«Надо было купить белку!».
Как в фильме «Крысиные бега», иногда понимаешь, что после встречи с кем-то, случайным прохожим или какой-то глупой и нелепой ситуации все идет не по тому заведенному сценарию, как изначально задумывалось. Когда мы с Коганом и Feeling поехали за мясом, один местный колоритный мужик, в военной рубашке старого образца оливкового цвета, как у моего отца, еще чудом сохранившейся с советского периода, как атавизм, нагловатый, фамильярный и панибратский, прямой и резко решительный, как дед Коля, приставал и клянчил: «Ну что, мужичики, а? Ничем не угостите? «Ну, что ни выпить не дадите, ни закурить?». «Нет»- говорю я, отказывая максимально бережно и вежливо, когда «подсадной» дед уже наскоро предложил сообразить «на троих». Он сказал мне: «Жадный ты мужик! Ну ты черный такой, ты че, молдаван?»- глядя на мою смуглость и черную бороду. «Нет»- говорю я. «А откуда?»- спросил он. «С города», говорю. Назойливого деда нужно было аккуратно «отшить», чтобы не приставал, но портить отношения с местными и «обижать старость», как-то хотелось, было совестно, хотелось отшутиться и отбиться от него, как от докучной мухи. «Какие-то вы гнилые мужики»- сказал он и мгновенно сник. Вот и думаешь, как ты хочешь себя вести, чтобы никого не обижать, тогда в душу насрут, но уже тебе, и оставят какой-то осадок оттого, что ты не захочешь никого тревожить и со всеми «культурно и ласково». А так не получается, все равно будет конфликт, все равно или ты поднасрешь, или тебе. Круговорот говна в природе. Когда мы «морально обосранные»и «обтекающие» случайным дедом, «гнилые мужики», приехали в дачный поселок, вся большая семья уже собралась. Важно было сказать, что именно на это событие собралась вся родня девочки по отцовской и материнской линии, тогда как даже после ее рождения не смогли договориться и собраться, и это была самая первая встреча, когда собрались все-все, по случаю ее «духовного рождения» при крещении. Я снял нарядное и праздничное свое облачение, и по -свойски переоделся в тельняшку. Все потянулись за стол, и мы все заняли места, не сговариваясь, как и 10 лет назад, которое было у каждого сидящего, как будто пришли со своими стульями, или так были выдрессированы, что помнили места за столом, занимая и машинально. У каждого из нас было то место, по обыкновению, которое, даже спустя продолжительное время, можно считать, по праву, своим, заслуженным и «насиженным», и не готовы его спутать с каким иным или сменить. Это и подчеркивало роль, которую я играю в семье, что, наконец, свершилось это важное и эпохальное событие, что большая семья собралась за столом не по поводу рождения, а именно по поводу крестин, что также важно, как и духовное рождение ребенка, ее преображение, и мое участие в этом, и все то новое качество, с чем связано это торжественное, светлое и знаковое событие. Как всегда, за столом была куча людей, которых я знал только «заочно». Родители Feeling, которых с трудом и натяжкой можно назвать «родителями», когда у Feeling шрам на лице оттого, что на нее напала собака, из-за того, что ее мама больше ценила собаку, чем собственную единокровную дочь. Ее родители были не настолько связаны и общением с семьей Буду!, и поддерживали отношения, чтобы часто встречаться и вместе проводить праздники и справлять торжественные события. То есть два противоположных берега и лагеря, которые даже не ладили между собой, потому что мало точек соприкосновения, мостов. Нет диалога, как на свадьбе, когда родня со стороны жениха еще толком не знает будущую родню со стороны невесты, сватов. И они таким пунктиром обозначают общение, что-то рассказывают друг о друге, какую-то дозированную информацию выдают, а пока между ними не появилось тех трогательных совместных историй, и общих тем, которые приятно пересказывать и каждый раз добавлять что-то новое, к чему каждый останется неравнодушен. Истории, которые всем давно знакомы, но не могут надоесть, которые набили оскомину и приелись, но не утратили своей остроты и свежести. Когда все сели за стол, всеми ожидались и желались какие-то обычные заздравные тосты, подходящие по случаю, до которых все были охочи.
