Владимиру Пастернаку
* * *
–Как здесь хорошо!.. – прошептал Проповедник.
И правда: неведомый виноградарь искусно вбил колья в землю, искусно оплел их густыми тяжелыми лозами с недоспевшими пока гроздьями крупных ягод, и умышленно ли, случайно ли, но явилось подобие большой тенистой беседки.
–Царская роскошь, даже и трон имеется, – Проповедник, несколько иронически улыбаясь, разглядывал большой плоский камень.
–На нем и воцарствуюсь.
Положил на камень плащ, на плащ – письменные принадлежности, стряхнул с ног грубые сандалии, сел.
–А что ж, – вдруг задумался он, – какие драгоценные ткани ни наматывай на себя, какими изумрудами и яхонтами ни обвешивайся, а все не сравниться красотой с обыкновенной полевой лилией… Так и царские палаты…
Потянулся было к своим пергаментам, но глянул на кромку, где камень-трон врезАлся в землю и замер.
–Муравьи… мурашки… неутомимые труженики…
У основания камня виднелось множество крошечных норок, миниатюрные холмики песчинок и деловито снующие черные создания: одни исчезали в норках, другие выбирались из них, кто-то бестолково суетился, кто-то куда-то бежал.
–Совсем как люди… Суетятся… А зачем?.. Суета… Суета сует – все суета!.. Что пользы человеку от всех трудов его, которыми трудится он под солнцем?
Проповедник вздохнул и погрузился в записи своих пергаментов. Зарницы мыслей, а может – воспоминаний, пробегали по его мужественному лицу.
–…И стал я ненавидеть жизнь, стали мне противны все ее дела, все, все! – суета сует и томление духа…
Но вот какой-то легкий шорох отвлек его, он поднял голову, осмотрелся.
–Змея?.. Да нет. Птица, наверное. Небось свила гнездо, теперь беспокоится за птенцов. Не бойся, пичуга! Я человек не злой.
Как ни странно, но шорох прекратился.
–Хорошо здесь!.. Буду сюда приходить. Ведь все дни мои – скорби, и все мои труды – беспокойство… Даже ночью сердце не знает покоя…
Надел сандалии, собрал свое нехитрое имущество. Сделал несколько шагов, но остановился и обернулся:
–А ты, птица, не тревожься понапрасну! Участь твоя и участь сынов человеческих – одна участь: все мы умрем, но ты мне, может, еще споешь что-нибудь, а я, может быть, еще что-нибудь запишу.
* * *
–Мой чудесный уголок! Я снова здесь!
Прислушался. Тишина.
–Улетела птица. А может – еще не прилетала.
Вновь расположился на каменном «троне». Вздохнул тяжело.
–«И устремил я свое сердце к тому, чтобы познать, что такое мудрость и познать, что есть безумие и глупость человеческие… И вот: все это суета, суета и томление духа…»
–«Мудрость… Чем больше мудрости – тем больше печали… Денно и нощно стремился я умножить свои познания, и что же?.. Все дни мои – скорбь, и все труды мои – беспокойство; и даже ночью сердце мое не ведает покоя…»
–«Ибо глупый не знает, о чем надо скорбеть и не скорбит: ест, пьет, спит…»
–«Сердце мудрых – в доме печали, а сердце глупых – в доме веселья…»
Шорох. Где-то в гуще лоз. Проповедник оторвался от пергаментов и поднял голову.
–Здравствуй, птичка.
Шорох стих.
–Экая ты невежливая. Могла бы и прочирикать: «Мир тебе, проповедник печали!» Ну, да ладно уж. До свиданья, птица!..
* * *
Мрачнее тучи было лицо Проповедника, когда он в третий раз швырнул свое убогое имущество на камень, сел сам, сгорбился. Скрипнул зубами. С птицей не поздоровался.
–«И нашел я, что горше смерти женщина! Она – сеть, сердце ее – силки, руки – оковы! Доброго человека – Бог спасет, а грешника она опутает!»
