Rip current возвратное течение. Танго либерти. 18

Лариса Ритта
предыдущее - http://www.proza.ru/2017/09/05/1553

Вдали от всех…
Вдали от всех были мелкие, тёплые, уединённые солнечные бухточки, которых я знал множество, где мы вдвоём прокупались и прозагорали тогда всё моё последнее вольное школьное лето. И я не угонял яхт, не планировал побеги в Тибет и вообще ни от кого не прятался - мы просто ушли вдаль от всех.
И нам никто не мешал, и меня никто не искал – может быть, потому, что знали, с кем я? Я понятия не имел, мне было всё равно. В шестнадцать лет, если ты влюблён, тебе нет дела до остального мира…
А она… если она и знала, то не говорила мне…

Я медленно отодвигаюсь от твоей щеки, смотрю тебе в лицо - о чём ты думаешь, застыв у меня на плече?Когда музыка взмыла и замерла? Всего на несколько секунд. И никто вокруг не понял, что я прожил целое лето за эти секунды.
Может быть, я уже умер?
Зачем ты была в моей жизни?
И вдруг словно пружина разворачивается в нас, как будто я задел тревожную кнопку. Словно штора падает сверху, отделяя нас от тихих гаваней моего лета.
Нет больше воспоминаний, нет больше зала и зрителей – всё исчезло.
Есть только взгляд в глаза друг другу - как удар.
Удар хлыста. Чесс!...
Вдруг кончается нежность. Вдруг исчезает бережность. Это всё унеслось назад, нет больше этих слов в природе, они стали пустым звуком перед лицом силы, набирающей высоту и мощность.
И мы должны подчиниться оба, иначе она нас разрушит.

Это чушь, что в танго ведёт мужчина.
Женщина ведёт. В танго ведёт желание женщины – острое, точное и непреодолимое. Иногда непоследовательное, но всегда непреодолимое. Мужчина просто организует эту стихию, и для этого он должен быть сильнее.
Если мужчина не сумеет быть сильнее – всё сгорит, превратившись в огонь, плазму, тлен…
Если я сейчас не справлюсь, развалится не только танец. Может, быть вся моя жизнь…
Однажды она уже чуть не развалилась.
Нет, сейчас нет…
Взгляд в глаза.
Нет!
Чесс!.. Её бедро взлетает, нога её сильно и упруго обнимает мой торс, вот только что всё было медленно и плавно, значит, сейчас всё должно быть стремительно и быстро, и ты не зевай, парень,  иначе от тебя останется мокрое место в этой стихии, твоё дело – успевать направлять это упругое, сильное, необыкновенной красоты и необыкновенной опасности тело - это у зрителей есть возможность полюбоваться певучими длинными линиями, в которые превращается танцующая пара. Я не зритель, я ничего не вижу, я исполнитель, я приземляю тебя на своё колено, следя, чтобы тебе было удобно и не больно, и посылаю тебе силу своих рук, чтобы ты докрутила все свои вихревые обороты вокруг меня, я делаю всё, что ты хочешь, всё, чего ты жаждешь, и только чувствую сквозь шёлк тепло, жар, тяжесть и лёгкость, и это всё уже почти за пределами жизни, взгляд в глаза – Чессс!

Чессс! – моё имя превращается в жест. Моё имя превращается в хлыст.
Моё имя, которое ты дала мне в смятениях моих первых ночей, ночей, утопленных в весенние дожди, засыпанных цветением, с подкрадывающейся розовой зарёй…
Нет, это никакое не лирическое танго тихого и осторожного узнавания партнера, и это не лёгкая, озорная милонга, где герои игриво кокетничают друг с другом - это вся боль и страсть, и тоска, собиравшиеся за эти годы, хлынули от меня к тебе.
 Чессс! – моё имя превращается в тебя -  когда я ещё себя не знал, когда плутал в отчаянии, думая, что не выживу больше.
Ты успела меня подхватить и сказать, что всё это пройдёт. Что всё будет по-другому.
И всё стало по-другому, когда твои волосы распустились волшебным ливнем, и в нём можно было утонуть и захлебнуться, и ливень тогда за окном обрушивался каждые пять минут, и всё вокруг грохотало, громыхало, сверкало – кажется, мир сходил с ума вместе со мной - и ты опять, и опять, и опять меня спасала, пока, наконец, природа не утихомирилась и обессиленно и светло затихла, и тогда я тоже уснул перед самым рассветом, обессиленно и блаженно…
Вставай, мальчишка… в школу опоздаешь…

