдешь, еще скорее на протупинский пойдешь!» — думалось ему. Двое прибывших сразу после Егора переглянулись, а влетевший громко засмеялся. «Дать бы тебе сейчас в рожу за твою глупость и малодушие. Но лучше поберечь силы для борьбы с ними», — он гулко постучал кулаком по стенке грузовика. «Чувак, не парься. Подпишут тебе все бумаги, скажут ай-ай-ай, пальчиком пригрозят, скажут, в следующий раз придешь — точно неприятностей наживешь. В институте, может, и узнают, но…» «Но каким гнилым преподавателем надо быть, чтобы занизить оценку на экзамене по причине того, что человек ходил когда-то на митинг!» — неожиданно вставил один из двух знакомых. «Мне один раз хотели, в летнюю сессию последнюю, но я так здорово знал предмет, что сказал: а давайте я все билеты расскажу. И начал. У него не осталось шансов. Он грустно промолвил: «Жаль, что такой умный человек, как Вы, Андрей, занимается такой чушью. Но Вы чуть-чуть еще подрастете, повзрослеете, остепенитесь, и поймете всю глупость этой возни и криков», — присоединился к беседе его приятель, по всей видимости, учившийся в том же институте. «Отпустят тебя, малыш, не переживай. Это мы тут рецидивисты», — вновь засмеялся влетевший. Егор сделал движение назад, понимая, что тот случайно отнес его в категорию рецидивистов, и ошибка может раскрыться, если привлекать к себе внимание. Но внимания на Егора никто не обращал; автозак дернулся, тряхнул присутствующих, от чего они притихли и присели, и отправился в отделение.
Выводили по одному, и компания разбилась. Камера Егора оказалась общей, в ней по предварительной оценке было около десятка человек. Кто-то спросил и Егора, почему его задержали. «На митинге», — буркнул Егор, вспомнив слово «обезьянник» и пытаясь понять что же общего здесь с местом обитания мартышек и прочих горилл и шимпанзе. «Подвальненок, падаль малолетняя», — засопел кто-то злобно из угла камеры. Егор, несмотря на то, что был достаточно физически крепким, поежился. «Да не бойся! С кем не бывает! Угощайся», — покровительственно заявил спрашивавший, протягивая Егору конфету. По-видимому он был неформальным главарем помещения. Егор сразу почуял ловушку в его словах, поэтому отказался от всех проявлений покровительства. Сопящий из угла продолжил кидаться оскорблениями. Прибыл еще один новенький, и тоже с митинга. Он начал с первых же шагов активно агитировать. Егор удивился, что сопящий молчит в своем углу. «Заснул, должно быть», — заключил он. Но Егор ошибся. Тот уже вылез из своего угла, представ во весь свой гигантский рост. Новоприбывший истошно завопил, что сталинизм засаживал «политических» в камеры с уголовниками, чтобы те разобрались с не почитающими «пахана». Запахло всеобщей свалкой. Тот, кого Егор определил в неформальные лидеры, бегал и суетился, крича миротворческие лозунги. Но лидерство его оказалось сейчас опущено в глазах Егора: никто не слушал крики. Дверь открылась, и вошли служители правопорядка. Свалка прекратилась. У агитатора из носа сочилась кровь, а амбал уже вовсю сопел в своем углу. На окровавленного и на Егора надели наручники и увели. «Что ж, вот и допрос… — думал Егор. — Эх, все бы отдал сейчас, и свободу, только бы его проводила… она». И он начал рисовать в своем воображении картины, как должна была выглядеть эта «она», какие у нее будут жесты, какие вопросы она задаст, как она даст ему протокол и Егор все подпишет, пусть даже там будет обвинение в убийстве Кеннеди. Егора ввели в комнату. Окровавленного уже не было, Егор, замечтавшись, и не заметил, как их пути, бывшие вначале параллельными, разделились. Но не это было неприятным. Неприятным было другое: за столом сидели два следователя, и оба были мужчинами. Егор тяжело вздохнул и закатил глаза. Ему в тот момент стало абсолютно все равно на происходящее, и первые вопросы он слышал поверхностно. Но постепенно самообладание к нему вернулось.
– Присаживайтесь, — мягко заявил первый следователь.
«Сейчас начнем в доброго и злого полицейского играть», — догадался Егор.
– Не волнуйтесь, расслабьтесь, — неожиданно сорвал с себя уже торжественно надетую на него воображением Егора маску злого полицейского второй следователь.
– Да, слушаю вас, — предельно медленно произнес Егор, пытаясь сообразить на ходу, какую линию поведения занять. С одной стороны, можно было сыграть в наивного либерала, поведшегося на заокеанскую пропаганду, с другой — заявить, что попал на митинг случайно. Вариант говорить правду Егор отмел сразу, не столько потому что боялся сумасшедшего дома больше, чем административного срока, но из самого факта признания. Говорить открыто о подобных своих странностях Егор был не готов. Пока он так размышлял, прошел ряд стандартных вопросов по установлению личности, информации о месте работы, составе семьи и так далее. И вот, размышления и небрежные ответы Егора прервал второй следователь, которого он уже успел развенчать до доброго.
