Тряхнув нечесаной шевелюрой, цвета выгоревшей на солнце травы, Миц, зажав в зубах папироску, лукаво прищурившись, продолжил:
- Да я там с самим Иосифом Виссарионычем поболтал, а с Ильичём вообще подружился.
Висарионыч какой-то мутный, всё молчал да потухшую трубочку рассасывал. А вот Владимир Ильич человек! Человечище! Правда, как-то странно, всё меня батенькой называл, хотя и не старше. А как узнал, что я моряк, да ещё из Севастополя, отвел в сторонку, и так проникновенно: - А с вами, братишка, я хочу пообщаться плотнее. Уверен, батенька, что вы мне сейчас о флоте много интересного расскажете.
Достал Ильич из кармана чекушку.
- Ну, давай! За мировой пролетариат! Что бы он, в конце-то концов, во всех странах объединился!
Двумя глотками, по-чеснаку, ополовинил, как по линейке смерил, протянул мне, приобнял. - Можешь сфоткаться со мной, грит, бесплатно. О как!
=
Неизвестно, жив он теперь, рассказчик этот. Скорее нет, чем да. При таком отношении к себе, и к жизни вообще, долго не живут. Хотя, кто знает, что такое «долго», что «мало». Главное как. Но и здесь тоже всякое быть может. Вроде яркая личность, известная, а ушел и мало кто вспомнит. Тут важно, чем светил, спичкой или факелом.
Чем «освещал» своё окружение Миц непонятно, но был он фигурой неординарной, и очень, как у нас говорили, широко известной в узких кругах моряков Вспомогательного флота города Севастополь.
Истории про него до сих пор частенько звучат при судовых застольях и даже просто посиделках за чайком или на перекурах. И частенько можно услышать:
- Ну как там Миц поживает?
А в ответ практически всегда:
- Да вроде ничего. Правда, давно не видел.
Этакая иллюзия вневременнОго присутствия. А поживает, или уже… Даже не задумываются.
Миц всегда выглядел лет на двадцать пять – пятьдесят. В зависимости от вчера выпитого. Сейчас ему было бы где-то около или слегка за сто, но в народной памяти он всё такой же, как и в семидесятых, впрочем, как и в восьмидесятых и девяностых. Вполне вероятно, что рассказываемые истории произошли в свое время вовсе и не с ним, но это уже не так важно.
=
Миц совсем расслабился. Интерес к его рассказу разгорался всё больше и больше, слушающие даже рты пораскрывали.
Ещё бы. Недельку назад он, не спеша, галсировал по Красной площади. Почесывая лохматый затылок, рассматривал кремлевские стены и башни, казавшийся таким уютным, маленький красивый храм и повсеместно толпившихся, одетых как-то аккуратненько, не по-нашему в светлое, иностранцев. В общем, гулял по столице сам по себе, как мартовский кот. Бродил и с восторгом думал – хочу туда пойду, хочу сюда... Да беда в том, что быстро расхотелось и туда, и сюда. Устал от толпы и шума.
Теперь он «дома», а рядом такие благодарные слушатели. Ну, кто из этих сопляков, с восторгом рассматривавших развалившегося на крышке трюма рассказчика, вообще был в Москве? А если и был, то всё в делах, бегах, заботах, чаще просто проездом.
- Ну, ты Миц, и даешь! Хорош брехать! Ладно эти сосунки. У них историк, поди, всю жизнь на больничном просидел. Меня бы постеснялся.
- Да ты Иваныч погодь. Я-то в надежде на твой интеллект и тонкое чувство юмора, а ты… - Рассказчик недовольно посмотрел на недавно подошедшего старшего механика, молча слушавшего Мица, облокотившись на буксирную дугу.