Буду! поднял один из первых тостов, по праву, как отец ребенка, и сказал: «Слава Богу, что теперь сделали выбор веры!». Так выпалил, и даже прикрикнул, прокукарекал с пафосом, что явно и дискретно было рассчитано «на публику». С ним я мысленно соглашался, но не стал развивать эту мысль и поддерживать его открыто. То, о чем рефлексируют некоторые, никогда не будет преградой или барьером для других. Почему заботятся о той свободе и чистоте выбора веры. Что, мол, вот мои детки подрастут, созреют, и сами сделают свой выбор, в какую веру им обратиться. Мол, поживет, освоится, сам сделает свой выбор. Пожалуй, при виде многих искушений, в современном непростом мире, он и не сможет сделать выбор правильно. Потому что ему этот выбор навяжут, увлекут его, и сделают послушным. Вот и пополняется паства такими неопределенными, индифферентными, которым инертные родители, которые и сами-то утверждаясь в своем научном атеизме, не могут помочь принять им решение. Нужно перехватить инициативу, и поощрять в себе унилатерализм. Потому что человек, взвешивая все плюсы и минусы, не разберется никогда. Особенно современный человек с мозаичным мышлением, у которого компьютер и телевидение управляют его вниманием, фантазией, воображением, рационом и потреблением, да всем, вторгаясь даже в идейную сферу воображаемых им и иллюзорных миров. Фильм экранизируют параллельно с ходом публикации книги –человеку не дано даже самостоятельно фантазировать о том, как выглядят герои, «картинку» и визуализацию уже рисуют за него и для него. Пространства для собственного восприятия в фантазии не остается. За тебя все решают. Также и в вопросе веры-и культа, религии, исповедания- тебе подсунут уже готовые решения. (Когда мы с Псковитянином 24.12.2015 спорили, когда я ему сказал, что надо детей крестить сызмальства, потому что потом сами не разберутся, их заманят, «поведут не той дорогой, в конец обманут, предадут», завербуют, навяжут им свои цели и идеи, ведь так много соблазнов, что неокрепшая душа может запутаться». Это было в тему того, что я выступил крестным отцом детей. «А ты тогда на что?» -переспросил он меня, не то, что спросил, а укорил, уколов. Псковитянин так эффектно спросил, что сам за меня и ответил. Он так ответил, как внушил. Он развеял все сомнения, которые могли бы быть. Мысленно перечеркнул наш диалог и правильно расставил акценты, не оставив места ни рефлексии, ни толике сомнения.). Много времени назад Буду! еще себя так не дискредитировал одиозными, провокационными, резкими полярными и популистскими высказываниями. Во-первых, потому что не пил, потому что если и говорил серьезные вещи, то о которых много читал, и разбирался в вопросах, в которых с натяжкой можно было считать экспертом. Всегда в этом была и доля провокации, какие-то полярные мнения, какие-то граничащие с радикализмом высказывания, часто друг другу взаимно противоречащие, без мата, но «с перчинкой», и когда он еще не показывал себя, как «спорщика ради самого спора», все это еще было терпимо и все еще как-то «сходило с рук». Но со временем, это стало раздражать, когда любой начатый спор на поверку оказывался неконструктивным. Во-вторых, никто не хотел тратить на бесполезные споры свое жизненное время. В-третьих, все жалели свои нервы и душевное спокойствие и равновесие. А в-четвертых, люди понимали, что в этих спорах и склоках они решительно не найдут себе ничего нового, не покажут себя с лучшей стороны, не засветятся, как знающие, образованные, подготовленные и осведомленные люди. А такое чувство в разговоре с Буду!, и в споре было такое ощущение, что измазываешься говном, спорить с Буду! было подчас даже неприятно. Он никогда решительно не принимал чужую точку зрения. Спорил не по правилам, не спрашивал и не считался с мнением собеседника, обрывал, хамил, грубил, перебивал, был не воспитан и не воздержан, КПД от таких споров всегда была низкое, нулевое. Решил и прежде ограничиваться, что мы здесь так просто «не разойдемся», что проще отбросить спор в сторону, чтобы как-то двигаться дальше, потому что Буду! некрасиво себя показывал в споре, то как самовлюбленный зазнайка и задира, то как невоздержанный капризный ребенок, и оба сценария спора должны были обязательно неизбежно закончиться или бойкотом, или бурным выяснением отношений на кулаках. Хорошо, что он ко всему всегда был отходчив, и не поминал старое. Поэтому он так сказал грудным голосом серьезно, громко и грозно, что всем присутствующим оставалось только покачать головой и «схавать», чтобы не усложнять ситуацию.