Шорох. Проповедник взглянул, язвительно улыбнулся:
–Что, птичка, не понравилось? Ты ведь о птенцах чирикаешь, как-никак – женщина!
И птичка ответила:
–«Положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень на руку твою: крепка, как смерть, любовь; как преисподняя люта ревность; стрелы любви – стрелы огненные, пламень необоримый, никаким потокам не залить и не погасить его!»
Как выглядел Проповедник, слушая неожиданную отповедь, неизвестно, но, по всей вероятности, достаточно комично, так как колокольчиком прозвенел смех «птички», а потом зашуршали листья винограда и взору его явилось ясноглазое личико молоденькой девушки.
–«Не смотри, что я смугла; это солнце опалило мне лицо!»
–Как это… здесь… одна… А вдруг я злой человек?! Схвачу тебя?!
–Ты – сильный. Наверное, если ударишь быка кулаком, он на колени упадет. Но только тебе никогда меня не догнать и не поймать!
–Храбрая какая…
–Да ты и не злой человек.
–Откуда ты знаешь?
–Так сам же говорил о том птичке.
–Мало ли что можно сказать.
–Нет. Злой человек не будет успокаивать птичку, не будет ее приветствовать. Да и – вот…
Девушка подошла и взяла Проповедника за рукав.
–Видишь? Я тебя совсем не боюсь.
–Но… Кто же тебе разрешает, кто же тебя отпускает бродить в одиночестве по таким… глухим местам?
Впечатлительный Проповедник, словно сам объятый страхом, тревожно осмотрелся.
–Сыновья моей матери разрешили, хотя и сердились. Я упросила их.
–Зачем?
–Царь Соломон хочет взять меня в жены…
–Царь Соломон?! Тебя?!! В жены?!!! – расхохотался Проповедник, но, вдруг, осекся: – Впрочем, почему бы и нет…
–Да не тот Соломон, – с досадой ответила девушка и потыкала указательным пальчиком в небо, – а наш, сосед, его так прозвали, он на свинью похож, видеть его не могу.
–За что его так… обозвали? Ты думаешь… – Проповедник повторил жест девушки, – тот Соломон похож на свинью?
–Откуда я знаю, на кого он похож? Да и знать не хочу. Он завидует… – (опять пальчик в небо) – аж слюни бегут… завидует, что у того тысяча жен, а у него всего четыре. Вот и заставляет их работать, как рабынь или мулов, чтоб собрать денег и купить меня.
–Тысяча… Это поклеп! Сплетни! Не так уж глуп тот Соломон, чтобы держать при себе тысячу безмозглых куриц! Гарем… Но гарем полагается по чину!
–Ну, не тысяча. Хотя бы десять. Пусть попробует ублажить по настоящему хоть одну.
–Что-то ты слишком хорошо разбираешься в этих вопросах, – сухо сказал Проповедник. – Не по годам.
–Через тысячу лет… нет, поболее – через две! кто-то скажет: «па-а-думаешь – бином Ньютона!..»
–Язычок у тебя… Кстати… Где ты научилась так красиво говорить? «Положи меня, как печать…», «Сыновья матери моей…» Почему не «братья мои»?
–А разве этому учатся? – девушка удивленно округлила глаза.
–А ты думала.
Проповедник вздохнул.
–Все, птичка. Мне пора уходить.
–Птичка, да птичка…
–Ох, правда. Как твое имя?
–Суламита. А твое?
–Я – Проповедник.
–Так и звать тебя – Проповедник?
–Так и зови.
–Что ж… ладно… А ты еще придешь?
–Конечно. Мне здесь нравится. И на душе почему-то легко, и сердце бьется без боли. Может… птичка тому причиной?..
Девушка вспыхнула, даже глаза у нее чуть-чуть повлажнели, но Проповедник ничего не заметил, наверное сумрачные мысли, временно изгнанные, вернулись вновь.
* * *
–Здравствуй, пти… Суламита!