– А вы не боитесь неприятностей на работе? — следователь, до этого улыбавшийся широко и искренне, на сей раз улыбался немного ехидно.
– Моя работа и без того одна большая и глубоко противная неприятность. Если вы туда передадите, хах. Да это смешно. А смысл теперь меня никуда не брать? Какая выгода от этого вам, государству?
– А чем Вас так не устраивает работа? — первый продолжал говорить предельно благодушным тоном. — Может, помочь Вам подыскать? У Вас же высшее образование? По какой специальности?
– Не стоит. Не надо. Государственное… управление… или как-то так… Муниципальное… и так далее. Ну вы поняли.
– То есть Вы не смогли сами оказаться во власти, поэтому перешли на сторону ее противников? И думаете пробраться таким образом? — явно продолжал провоцировать второй.
– Да не хочу я никакой власти. Я справедливости хочу, — сам не зная для чего выпалил Егор последнюю фразу.
– И Вы думаете, митинги даруют справедливость? Как Вы считаете, в чем основная проблема нынешнего государства? Или несколько их даже?
– Не приносят ничего… Да тут уже мертво все… Как справедливость… Все равно, — Егор всеми силами решил подчеркнуть свое равнодушие к теме беседы. — Да хоть монархию возвращайте… Царь все же, его не покритикуешь… Да чего хотеть с этим народом? А проблемы вам решать, не мне, вот и отвечайте.
– То есть Вы презираете народ, не ходящий на митинги? — уточнил первый, меняя тон с радушного на более деловой. — Они не понимают, как власть плоха, насмотрелись пропаганды, да? Не видят, какое же зло творится вокруг. Наивны и глупы. И есть Вы — честь и совесть отечества, кто понял, кто проникся! Ай да чудо! Красота! Шедевр! — при этих словах первого Егор вытаращил глаза и засмеялся.
– Я Вам могу повторить еще раз. Мне все равно. Мне власть не нравится, и более ничего. При чем тут остальные? Да пусть хоть ботинки Тупину лижут.
– То есть Вы придерживаетесь либеральной идеологии? А знаете ли Вы…
– Я этого не говорил, — Егор совсем осмелел, что даже перебил второго.
– Но давайте…
– Я не разбираюсь в ваших идеологиях! Это вы их выдумываете? Что мне? Я ваш пленник, значит, вы правы, и вы победили. Делайте со мной что хотите. Сейчас вот допрос, но мне все равно, о чем вы спросите.
– Собираетесь ли вы в будущем ходить на несогласованные с властями акции протеста? — второй назидательно взглянул Егору в глаза.
– Нет, — тяжело вздохнув, понурился Егор.
Его доставили обратно в камеру, но не надолго. Вскоре его вызвали вновь, но уже не на допрос, а подписать документы. Егор внимательно следил за бумагами, но подвоха не нашел, поэтому все подписал. После этого его отпустили.
Когда он вышел на крыльцо изолятора, был вечер. На телефоне отображались пропущенные звонки из дома. Но перезванивать Егор не стал. Сейчас все внимание Егора сосредоточилось на крыльце, где о чем-то своем мило беседовали две девушки, по всей видимости, работающие в учреждении. Наблюдая за ними, Егор увидел, как из дверей вышел один из допрашивавших его следователей и внимательно уставился на него. «Догадался? Или просто пришел за мной?» — испуганно подумал Егор.
– До свидания! — крикнул он следователю и сбежал по ступенькам вниз, не оборачиваясь на девушек.
«Наверное, он сейчас думает, — рассуждал Егор, — ну и чудак ты, первый человек, кого я вижу за наше время, кто не спешит скрыться подальше от треклятого места. Но надо скрываться». И Егор побежал. И никто не бежал за ним. Это была свобода. Он победил. Но победил себя, и то в какой-то мелочи.
Придя домой он, как обычно, первым делом включил компьютер. Интернет был заполнен картинками с давешнего митинга, а также видеозаписями задержаний на фоне криков «позор». Егор досмотрел видео, и тут из ниоткуда вылезла вкладка «рекомендованное вам», на заставке красовалась полуголая-полуодетая по-военному девушка. Егор сплюнул, отдернулся и, не успев ничего подумать и вообразить, злобно и звонко нажал на крестик. Думать о девушках в милицейской форме он не мог всю ближайшую неделю, до тех пор, пока с ним не случилась еще одна неприятная история, о которой мы и упомянем должным образом.
Следующая глава: http://www.proza.ru/2017/09/09/156
Предыдущая: http://www.proza.ru/2017/09/07/104