Слушатели, их было трое, судя по взглядам, так пока ничего и не поняли. Рассказчик с энтузиазмом продолжил:
- Слухайте дале. Вот только всю дружбу с Ильичем сам я и испортил. Надо же было умудриться такое вождю предложить. Мол, чё мы тут среди толпы толкаемся, пойдем Вова к тебе домой, в Мавзолей, по-человечьи посидим. У меня фляга со спиртяжкой… Может у тебя там закусь какая есть? А он чёй-то обиделся. Глазёнками зырк и как закричит: «Толпа?! Это мой народ! Электорат, понимаешь! Мне с массами быть надо и, как можно больше! Это смысл всей жизни моей! Иди алкаш! Не мешай!». Он, падла, за каждую фотку с ентого электорату по стошке берёт. Конечно смысл.
Миц провел огромными ручищами по небритым, заросшим рыжей щетиной щекам.
- Дык я настаивать не стал, там их много, этих Ильичей. Некоторые, правда, фанерные, а остальные ничего. Как клоны, блин! Они там вперемешку со Сталиными. Ну, дети лейтенанта Шмидта, да и только. Всю площадь по кирпичикам поделили на зоны. Один только дед бородатый с посохом в одиночестве в сторонке скромничал. Оказался Грозным Ванькой. Слыхали про такого?
А в ответ по-прежнему удивленные, почти восторженно открытые глаза и приоткрытые рты. Похоже им что Ильич, что Виссарионыч… в укроучебниках про это не рассказывали.
- Представляете? Площадь эта Красная, не такая уж и большая, как по телику кажется. А народишку там шлындает превеликое множество. Грят, кремль раньше белым был, а площадь почему-то Красная. Странно как-то. Не от слова же «красивый». Чё там красивого. Просто необычно как-то.
Коричневый замшевый пиджак, лет двадцать назад вышедший из моды, одетый на когда-то бывшую белой майку, затертые до непонятного цвета джинсы и зеленые, без шнурков, ботинки на босую ногу. В майке и белых спортивных тапочках без шнурков, Миц ходил круглый год. Благо в Крыму зИмы, как всегда говорил Миц, мягонькие, а тут в отпуск как бы приоделся.
- Я не понял! – Стармех с удивлением уставился на ботинки Мица. – Я не понял, что у тебя на ногах?
- А чё? Я перед отпуском смотрю, какие-то чоботы у мусорки на юте стоят. Не ехать же в Москву в белых тапочках. Вот я их и взял.
- Да то ж мои рабочие прогары, Я думал, что их выкинули по старости.
- Та ну! Я их помыл пенообразователем, зеленой палубной красочкой мазанул и всё окейна.
- Как красочкой?
- Да флейцом, у матросов взял. Они палубу красили.
- И вот в этом ты по Москве гулял?
- А чё. Я и в Гранатовой палате был на экскурсии, в театр ходил. Только не помню, как это называлось. – Миц многозначительно ткнул указательным пальцем в небо. - В общем, опера!
- В Кремль, правда, не пошел, устал, а по городу побродил. Не нравится мне эта Москва. Все куда-то спешат, кого, о чем спросишь, посмотрят на тебя презрительным взглядом, и молча дальше. Похоже, сами ничего не знают. Не то, что в Питере. – Миц встал, поправил майку и, облокотившись на планширь, сплюнул окурок за борт.
Ростом он был под два метра. Грудь впалая, руки несуразно торчавшие из рукавов пиджака как у переростка, короткие штаны. И эти ужасные военно-морские рабочие ботинки из сыромятной кожи без шнурков, да ещё и зелёные.
- Я бы тоже с тобой разговаривать не стал. Ты себя давно в зеркале видел?
- А чё я в твоем зеркале не видал? Я там в полный рост не помещаюсь. В витрине гастронома выгляжу ничё.
Уж где-где, а у гастронома Миц бывал часто, иногда по несколько раз в день. На флоте он был «штатным» гонялой за бухлом. Бежать в магазин, в жару и в горочку, мало кто хотел. Тут-то Миц и был незаменимым собутыльником. И это при постоянном отсутствии денег, которые пропивались в первую же неделю после получки. Быстрей никто сгонять не смог бы. Наверно он знал тайные тропы, а может телепорт какой. После очередной закусить не успеешь, а он уже возвращается затаренный. А ещё для него не существовало «поздно», «рано» или «уже закрыто». Он мог портвейн достать в любое время и в любом количестве. И прозвали его Биомицыном, что в переводе с его пьяного на трезвый язык звучало как «Белое Мицне». Был такой популярный в советское время крепкий и дешевый напиток. Как звали Биомицина на самом деле, знали только командиры на судне и кадровички. А в народе он сохранился коротко – Миц. Так выговорить проще.
