Часть2. Рыжая Лёлька. Глава 1
Глава 1
Квартира была огромная. Когда-то, ещё до революции ( в смысле Октябрьской) она была частью одного из доходных домов заводчика Лаптева, который имел их несколько, расположенных по тогдашним окраинам Москвы. Дом был высокий, семиэтажный, каменный и по тому времени очень комфортабельный: с лифтом, с горячей водой и большими, просторными комнатами, окна которых выходили в симпатичный садик с замысловатыми клумбами, небольшим прудиком и собирающимися, очевидно, искупаться в нём, несколько смущёнными нимфами, осторожно прикрывающими все свои прелести лёгкими покрывалами.
После Гражданской войны, когда жизнь потихоньку стала входить в мирное русло, дом Лаптева решено было отдать рабочим и служащим данного района: все архитектурные излишества снаружи посбивали кувалдами, сам дом выкрасили скучной серой краской, пруд засыпали мусором, нимф тоже куда-то спровадили, а поставили на середину двора скульптуру пионера, трубящего в горн. Шикарные и просторные квартиры поделили простым геометрическим способом- разбили на маленькие, средние и покрупнее прямоугольники, то бишь жилые коммунальные помещения, которые располагались по обе стороны длинных коридоров. С местами общего пользования -это кому как повезло: в некоторых таких коммуналках были и туалет, и ванная, в других же только то или только другое. Но вот кухни всё же пришлось оборудовать для каждой квартиры.
В одной из таких квартир на третьем этаже проживало четыре семьи, состоящей в общей сложности почти из тринадцати или пятнадцати человек, поскольку одна из жилиц была на сносях и вполне могла родить двойню.
***
Напротив массивной, обитой давно потёртым дерматином, входной двери находилась небольшая прихожая, в которой прямо напротив сиротливо располагалась давно некрашеная, одностворчатая дверь, ведущая в самую маленькую девятиметровую комнатку, узенькую как пенал, с небольшим окном в торце. В этом пенальчике проживали две старушки Фроловы, родные сёстры, одна из которых была парализована и прикована к постели уже много лет.
Справа в прихожей, почти встык с клетушкой, располагалась широкая двустворчатая дверь, которая вела в самую большую комнату этой квартиры метров тридцати с двумя просторными окнами. Непонятно почему её так и оставили, а не поделили на две или три комнаты. Эту большую комнату занимала семья Ларионовых: Сергей Николаевич, мужчина лет сорока преподаватель ВУЗа, немного прихрамывающий и ходивший всегда с тросточкой и его жена Лёлька с огненно рыжими, коротко постриженными волосами, которой было от силы лет двадцать пять. Работала она машинисткой в редакции одного из толстых журналов.
Из этой маленькой прихожей направо уходил длиннющий и узкий, всегда неприятно тёмный, без единой лампочки коридор. В самом конце этого «туннеля» слева находилась дверь, ведущая в две небольшие комнаты семьи Вишневецких, состоявшей из премиленькой блондиночки медсестры Верочки, её редко появляющегося дома мужа-фотокорреспондента Марка и его матери, женщины ещё не очень старой и старающейся всегда быть опрятно одетой, Берты Лазаревны.
Как раз напротив их двери находились ванная комната и туалет. Горячей воды в квартире давным давно не было, поэтому ванная комната походила, пожалуй, на кладовую с захламленной ржавой ванной и множеством развешенных на стенах и расставленных на полу тазов, корыт и шаек, поскольку стирать и мыться обитателям коммуналки всё же иногда приходилось, но в основном они посещали баню. Туалет был небольшим, все стены его покрывали разводы плесени, в нём вечно пахло сыростью и мочой, а сливной бачок находился под четырёхметровым потолком и представлял собой постоянную опасность и угрозу свалится кому-то на голову, когда приходилось этому кому-то дёргать за внушительную металлическую цепь с замусоленным деревянным набалдашником на конце.
Упирался бесконечно длинный и тёмный коридор в кухню, двери в которую не было вообще. Трудно сказать было ли это помещение вообще когда-то кухней : стена слева была с дверью, ведущей в три смежные комнаты, занимающие большой семьёй Телепнёвых, состоящей из восьмидесятилетнего деда Вассилиана, его дочери Марфы, двух её сыновей, дочери и беременной невестки Нинки, у которой уже был свой сын-подросток. Все они, кроме деда и детей, работали на шоколадной фабрике «Красный Октябрь».