–Здравствуй, Проповедник!
–О, как церемонно мы с тобой поприветствовались! Суламита… Вот у меня пергамент… ты повтори… это… А я запишу!
–К своим мрачным словам?!
–Нет. Мои слова – одно, твои – совсем другая книга. Повторишь?
–Да.
–Только не торопясь, чтоб я успевал за тобой.
–«Положи меня, как печать…»
–Так… дальше…
–«Не смотри на меня, что я смугла, это солнце опалило меня: сыновья матери моей разгневались на меня, заставили стеречь виноградник, – своего же виноградника я не стерегла…»
–Что значит: «своего виноградника я не стерегла»?
–Это я так. Просто придумала.
–А еще что-нибудь, чего я не слышал? Не придумала?
–Нет, – быстро сказала Суламита, но ресницы ее дрогнули, а щеки порозовели.
–Суламита! Девочка моя милая! Ведь это книга на тысячи лет! «Песнь песней»!
–Ладно… Только не смотри на меня… Смотри в свой пергамент… «О, ты прекрасен, возлюбленный мой, и любезен! и ложе у нас – зелень; кровля домов наших – кедры, потолки наши – кипарисы». «На ложе моем ночью искала я того, которого любит душа моя, искала его и не нашла его…»
–«…искала его и не нашла его…» Суламита…
Проповедник поднял голову, но рядом не было никого.
–Суламита… Улетела птичка…
* * *
«Всему свое время, и время всякой вещи под небом: время рождаться и время умирать…»
Поднял лицо от пергамента.
Осмотрелся.
Вслушался.
–Где-то летает наша птичка…
–«Время плакать, и время смеяться…»
–«Время ждать»?.. «Время надеяться»?.. Нет, лучше… Братья ее не пустили?..
Вздохнул.
–Лучше так: «Время любить и время ненавидеть…» Что-то мрачное все…
–«…время разрушать, и время строить…»
–Может, этот царек Соломончик выкупил ее в жены?..
–«…время войне и время миру…»
–Если и выкупил, тебе-то, проповедник, что за дело?!
В досаде собрал свои пергаменты и поднялся с камня.
–До свиданья, птичка, хоть ты и не прилетела! Пусть ветер донесет до тебя мои слова!
* * *
Наверное, ветер что-то донес: пришла Суламита. Но не успел обрадоваться Проповедник: лицо у девушки было какое-то… нехорошее. То есть, оно как было прелестным, так и осталось, вот только глаза… Но глаза тоже: были красивыми три дня назад и нисколько своей красоты не потеряли. Проповедник даже забыл поприветствовать свою «птичку».
–Суламита…
–Возьми меня в жены!
Эх, как трудно повествователю при таких поворотах сюжета! Ну что, кроме избитого «грянул гром» можно придумать! Да если и придумаешь, все одно будет: «как гром среди ясного неба»… Пусть уж он останется.
–Как… возьми в жены?.. Я – проповедник, бродяга. У меня нет дома. Куда я тебя приведу? В какие белокаменные палаты? На какое атласное ложе?
–А не надо ничего. Пусть, – Суламита широко взмахнула рукой, – пусть это будет белокаменной палатой, пусть атласным ложем будет твой плащ…
Что ж, второй удар грома. От этого удара у Проповедника почернело в глазах или, может, почернели зеленые листья винограда.
–Так вот, что ты за птичка… Порхаешь одна одинешенька по диким зарослям, предлагаешь себя всякому встречному бродяжке…
* * *
Отчаянно зарыдала Суламита, рыдания сбили ее с ног, она упала на каменную плиту.
–Я хочу умереть… Царь Соломон насобирал денег… Много насобирал!.. Польстились братья… Продали меня ему… Завтра меня поведут… в его стойло! Я скажу, что потеряла свое девичество, и меня побьют камнями… Когда буду умирать, хочу… хочу унести в могилу память… о человеке… единственном… которого полюбила моя душа…
Какой там «гром»… Проповедник едва не задохнулся, сердце у него то останавливалось, то ломало грудную клетку. Он закутал девушку в свой плащ, поднял, прижал драгоценный сверток к груди. Презрительно окинул взглядом разбросанные по песку пергаменты и пошел, шепча что-то сквозь оскаленные стиснутые зубы.