Что удивительно, он для любой компании в радость и странности внешнего вида, после непродолжительного общения, не замечались, прощалось ему всё.
- Привет студент! – Не зная имени курсанта-практиканта, но видев того несколько раз, Миц дружески похлопал его по плечу, - Чем занимаешься?
- Да так. В основном думаю, куда бы пойти. На танцы, наверно.
- Студент! Я понимаю, что курсанту на морской практике, ещё интересно ходить на танцы, но пора и повзрослеть бы. А ты че шепелявишь?
- Таблетка под языком.
- Язык болит?
- Да не, память укрепляю.
- А че так далеко, под язык-то? В ухо вставь. Клоун! Пошли лучше в кафешке посидим.
- Откуда деньги? От степухи только на танцы и сигареты осталось.
- Да пошли. Не боИсь.
Перед входом в кафе Миц, зачем-то засунув руку в карман, глядя себе под ноги, спросил:
- Так сколько у тебя там бабла-то?
- Да, в общем-то, рубль с мелочью.
- На самом деле? – Досада и удивление были по-настоящему искренними. – Значит не судьба. Ну, ты старина, извини. Некогда мне по кабакам. – И, посмотрев на часы, добавил: - Дела, брат, понимаешь…
А поутру всё как обычно. Снова на перекуре трёп. Миц как всегда весел и свеж и в центре ванимания.
- Сел как-то в тачку. Надо было в Симферополь на самолет. Времени в обрез. Таксёр вроде понятливый, хорошо гнать начал. А тут, вдруг, голосуют двое. Он по тормозам, успею, мол. И тем тоже в Симферополь оказалось. Сели втроем сзади, я посередине. Тут таксист чтой-то медленно ехать стал. Насторожило.
Смотрю один картишки достал, дорожку сократим, грит.
Миц уселся поудобней. Закурил папироску. Сигареты он презирал.
- Тут я и вспомнил, слухи были, что на трассе шулеры орудуют. Одного замочили насмерть. Видать бабла было нормально. Кончили и у трассы в канаву. У меня аж холодок по спине. В лопатнике отпускные, ну, то, что от них осталось. Но достаточно там было. За это мож и не грохнут, но всё равно жаль.
Сопротивление, как грится, бесполезно.
Раскинули. Ставку сразу немалую на кон. И, как полагается, первым выиграл я, ну, чтобы «закусил», видать.
Боже мой! Думаю. Это ровно половина моих отпускных, больше чем после вчерашнего осталось. Аж зажмурился, но бабки взял.
Только по второму кругу раскинули, мент останавливает.
- Случайно не в Аэропорт?
Я как заору:
- Да!
Аж голос сорвал, сам собственного крика испугался. И эти, кидалы, видать обгадились со страху, побледнели, по углам забились, картишки на пол.
До места молча доехали.
В аэропорту мента чуть не расцеловал. Вот бы каждый раз так. Надо было с ним договориться на будущее.
При случае Миц мог бы и не только с ментом договориться, с кем угодно и о чём угодно, особенно если это будет за стаканчиком портюши, типа «Белое Мицне».
- Ты где пропадал, неделю не видно было?
- Да что-то неважно себя чувствую. Как кашляну, отдается в затылке. Как думаешь? Что это?
- Да кто его знает. Я те что, доктор?
- А я и без тебя знаю. Эхо это. У меня тут давеча неожиданная и удивительная встреча была. Вот после неё и непорядок в башке. – Миц посерьёзнел, закурил. - На дежурстве в машинном отделении, за котлом, увидел чёртика. Самого, что ни на есть настоящего, зелёного с рожками, хвостатого с копытами. Не веришь? Напрасно.