Ты сказала: мы просто всё вспомним.
Я вспомнил. Сухой треск молний над городом – так разрывается рубашка на груди, потому что нет терпения расстёгивать пуговицу за пуговицей…
Я вспомнил. Нежное чудо груди, к которой можно было прильнуть, спрятавшись от жизни и чувствовать себя в безопасности, и чувствовать себя любимым…
Я вспомнил. Ты за руку выдернула меня из дома, прямо из постели, в маленький абрикосовый садик, потерянный в грохоте ночной грозы, и хлещущий ливень оказался вдруг тёплым и ласковым под твоими руками, на нас рушились потоки колкой воды вперемешку с оборванными цветами, твои длинные волосы вдруг пролились рекой по обнажённому телу, с каждой вспышкой молния выхватывала из темноты его беззащитную пронзительную белизну, почти свечение, а потом мы стояли в доме, закутанные в одно полотенце, и я, захлебнувшись непривычной нежностью, снимал неумелыми губами с твоих плеч мокрые лепестки…
Вставай, Маугли… школу проспишь…
Не может быть женщина смыслом жизни, скажешь ты мне через полтора года в том же самом домике, только абрикосовые деревья за окном будут стоять пустые, мокрые и замерзающие...
И, как всегда, ты будешь права. Только откуда столько боли? Словно планета умерла…

Это странно, что мы всё ещё танцуем, что я машинально делаю всё необходимое, чтобы тебе было легко, мне кажется, пронеслись годы, твоя рука, согнутая в локте на моей шее, ей так уютно там и надёжно, от неё столько тепла и силы, никто на свете не знает, как я скучал по ней…
Я скучал по ней… Я скучал по тебе… по тем потрясающим ночам, которые не вернуть больше… Которые я заставил себя забыть, загнал в самый сумрак души, а теперь всё вырвалось навстречу тебе, и как теперь с этим жить дальше – наверное, никто не знает, никто… никто…
Чесс!..
Последний аккорд. Конец.  Мгновение я смотрю в твоё запрокинутое лицо, на твои сомкнутые ресницы, они медленно поднимаются.

Взгляд в глаза. Это возвращение. И это конец.
Сейчас она отделится от меня. Меня уже не будет с ней. Но танец в ней останется, ещё будет в ней жить, и будет греть её до тех пор, пока новый огонь нового танца не захватит вновь. Но это будет не сейчас. А сейчас я смогу уйти… кажется, всё, что мог, я сделал

У неё счастливое лицо. Такое знакомое, такое родное в волне радости. Сейчас она разомкнёт губы, прислонится ко мне чуть влажным лбом, Легко, летуче поцелует в губы, благодарно и изнеможённо. Как после любви.
Так всегда было, когда мы танцевали одни. Когда всё получалось. Она радовалась, когда у нас всё получалось. Она рождена для танца. Она счастлива только в танце. Только растворившись в движении, смешанном с музыкой. Только потеряв себя в этом мире…

Она смотрит на меня сияющим взглядом и переводит дыхание.
- Ты как? Всё окей?
Я кивнул, поднял руку, потрогал мокрый лоб.
- Всё нормально…
Внутри у меня всё горело ледяным огнём, в горле стоял комок. Мне было тяжело дышать, я чувствовал опустошение и слабость, но держался, пока она раскланивалась с торжествующим видом.
- Всё нормально, - повторил я, заученно улыбаясь.
Я выдержал ещё пару положенных поклонов, подхватывая свою даму в крутых поворотах, и, когда аплодисменты иссякли и к ней начали подходить люди -  та женщина в балахоне, тот мужчина с косичкой – я уже напрочь забыл их имена - когда кинулись к ней от дверей стайкой наши девчонки, сияя отражением её огня, и  потянулись какие-то люди со стороны зрителей,– когда все они приблизились, я отшагнул в сторону.
И её сразу не стало видно за чужими спинами.

… потом эти лепестки мы несколько дней смахивали с постели, выметали из дома, но это было бесполезно, потому что они летели и летели в окна, в дверь... и мне казалось, что её постель ещё долго пахла ими и дождевой водой…
Зачем ты была в моей жизни?..

Я тихо повернулся и пошёл прочь.

продолжение - http://www.proza.ru/2017/09/19/1317