Прямо в торце кухни располагалась небольшая дверь, ведущая на чёрный ход. Остальное пространство как-то умудрились заполонить одной единственной четырёхконфорочной газовой плитой, небольшой раковиной с краном холодной воды и несколькими столиками и полочками по количеству проживающих семей.
***
К старушкам Фроловым иногда по большим праздникам приезжали гости. Гости эти были детьми со внуками младшей сестры бабы Даши, у старшей, парализованной бабы Саши, детей не было. Вернее, когда-то у неё была одна единственная дочь Клавдия, девушка чрезвычайно идейная, серьёзная, дисциплинированная и честная,которая к тому же вдохновенно увлекалась русской литературой и, работая в Пензенской областной библиотеке, была ещё и секретарём партийной организации. Эти её качества и послужили причиной того,что когда в Пензу приехала сама Надежда Константиновна Крупская, чтобы заняться там осенившей её голову идеей открыть в районе музеи Белинского и Лермонтова, старания Клавдии были замечены. А позже Клавдия была переведена на работу в Москву, в группу многочисленных помощниц Крупской по переписке с пионерами, советскими детьми и детскими учреждениями. Клавдии выделили для проживания вот эту самую комнатку-клетушку, куда она и переехала вместе с матерью Александрой Андреевной. Но проработала в этой группе она не так долго: после смерти Крупской в 1939 году у Клавдии совсем неожиданно стали наблюдаться частые приступы неуравновешенного поведения. Обследовав, заботливые кремлёвские врачи посоветовали поместить её на лечение в психиатрическую клинику, где она вскорости и скончалась, а Александра Андреевна, не перенеся такой утраты, вскорости слегла с инсультом. Ухаживать за ней приехала из Пензы младшая сестра Дарья, да так и осталась жить в Москве. Здесь по случайному совпадению жили её два сына с семьями, так что старушки были не брошены и материально ни в чём не нуждались.
Когда случались Октябрьские праздники или Майские, то маленький пенальчик Фроловых вмещал всех их родственников.
Внучки бабы Даши, Лена и Галя, очень любили приходить в гости к бабушкам, особенно потому,что рядом в большой комнате жила весёлая рыжая тётенька. Тётеньку все звали не иначе как просто Лёлька, она была очень добрая и всегда зазывала девчонок к себе. Её просторная комната походила на дворец: огромная хрустальная люстра переливалась всеми цветами радуги, тёмно-красные шторы походили на театральный занавес, вдобавок она всегда угощала девочек шоколадными конфетами.
Но самое главное чудо Лёлькиного дворца состояла в том, что на тумбочках, стоящих по обеим сторонам огромной кровати, покрытой таким же тёмно-красным, как и шторы, покрывалом, были выставлены настоящие сокровища. Этими сокровищами были необыкновенно красивые и разные коробки из разноцветного картона, обитые внутри блестящим атласом, в выемках которого находились изящные, волшебные пузырьки с духами, одеколоном и баночки с пудрой. В красной с золотом коробке были духи «Красная Москва», в витиеватой голубой- «Белая сирень». Отдельно стояли духи «Пиковая дама», пузырёк которых закрывался стеклянной пробочкой в виде сердечка на винтообразной стеклянной палочке и духи «Красный мак» с увесистой шёлковой красно-жёлтой кисточкой, которая свисала с жёлтой крышки коробочки с нарисованным на ней красным маком и, написанным русскими буквами, но как китайские иероглифы, названием духов. Но самым удивительным был лежащий флакон с одеколоном ярко зелёного цвета, почти как настоящая виноградная гроздь. Этот одеколон так и назывался «Виноград». И запах в комнате у Лёльки всегда был одуряющий, пахло волшебством и тайной, такого богатства дома у девочек не было и то, что Лёлька пускает их к себе в комнату и разрешает потрогать все коробочки, понюхать, а иногда и подушиться какими-нибудь духами, было для них настоящим счастьем и праздником.
***
Лёлька вышла из холодной ванной, где долго мылась ледяной водой, нагреть тёплую воду сегодня никак не получилось: весь вечер Телепнёвы что-то варили, потом грели воду, чтобы искупать новорожденного своего отпрыска. Словом, плита была занята, а лечь в кровать не помывшись, Лёлька никак не могла. Она надела свой длинный махровый халат и пока дошла до комнаты немного согрелась. Лёжа на спине с открытым ртом Сергей уже сильно похрапывал. Она осторожно перевернула его ещё довольно крепкое тело на бок и храп стал почти не слышен, потом он немного почмокал во сне и храп совсем прекратился.