Вот только как он туда попал? Не пойму. Ох, и пришлось же побегать за ним. Я его металлическим прутом гонял с полчаса. Прыгал гад по манометрам и замерникам, почему-то стеклянное выбирал, скотина! Поколошматил я там всё что было, но загнал гада под пайолы.
И не понять шутит он, или пьян, и пока не спустились в машинное отделение, верили, что это очередной трёп.
А Миц рассказывал, как у нас говорят, на полном серьёзе, и, судя по всему, во всё это верил на самом деле. Рассказать он мог всё что угодно, но тут он всем, кто пришел в машинное отделение, строго настрого запрещал даже заглядывать под пайолы. Тут уж попробуй не поверь.
- Он чё? Серьёзно? Не бывает же чертей. - Не очень уверенно шепотом сказал или скорее спросил стоявший в коридоре матрос, явно рассчитывающий, что Миц его не услышит.
- Незнание кого-то о чём-то не означает отсутствие этого «чего-то» в природе. Согласен, для этого «кого-то», это «что-то» до определенного момента точно не существует. По русский говоря - подрастешь, поверишь.
Этой фразой Миц не только вывел из остолбенения окружающих, но и у всех напрочь отбил зародившуюся подленькую мыслишку вызвать скорую или милицию. Просто налили ему сто грамм спирта и уложили в койку. Это то, что на флоте называется, поступить по-людски.
А на утро, как и не было чертёнка.
Уже к вечеру разбитое было восстановлено.
При своих связях во всех сферах, особенно там,
где «Белое Мицне» или «Искристое» было в ходу, достать можно было любые запчасти. Ну, не всем, конечно…
Что удивительно, судя по рассказам, в мореходку Миц поступил учиться на судоводителя, а закончил механиком. Когда с ним произошел такой метаморфоз история умалчивает, но факт такой имелся. А вот поработав матросом, переквалифицировался в завпроды, позже в буфетчики, а в последнее время, неожиданно для всех, стал мотористом, периодически переходя в кочегары. Многостаночник какой-то.
- Начал я с матросов. Ну, вот, кто из вас, сопляков этаких, - ткнув указательным пальцем в небо, Миц высокомерно посмотрел по сторонам. Уткнувшись взглядом в стармеха, махнул на него рукой:
- Иваныч! Эт я не тебе.
Продолжил:
- Кто из вас может похвастаться тем, что в первый рабочий месяц, капитан огромного судна пообещал его придушить, на рее повесить, или утопить, привязав к якорю? Но в результате держал его при себе, до определенного времени оберегая от всяческих проблем. А?
- Обычно капитаны молодняк вообще не замечают, я имею ввиду матросню, пока тех на руль не поставят. Ну, или, что-нибудь не натворят. – Стармех приготовился слушать очередной трёп.
- Молчите? Естественно. Таких индивидуумов как я на шарике раз и обчелся.
Ладно. Расскажу.
На первой морской практике, тут, в Севастополе, меня, как «карасню», сразу определили поближе к гальюну. Красить я толком ещё не научился, на руль ставить опасно, я слово «ЛАГ» тогда с трудом вспомнить мог, всё называл его спидометром. Поэтому «обрез», ветошь, «голяк» и «машка» были для меня первыми морскими приборами, к которым боцман допустил без всякой подготовки и зачётов. Даже на вахту у трапа ещё ни разу не заступил. Хотя чего там сложного, как мне тогда казалось, сторож он и есть сторож. Это потом я умным стал, узнал кой чего. Но не об этом.
Очень хотелось показать всем, мол, я не такой уж и лопух. Если чего не знаю, так хоть стараюсь. Проявлял рвение как мог. Да так, что боцманюга стал нагружать меня работой больше чем кого-либо раза в три. Матросы, а он и сам выходец из низ, его по дружбе могли и послать куда-нибудь, если перестарается с заданиями, а тут такой прилежный мальчик.