–Проповедник… Ты – проповедник?! Ты – пень! Дубина стоеросовая! Неужели сразу нельзя было догадаться?! Сердцевед несчастный…
Суламита слышала какой-то шепот, но, как сомнамбула, ничего не понимала. Но вот Проповедник остановился, заговорил громче, в голосе его появились совершенно неожиданные повелительные нотки, он куда-то поднялся, сел, все так же сжимая закутанное тело.
Вот качнуло раз, другой. Потом покачивание стало непрерывным. Ах, да ведь это покачивание быстро бегущей повозки!
Вот она остановилась. Тихие невнятные слова. Ее снова несут, но недалеко. Положили на что-то мягкое. Тихая речь. Чьи-то удаляющиеся шаги. Вот Суламиту выпростали из плаща, над ней своды огромного роскошного шатра и участливые лица трех женщин.
–Ничего не бойся, девочка. Пойдем, мы тебя умоем и умастим!
* * *
Представим себе великого царя Соломона, восседает он на троне из золота и слоновой кости, вдоль колоннад, правой и левой, толпы царедворцев, воинов, слуг. Опытные сановники исподтишка переглядываются, что-то необычное сулит им прищур глаз царя и его сжатые губы.
Вот царь взглядом отыскал нужного слугу и легонько ему кивнул. Тот поклонился и вышел.
Придворные замерли в ожидании и… Нет, такого они не ожидали: слуга ввел и поставил перед троном какого-то, по всей видимости зажиточного, но неряшливо одетого простолюдина, жирненького и коротенького. Царский гость извивался и сочился в чувствах восторга и благоговения перед оказанной ему неслыханной честью и, что самое невероятное, казалось, что и царь испытывает подобные чувства. Но казалось это тем, кто стоял не так близко к трону, у тех же, кто находился рядом, холодок пробегал по спине: такую лютую злобу почуяли они у своего владыки.
–Донеслось до меня, – тщательно и раздельно выговаривая слова повел свою речь царь, – что тебя в твоей округе называют «царем Соломоном». Это правда?
–Хи-хи!..
–Коллега, стало быть. Однофамилец. Рад познакомиться.
–Хи-хи!..
–И не потому ли это, что ты тоже имеешь тысячу жен?
–Хи-хи!..
–Сколько у тебя жен? Тысяча? Полторы? Две? Так мне с тобой не потягаться!
–Всего четыре…
–Тысячи?!!
–Нет… просто… четыре…
–Так какой ты тогда Соломон? Так себе, Соломонишка… Соломонченок… Ты бы хоть пятую завел.
–Великий царь! Я завел! А она сбежала! А ее братья отказываются вернуть деньги, которые я заплатил за нее! Великий царь! Прикажи им…
–Негодяи! Не вернули?!
Царский кивок, выражаясь современной лексикой, начальнику службы безопасности:
–Деньги отобрать. Начистить им… Гм… Ладно, без мордобоя. Братья все же…
–Хи-хи!.. Великий царь!..
–Ну а тебя то, коллега Соломончик, чем вознаградить?
–Хи-хи!..
–Хочешь поступить на службу к кому-нибудь из моих придворных?
–Хи-хи! Хи-хи! Хи-хи!
Снова кивок. Пышно разодетый царедворец приблизился к трону.
–Ты говорил, что тебе евнух нужен, а ничего порядочного не попадается. Сейчас вот… как смотришь?..
Царедворцу евнух был нужен, как прошлогодний аравийский снег верблюду, но на то он и царедворец, чтобы с полуслова понимать, чего хочет царь.
–О! Да! Наконец-то! Находка!
–А… а… а…
–Благодари великого царя за великую милость!!