«Тогда, когда прочитала в первый раз, так и сейчас, у меня на глазах от этих слов слезы»- сказала Feeling, предваряя мой тост и делая ему лучшую рекламу, предупредив всех, как колокольчик или звоночек, предвещающий и сулящий нечто важное и особенное. «Вы только внимательно, внимательно послушайте»- сказала присутствующим она. «Все внимание на экран!». «Внимание, внимание, говорит Германия!». «Смотрим на меня, сейчас перед вами вылетит птичка!». Поэтому в условиях такого повышенного внимания к своему выступлению, я должен был всех зарядить смыслом не меньшим, чем откровением, и сказать даже больше, чем я написал, чтобы печатное было только заготовкой, как прямая речь от автора, в которой по случаю ты скажешь много больше, потому что разовьешь написанное, и сама обстановка тебе подскажет и поможет. Было сильно видно и заметно, что я волновался, сама ситуация была такая, чтобы говорить «принявшим на грудь» откровения, для чего говорящему сохранять внимание и концентрацию, потому что от водки будет непременно клонить в сон и замедлится реакция. Не спасало даже присутствие настолько близких людей, не естественной и дружелюбной для меня среды и окружения, что мне не захотелось спасаться от себя и пригубить «для храбрости» хмельного зелья. Не того ощущения, что с чужими, которых было поровну со своими, я чувствовал себя в чем-то менее, чем они, чужим, и не свободным для того, чтобы стесняться собой сказанных слов и собственного голоса. Я долго думал, чего сказать, чтобы подействовало, не какие-то рядовые и заурядные слова, а слова важные, чтобы их запомнили, чтобы кто-то их когда-то пересказал, если они будут в точку, и так хороши, что даже потом запомнят, пронеся сквозь годы, и напомнят их опять же мне самому, или из «уст в уста» другим поколениям.
Я попытался дословно им пересказать то сочинение, что я написал, когда Le roi родилась, но экспромта у меня не вышло. Трепетную историю про рождение маленькой жизни, собранное из всего того, что я писал Feeling, как только до меня дошла благая весть. Я вспомнил свое сочинение только частями, урывками, не слово-в-слово, а тезисно, потому что специально не готовился, потому что думал сориентироваться на месте и придумать что новенькое, в плане импровизации, словесного джаза. Это был не просто тост для досуга или розваги, это были слова, в который вкладываешь больше личного, чем книжного. А бывает, что в тосте чересчур много личного, что оно даже зашкаливает. Но нет ничего лишнего в моем личном. Тост это всегда импровизация. И как бы ты не готовился к нему, есть норматив, как автомат, который собираешь за пять секунд, квинтэссенция всего того, что читал, видел, слышал, эмоционального и категоричного, важного, сверхъестественного и субъективного. Меньше заурядности, копипаста из Интернета, чужих мыслей и крылатых слов. Больше чувства и слов о тех, о ком говоришь, какие они есть. Я говорил, что эта семья для меня родная, и Тетя мне «вторая мама». Я сюда и приплел, что девочка перед мальчиком не меньшая радость для родителей, и тоже в благочестивой семье Анны и Акима родилась девочкой пресвятая Богородица. Всегда в семье кажется, что придают значение именно полу ребенка, тогда как для Feeling главное, чтобы было счастье у ребенка в жизни, и не только для нее главное, но и для всех нас. Мы долго ждали, я сказал, что связываю надежду, что в нашей семье будет вечная юность и молодость. Что Буду! изменится с появлением девочки, которую мы ждали, и станет другим, и что для нас это великое событие. Говорил я действительно много, несомненно, больше, чем остальные присутствующие, но меньше, чем в обычной судебной речи, думая, что как в пленарных заседаниях нужно уложиться по хронометражу в регламент. Это было единственное полноценное ораторское выступление за этим столом, и одновременно это уже само по себе звучало как «стори оф май лайф», потому что в него было и много личного моего. И мать мужика мамы Feeling, сказала и отметила: «Вот так тост, какой красивый тост!». Дядя подчеркнул и сделал акцент на моей должности, как будто это фраза звучала так, как будто оправдывая, что человек такого уровня, определенно должен быть златоустом или краснобаем, или «он русский, это многое объясняет» - как девиз из фильма «Сибирский цирюльник». «Язык подвешен, умеет красиво говорить», он так меня представил, что еще дополнительно этим пропиарил, от этого ценность моих слов неуклонно повышалась. Тем не менее, надо отдать должное, что этот тост и вправду был самым красивым из всех сказанных мной когда-либо за столом, как бы субъективно я его не оценивал, стараясь быть максимально объективным. Feeling многозначительно сказала: «Для истории это надо сохранить».