И вдруг, в один прекрасный момент, а моментом этим оказался уход буфетчицы в отпуск, «отняли» у меня коридоры, гальюны и прочие служебные помещения. «Приборы» моего заведования остались прежними, а вот объект приборки изменился. Ежедневно по утрам, я должен был прибираться в каюте капитана, в кают-компании и буфете командного состава. А по пятницам большая приборка. То есть, по словам боцмана, классический вариант - поближе к камбузу и по возможности стараться избегать встречи с начальством, с капитаном. Он на борт, я из каюты, он на мостик, я в каюту.
Ну, не тут-то было, решил я. Капитан должен сам заинтересоваться, кто это так у него отлично приборку делает? А не перевести ли такого добросовестного матроса второго класса в первые, да ещё и в рулевые.
И я взялся за дело. Решил вечером, пока кэпа нет, начать с большой приборки.
Буфетчица, судя по всему, старанием не отличалась. Имела, как говорится, на то право. Ходили слухи, что капитан проявлял к ней особый интерес, и она иногда делала приборку у него в каюте по вечерам, а то и до утра. Но это совершенно не моё дело. Я, что вполне естественно, претендовал не на это.
Вертелся как «электровеник». Всё предусмотрел, всё протер, всё помыл. Графин стал как хрустальный, палас, будто новый постелили. И откуда в море пыль? Я её тогда, блин, столько выгреб!
Раковина, унитаз, сверкали как котовы яшки, душевая с постройки такой чистой не была. Последним штрихом зеркало над раковиной и стеклянная полка. А на полке стоял большой бокал полный воды. И чтобы не оставлять на насухо вытертой раковине мокрых капель, выбежал на шкафут и выплеснул воду за борт. Краем глаза увидел идущего к себе в каюту капитана. Тот как-то неожиданно остановился с протянутой в мою сторону рукой и с удивлением посмотрел за борт. Воды ему, что ли жалко?
Я в ванную, кружку на место, «приборы» в охапку и бегом в коридор, затаился в комнате отдыха командного состава и жду благодарности.
Но услышал вовсе не это, услышал все то, о чем сказал в самом начале про рею, якорь и тому подобное и ещё многое, чего о себе не знал и даже не подозревал.
В этой кружке были зубы. Как говорил капитан, парадные челюсти. У него были протезы рабочие, для еды, старые затертые, немного, из-за старости, пожелтевшие, и парадные, которые он надевал в торжественных случаях и при общении.
С перепуга пришлось соврать, что у меня тётка стоматолог-протезист, чем и обезопасил себя от преждевременной смерти.
Это сейчас все доступно, а тогда, в советские времена, с протезированием, собственно как и со многим другим, были большие проблемы.
Сначала моя несуществующая тётка-стоматолог была в отпуске, потом приболела, а там и практика закончилась. Распределение после мореходки я получил в Севастополь. По первости опасался встречи. И только лет этак через семь - восемь после той приборки, случайно встретились этим «беззубым» на одном судне. Всё никак не мог вспомнить, где он меня видел. А я и не напоминал.
Я вусегда с удовольствием рассказывал знакомым про этого оригинала, умышленно не думая о том, что уже и самому далеко за пятьдесят, а встречал Мица в семнадцатилетнем возрасте. И надо же было мне серьёзно заинтересоваться, как он и что с ним. Всё испортил. Нашел человека, который слишком много знал. Вроде бы Миц, хотя не уверен, что это именно он, съездив в отпуск на родину в Хабаровск, застал свою невесту с другом чуть ли не в постели. По приезду запил как никогда и… вскрыл себе вены.
Напрасно это я так любопытствовал. Будто потерял близкого человека.
Печально как-то всё закончилось бы, да недавно мне снова про Мица историю рассказали, а на вопрос, как он там, и где, сообщили, что в Средиземку на боевую службу ушел, будет через пару месяцев и сразу на пенсию, все-таки шестой, восьмой или какой-то там очередной десяток недавно отпраздновал. Ну, а если про Хабаровск правда, жаль, могла бы получиться замечательная и бесконечная история.