Позже, когда всё уже произошло, когда состоялось Сашино исключение из университета, я написала письма в университетский комитет комсомола и в ректорат. Как сегодня можно оценить этот мой давний поступок? Как малодушие? Может быть. Но я – мать, этим всё сказано.
Мне нужно было думать о будущем своего сына, а утопающий, как известно, хватается за соломинку.
Письма эти в основном состояли из моих вопросов: как же так получилось – тринадцатилетний мальчик, недавний пионер, знаменосец и т.д., которого я отдала в ваши руки, в пятнадцать лет оказался вдруг антисоветчиком? Вопросы были, на мой взгляд, весьма законные. Вы его пестовали, – спрашивала я, – вы говорили о нём как о будущем великом деятеле нашей науки, и вдруг вы же его исключаете из университета – за то, что он неправильно политически воспитан, за то, что у него неправильные взгляды. Как, простите, мне вас понимать?
Сами мои письма не сохранились. Но сохранились ответы – и из комитета ВЛКСМ, и из ректората.
Особенно взволновало меня письмо-ответ из комитета комсомола.
“Уважаемая Дебора Яковлевна!
Получили Ваше письмо. Вы пишете, что Вас не известили об исключении Вашего сына из комсомола и из университета, и что Вы узнали об этом только из слов Александра. Сообщаем, что на расширенном заседании комитета ВЛКСМ НГУ приняли решение проинформировать родителей ребят, принимавших участие в том печальном деле, но по настоятельным просьбам этих студентов не сообщать ничего родителям, т.к. «это будет для них страшный удар», и они лучше сами всё им расскажут, мы не стали писать.
Теперь, получив Ваше письмо, мы сообщаем о причинах исключения Александра из рядов ВЛКСМ и из университета.
В январе 1968 г. на стенах общественных зданий Академгородка появились лозунги антисоветского содержания. Их написали наши студенты, среди которых был Александр Горбань, тогда студент I курса физфака. Именно он из неизвестных нам источников получил информацию о процессе Гинзбурга и др. и поручил студенту гуманитарного факультета Петрику организовать «инициативную группу», которая могла бы «привлечь к этому вопросу общественное мнение».
После того как имена студентов, участвовавших в этом деле, стали известны, комитет ВЛКСМ НГУ рассмотрел их персональные дела.
Александр отказался отвечать на вопросы, откуда у него информация, «потому что не хотел подводить других людей». Выступая в защиту Гинзбурга, Галанскова, Александр не знал, что это за люди, не читал их произведений, и тем не менее, по его словам и рассказам других ребят, стал «идейным вдохновителем» группы.
Ершистость, подчёркнутая независимость в суждениях и излишняя категоричность Александра на собрании объясняются, конечно, его молодостью, однако нам показалось странной для человека его возраста ожесточённость и законченность высказываний относительно Советской власти, демократии, повторения 1937 года и пр.
На все вопросы о том, чем ущемляются права граждан СССР, он ответить не мог, кроме ссылок на отсутствие «свободы слова». Писать лозунги, – сказал Александр, – глупо, потому что бесполезно, но отношение к процессу Гинзбурга не изменил.
Ситуация возникла сложная, т.к. Александр молод и не может полностью отвечать за свои поступки (иначе всех, кто писал лозунги, привлекли бы к уголовной ответственности), но, являясь членом ВЛКСМ с 14 лет, Александр мог и должен был отвечать за выполнение Устава ВЛКСМ.
Учитывая все обстоятельства, комитет ВЛКСМ исключил Вашего сына и ряд других студентов из комсомола, а ректорат рассмотрел вопрос об исключении их из университета.
Вопрос о воспитательной работе в ФМШ и общежитии школьников был поставлен на парткоме университета. Дирекция школы и комитет ВЛКСМ НГУ приняли необходимые меры.
Из Вашего письма мы узнали, что сейчас Александр успешно учится в ПТУ, совмещая это с общественной работой. Если он зарекомендует себя с хорошей стороны, то через год может подать заявление в комсомольскую организацию ПТУ с просьбой принять его в комсомол.
Ему также не закрыта и дорога в университет. Представив хорошую характеристику с места работы, он может просить ректорат о восстановлении.
Судьба Александра нам не безразлична. Мы сочувствуем Вашему горю и надеемся, что Ваш авторитет благотворно скажется на характере Вашего сына, позволит ему правильно оценить своё поведение.
С уважением – секретарь комитета ВЛКСМ НГУ
Люда Хазова. 25 марта 1970.
– Даже в этом ответном официальном письме, – продолжает свой рассказ Д.Я. Сапожникова, – письме секретаря университетской комсомольской организации мой собственный сын высветился как-то по-особому. Много позже, когда ему было уже 32 года, я впервые этот ответ ему показала. И сказала: надеюсь, что в твоей жизни будут и другие достойные поступки, но за то давнее тебе многое простится.
Действительно, поведение мальчишки, который не захотел раскаяться и который взял на себя всю вину, хотя не он был, конечно, зачинщиком. А взял вину на себя, потому что подельщики были старше его и могли оказаться в лагерях. А его в 15 лет по нашим законам посадить не могли, его могли исключить и морально растоптать, но в лагерную пыль его превратить не могли. Мне очень дорого это письмо как документальное свидетельство внутренней стойкости сына, отсутствия в нём раздвоенности. Этот эпизод во многом изменил его жизнь, потому что после него он на 10 лет был оторван от настоящей науки. Насколько плодотворными могли стать эти годы, теперь можно только предполагать».
Дебора Яковлевна рассказывает и о другом ответе, полученном ею примерно в то же время – весной 1970 года – из ректората Новосибирского университета. И если в первом, письме, написанном комсомольским секретарём, человеком в сущности ещё молодым и не до конца, видимо, зашоренным Системой, при желании ещё можно было рассмотреть некие оттенки искренности и даже сочувствия, то письмо второе, по сути дела, не оставляло никаких надежд:
«Уважаемая Дебора Яковлевна!
Я задержался с ответом на Ваше письмо, т.к. писать такой ответ для меня непросто.
Вы понимаете, что я должен чувствовать себя в определённой мере ответственным за то, что произошло с Вашим сыном. Не без моего недосмотра некоторые неразумные и бессовестные люди долго работали в ФМШ и университете, и, я уверен, перемены в Вашем сыне произошли под их влиянием. К сожалению, Саша увлёкся болтовнёй своих знакомых настолько, что попытки профессора Ю.Б. Румера повлиять на него, увести в серьёзную работу не дали никаких результатов . Саша очень много и упорно запирался на следствии, причём это не было запирательством из страха перед наказанием. Таково мнение людей, разбиравших дело. Мальчишеское упрямство Саши, наша неспособность повлиять на Вашего сына были основными причинами, определившими отчисление его из университета.
Вы спрашиваете о возможности восстановления Саши. В принципе это, по-моему, возможно, но нам, т.е. руководству университета, нужны твёрдые гарантии, что восстановление Саши окажет положительное воспитательное воздействие на остальных студентов. И здесь очень много требуется от Вашего сына. Это не только великолепная работа и отличная характеристика из Омска, но постоянная общественная деятельность в университете, предупреждение ошибок других студентов, если угодно, общественное подвижничество. Способен ли на такое Саша? Преодолеет ли он своё мальчишеское упрямство? Не будет ли ему особенно трудно в нашем университете? Вот эти вопросы меня беспокоят.
С уважением – Е.И. Биченков». 30.3.1970 г.”
Продолжение следует: http://www.proza.ru/2017/09/08/1693