Чем же надушиться ? Подумав немного, она решила открыть новый пузырёк , духи назывались «Ландыш серебристый», запах ей очень понравился и она похлюпала и на халат, и немного на голову и шею, потом на ворот ночной рубашки и только, когда аромат стал приторно сильным, спокойно легла в постель. Может хоть сегодня она быстрее заснёт, но воспоминания всё же не покидали. «Господи, неужели этот кошмар никогда не закончится?»- она положила открытый пузырёк рядом на подушку...
***
---Лёлька, ну- ка подь сюды!- противный пьяный голос полицая Шпаковского оглушил ,- кому говорю, подь, падла!
Лёлька остановилась и дрожь пронзила всё её ещё по- детски неуклюжее тело. Потом она, сделав вид, что не слышит Шпаковского, побежала к дому, где её ждала спасительница тётенька Кристя.
Вчера Лёльке исполнилось тринадцать, она была маленького росточка, худющая от вечного недоедания, и только круглая, рано развитая грудь выделялась под ситцевой кофточкой на этом хрупком тельце.
Шпаковский давно приметил Лёльку и всё никак не мог придумать, как затащить её в какой-нибудь сарай: за девчонкой неотступно следила Кристя. И хотя он, Михай Шпаковский, был властью здесь, в этом забытом богом месте, но всё же связываться с местными в открытую, не решался. Даже немцы сюда нос не часто казали- уж очень близко был лес и болота, а значит и партизаны. Немцы наведывались раза два в месяц и то ночевать никогда не оставались. Да, он, Шпаковский, был тут главным, ещё два полицая из местных мальцов не в счёт. Небольшого росточка, с кривыми ногами и не по росту длинными руками, чернявый с небольшими усами под носом, как у Гитлера, он чем-то походил на паука, его сельчане так и прозвали за глаза «чорны павук».
Родом он был из небольшой деревни под Черниговом, на Брестчину приехал ещё в 1935 году к богатому брату отца, вроде как учиться хозяйничать(у дядьки своих детей не было), но поскольку Михай был ленив и бестолков, то проку от него никакого не вышло, он так и жил приживальщиком в доме, но обратно так и не вернулся. А когда в 1939 году западную Белоруссию присоединили к Союзу, дядьку раскулачили и выслали, то Михай до самого прихода немцев чуть ли не побирался, поскольку работать не привык. Он радовался, когда немцы взяли его на службу. Теперь он был и сыт, и пьян и при этом все его боялись! Беда была только одна: у Шпаковского давно ничего не получалось с бабами, он и так и этак, а вот всё осечка и срам один. А как мужику без бабы? И так тут скука сплошная... И вот эта девка, её рыжие как огонь волосы, да грудь такая круглая, такая молодая, аппетитная. Он как посмотрит, так ему кажется, что вот наконец у него с этой девкой всё получится. Он бесился и мучился : такая ягодка, специально для него созрела. В прошлом году ещё такой груди не было, а сейчас... у Шпаковского аж пересохло в горле и он пошёл ещё добавить самогону.
В хате, где он поселился год назад, за длинным давно не скоблёным деревянным столом сидели Жилко и Коваль, два его подручных. Они сами, как и он, Шпаковский, сразу же выразили рьяное желание служить в полиции, ненавидя недавно пришедшую в эти края Советскую власть. Полупустая бутылка самогона уже сделала своё дело — оба лежали мордами в стол и спали. Есть особо было нечего, хотя они и отбирали у местных всё, что могли: то бульбу, то яйца, то даже куру. Немцы ничем не помогали, только требовали следить нет ли поблизости партизан, с кем местные могут общаться, да не прячет ли кто из местных евреев- за еврея полагалось два килограмма сахара.
Два года назад в Лахве такой бунт жиды устроили, когда их гнали по тракту к вырытому заранее оврагу. Они пытались бежать, но почти всех перестреляли, вряд ли кто-то уцелел.
Шпаковский хотя не был из Лахвы , но знал многих из этого рыболовецкого местечка, туда много жидов из Польши в 39 году приехало -- Советская власть поманила гадов! Хорошей жизни захотели! А когда пришли немцы, то там, в Лахве, устроили гетто.
Шпаковский налил себе полный стакан самогона и залпом опрокинул. И тут его будто осенило, он вспомнил. Всё вспомнил...
Было решено ликвидировать гетто в Лахве. В 9 часов утра 3 сентября 1942 года в местечко прибыл пинский отряд численностью 50 человек во главе с начальником службы СД города Пинска Рапсом для уничтожения гетто. Это были каратели, уже убившие евреев Кожан-Городка. В оцеплении гетто в Лахве и места убийства стояла 10-я рота 3-го батальона полиции, в которой тогда служил и Михай Шпаковский. Всех евреев собрали и большой колонной повели на уничтожение к огромной, заранее выкопанной яме.