–А - а - а - а!!!
–Моего лучшего лекаря! – кричал царь в спины двум дюжим молодцам, тащущих под мышки визжащего уличного царька. – Бритву наточить! Чтоб падающий волос сам распадался на две половинки!
* * *
Уф-ф-ф!.. Тяжела ты, шапка Моно… Нет, не так: тяжело ты, гусиное перо летописца!..
Первый акт драмы… или комедии?.. завершился, а впереди еще два акта и никаких тебе антрактов.
Перед троном двое – левой рукой к царю молодой воин, правой – закутанная женщина.
–Открой лицо, – тихо сказал царь. Женщина откинула невесомую светлую вуаль.
Воин побледнел. Женщина – нет, вернее, побледнела раньше: она то сквозь вуаль видела, кто стоит против нее.
–Ваши семьи жили рядом… Вы с младенчества знали друг друга… У вас были одни игрушки… Но вот появился царь… Отцы ваши побоялись возразить ему, а он ничего не знал, а вас никто и спрашивать не собирался…
Угрюмая складка перерезала царю переносицу.
–Ты… (воину) согласен взять ее в жены? А ты… (женщине) хочешь, чтобы он стал твоим мужем?..
Звенящая тишина.
–Опять я не догадался… – сквозь зубы прошептал Соломон. – Вам страшно сказать «да» и страшно – «нет»… Ну, что ж, придется власть употребить…
Царь легко вскочил с трона, подошел к безмолвной паре, взял их за руки. Соединил, сжал до боли.
–Нарекаю вас мужем и женой! А это – свадебный подарок.
Протянул небольшую шкатулку с драгоценностями.
–Идите! – громко.
И, чуть слышно только двоим:
–И простите меня!..
Третий акт самый короткий, но и самый сногсшибательный. Летописец ограничится лишь кратким пересказом основных тезисов царского постановления, зачитанного обществу дежурным глашатаем:
1) В царском саду проводится большое гуляние.
2) В гулянии в обязательном порядке участвуют все женщины царского гарема.
3) Лица их должны быть открыты, а одеяние целомудренно не препятствовать лицезрению нежных форм красавиц.
4) Кроме прекрасных дам в саду должны быть представлены и мужчины: не младше двадцати пяти лет и не старше тридцати пяти;
Не женатые, но желающие обзавестись женами;
Хорошей наружности и осанки;
С безукоризненным реноме и приличным состоянием;
Право выбора, после некоторого времени знакомства всех со всеми, принадлежит женщинам;
Мужчинам же остается право либо вежливо поблагодарить, либо ответить согласием.
Примечание. Мужчинам рекомендуется особо не перебирать.
* * *
Суламита не понимала, что с нею приключилось, но какое-то сладостное спокойствие осенило ее душу. Она лежала на мягком ложе, едва прикрытая тонким невесомым покрывалом, лежала и бездумно рассматривала узоры на куполе шатра.
Легкие шаги.
Проповедник.
На нем такое же одеяние, в каком он появился в ее винограднике, только из другой, тонкой и дорогой ткани.
Опустился на колени перед ее ложем.
–Ты меня выбрала своим мужем. Это твое слово и я его тебе не возвращу!
Губы Проповедника с тонкой лаской блуждали по ее обнаженным плечам и груди.
–Суламита… Птичка… А царь Соломон – глуп! Он не знал, что такое любовь! Но, возможно, немного и поумнел!
Тихо рассмеялся.
–Он весь свой гарем выдал замуж! Ты бы только знала, как стремительно совершилось это сватовство! Теперь у него ни одной жены нет. Ну а нам с тобой что за дело до всех этих царей и царьков Соломонов?
Помолчал. Потом:
–«Источник твой да будет благословен; и утешайся женою юности твоей, любезною ланию и прекрасною серною; груди ее да упоявают тебя во всякое время, любовию ее услаждайся постоянно…» Видишь, я тоже, как ты, могу говорить красиво… Суламита…