Он как раз шёл сбоку конвойным полицаем и как только жиды начали попытку спастись бегством, палил из автомата без остановки, даже помнил одну еврейку рыжую, которая бежала с маленьким пацаном на руках. Почти уже до леса добежала, курва, но он её всё же не упустил и пацана прикончил-уж больно тот орал благим матом: на нервы Михаю действовал, а он плач детский вообще не выносил, его от злости аж трясти начинало. Да, он вспомнил ту молодую еврейку, которая была такая же рыжая, как эта Лёлька.
Они тогда хорошо поработали: положили почти всех, почти две тысячи, но кому-то всё же видимо повезло- успели убежать. Ну да, теперь он понял почему его так потянуло к этой девке- она вылитая мать. Значит она, Лёлька, тогда спаслась...
Ну вот, теперь уж она никуда не денется и Кристя не поможет! Теперь эта рыжая жидовская курва будет его рабыней, подстилкой, собакой преданной и смирной. Он засмеялся диким, злобным смехом и потёр грязные, давно немытые руки: держись, жидовочка!!! Убежала? Да это ты ко мне убежала, тварь рыжая.
На следующий день ближе к вечеру, когда Лёлька копалась в огороде, пытаясь найти хоть малость выросшей бульбы, нарвать крапивы или ещё какой-нибудь съедобной травы, Шпаковский подкрался тихо сзади и крепко схватил её за руку.
---Закрой пасть, паскуда! Пидэмо, та мовчы, самадайка жыдовска, -- и потащил её в ближайший сарай.
Лёлька, перепуганная насмерть приготовилась умирать, она не понимала, зачем она ему нужна. Кричать она не смогла, вся сжалась и онемела от страха. Когда он приволок её в сарай, то грубо толкнул на кучу сена и приказал раздеваться, Лёлька послушно начала снимать вязанную шерстяную кофточку,она помнила, что в гетто немцы, перед тем как убивать евреев, заставляли их раздеваться, но пальцы от страха немели и пуговки никак не поддавались. У Шпаковского от нетерпения глаза налились кровью и он стал остервенело рвать на ней всё: в нём вдруг проснулся страшный,дикий зверь.
... Лёлька уже давно лежала неподвижно, она была без сознания. Это его взбесило: он тряс её, бил по щекам, но девчонка не шевелилась. Тогда от злости он помочился на неё, и после этого гнусного действия, от его вонючей горячей мочи, Лёлька пришла в себя, в глазах её стоял ужас, её тошнило и стало рвать, ей так хотелось умереть. Михай удовлетворённо и даже ласково сказал:
---Ну, зараза жыдовска, завтра у той жэ час прыйдэш знову. И не вздумай хытруваты та ховатыся, а як що, то я ж знаю, що ты жыдовка з Лахвы. Здам тэбэ нимцям, и Кристя нэ допоможэ: всэ симэйство розстриляють, увесь хутор спалять. Так що щовэчора будэш сюды ходыты, зрозумила, курва жыдовска? И робыты будэш усэ, що я захочу,- Михай смачно плюнул Лёльке прямо в лицо ухмыляясь.
---Так ты всё поняла? - уже по-русски спросил Михай,- или тебе на твой жидовский перевести?
Он захохотал каким-то нечеловеческим, страшным демоническим гоготом и вышел из сарая.
Лёлька ещё долго лежала на вонючем сене истерзанная и измученная, потом кое- как прикрывшись драной одеждой пошла к реке и долго мылась ещё прохладной спасительной водой, смывая всю эту мерзкую гадость, вонючий, пакостный запах и стыд. Она не знала, что делать: даже если она сейчас утопится, Шпаковский всё равно от злости донесёт на тётеньку Кристю, а у той пять малолетних детей, отец старый и мать больная. Всех расстреляют за сокрытие еврейки, стариков и детей не пожалеют. И она решила: пусть только она страдает, другого выхода нет. Лёлька почти неделю ходила вечерами в этот злосчастный сарай, Шпаковский издевался, каждый раз, от злости и ненависти, уходя мочился прямо ей в лицо. Лёлька за эту неделю так исхудала и почернела ,что Кристя заподозрила что-то неладное. Но на все вопросы Лёлька отвечала, что видимо простыла, а ещё неудачно упала в огороде и разорвала одежду. И всё же через несколько дней Кристя увидела Лёлькино тело и, особенно, грудь всю в синяках и ранах. Долго пытать девочку ей не пришлось, та уже настолько настрадалась,что сразу разревелась и призналась ей, что это Шпаковский .
----Дзетанька мая родненькая, сэрдзнька мае, ды як жа ты цярпела здзекваннi таго чарцякi ? Ды чаго ж мяне нiчога не казала? -Кристя горько заплакала вместе с дрожащей, прижавшейся к ней Лёльке, сердце её разрывалось от возмущения, ужаса и жалости.
---Це ж гадзiна, ён жа мамку тваю i брацiка забiу, я бачыла уласнымi вачыма, таму i цябе схавала. То ж чарцяка, iрад, вырадак дьябальскi, нелюдзь!- Кристя всё гладила и гладила, целовала Лёльку в рыжую макушку пытаясь её успокоить, потом, когда та наконец перестала дрожать, вдруг замолкла и немного подумав, тихонечко прошептала Лёльке прямо в ушко, - Дзiцятка мае, нiчога не бойся! Бог- ён ёсць, i усё бачна яму адтуль зверху,- и добавила твёрдым голосом,--Заутра увечары, як звычайна, iдзi у хлеу.
Всё произошло моментально: как только Лёлька начала раздеваться, а Шпаковский стоя наблюдал это с огромным удовольствием и расстёгивал ширинку, резким ударом вилы вонзились в него сзади и свалили его на разбросанное в сарае сено. Удар был таким сильным, что Шпаковский даже не успел издать ни единого звука и замертво свалился мордой в лужу своей же крови. Сена в сарае было достаточно и кровь быстро впиталась. Затем Кристя в дальнем углу сарая начала рыть яму, Лёлька помогала ей, потом они бросили в эту, достаточно глубокую яму, скрюченное тело Михая, забросали его окровавленным сеном, засыпали землёй и накрыли сверху горой нарванной свежей травы, наломанных с ближних кустов веток, бросив ещё сверху кучу разного тряпья, чтобы запах от разлагающегося трупа Шпаковского как можно дольше не был замечен. Был самый конец июня, стояли жаркие дни и ночи уже были тоже тёплыми.
Они молча спустились к реке и долго обе мылись, тёрлись пучками прибрежного камыша и плескались, ныряли, стараясь до основания смыть всю мерзость произошедшего, обе молча радовались, что освободились от этого гнуса.
Придя в хату тоже молча долго пили горячий травяной чай, и хотя Кристя сразу же сожгла там, ещё у реки, всю Лёлькину одёжку, завернув её худенькое слабенькое тельце в свою широкую нижнюю юбку, а потом дома переодела в платьице старшей дочки, но Лёлька всё обнюхивала себя-ей казалось, что зловонный Михалевский запах перегара, мочи и остальной мерзости навечно пристал к ней и его теперь никогда ничем невозможно ни смыть, ни уничтожить.
Утром она попросила тётеньку Кристю побрить её наголо, она не могла носить на себе испоганенные этим мерзким чудовищем волосы. Кристя даже и не отговаривала её, исполнила всё в точности, она понимала, что пришлось пережить этой несчастной, затравленной и запуганной девочке. Несколько месяцев Лёлька ходила в повязанном на голове платке, пока волосы такие же рыжие и густые не отрасли. Но это чувство, преследовавшего её зловонного запаха, всё же осталось у неё на всю жизнь, и потом только духи и одеколон лишь как-то помогали ей не сойти от этого чувства с ума.
На следующий день Кристю стали одолевать мысли о том,что произойдёт, когда хватятся Михая Шпаковского, будут и Жилко с Ковалем искать, и соседей расспрашивать. А может кто и видел, как Михай к ней в сарай заходил, или как они с Лёлькой траву в огороде рвали ночью. Всяко могло быть, никому-то и верить нельзя: время такое -каждый за свою шкуру, да за жизнь трясётся. А ещё что-то немцы давно не приезжали, уже недели две как их не видели. А уж если они нагрянут на своём мотоцикле, то сразу потребуют Шпаковского на отчёт.
Так мучилась Кристя несколько дней и ночей, но ничего придумать не могла. Странно, что немцы не приезжали и вообще как-то никакого шума из-за пропажи Михая не наблюдалось, потом и Жилко с Ковалем куда-то исчезли...
А в самом конце июня на хутор пришли партизаны те, которые были родом отсюда и сообщили жителям, что Советская Армия гонит фашистов с Белорусской земли и скоро вся область будет освобождена: 10 июля 1944 года освобождён был Лунинец, а 28 июля освободили и Брест.