Дядя сказал: «Какая хорошая девочка у нас! Какая красивая!». Мне сильно резануло слух, как Feeling закричала на другой конец стола: «Ну что, Дядя, ведь вы согласитесь, что самые классные или здоровые, красивые и лучшие дети рождаются!». И почему Feeling сказала: «Дядя». Почему она сразу выбрала именно его адресатом, как мишень или оппонента, своего визави, или потому что это для них было продолжением давнего разговора или спора. Почему она сказала так? Немного храбрости, дерзости и сермяжной сукровицы правды-матки. Короче, «все как у людей». «Все свои», чего стесняться? Так озвучивать про тайну, как про чудо, про Таинство. Или Дядя должен был по сюжету соглашаться или кивать безоговорочно и безапелляционно. Или парировать, как защитник, адепт, любитель мараной литературы и «изящной словесности» в духе Эдуарда Тополя или Венечки Ерофеева. Как бы там не было, каждый за столом промычал какие-то звуки. Я уже слышал эту историю, что где-то во время поездки под Новый год в Великий Новгород или Псков Feeling забеременела от Буду! и понесла.
Потом мы пили за маму ребенка, за ребенка, и никто не произнес не то, что красивого, хотя бы заученного и заезженного ординарного, бросового или пошлого тоста из какой-то книжки тостов, потому что без тостов любое застолье становится заурядной пьянкой. Опять выудил экспромт, и вино «пошло». Так или иначе, я не пил за столом, только символически шампанского и вина. И пока все шло по обычному сценарию. За столом не было места непринужденности, но и напряженности также не было, но обсуждать это или вдаваться в какие подробности тоже было «некомильфо», как по мне. Все мирно ели, что-то пили безалкогольное после шампанского, все налегали на крепкие напитки, а я начал пить вино. Может быть, именно присутствие подруг Feeling, родителей и людей с ее стороны делало меня более замкнутым, но я не чувствовал к этим людям симпатии и расположения, утратив ту привычную мне тягу к людям, которую я испытывал во время моей учебы ко всем, без исключения, гостям их приветливого и радушного дома, всех их друзьям, дачникам, соседям по дачам, которые к ним нагрянули, приезжая целыми семьями и даже просто с друзьями, которые отмечали с ними праздники, когда они сообща что-то планировали, не ссорились, не ругались, вместе справляли праздники и попеременно ездили друг к другу. Тогда было интересно, общение оправдывалось тем, что способствовало еще большему и тесному общению тем, что формировало ближний круг и традиции. Наверное, есть эволюция, когда тяга к другим людям уходит на то, что кто-то замыкается на себе на своей семье, и есть то время, когда мы «easy go», готовы общаться, сколько угодно, но это только до поры до времени, когда ты ограничиваешься кругом тебе дорогих и близких людей. Когда это общение с этой кучей приятелей и знакомых уже не имеет смысла, как не приносящее ожидаемого тепла. Есть разные фазы, и они проходят волной и дугообразно. Вся история вертится по спирали. Когда тебя распирает от гордости и собственной значимости все то, когда дети растут, дружат семьями, и потом ты уже думаешь, как бы «на перспективу», хочешь сосватать детей, и не против, что они общаются с «проверенными людьми», от которых знаешь, чего ожидать. Потом дети вырастают и могут сами уже самостоятельно выбирать и составлять себе пары, и неизбежно твой прежний матримониальный интерес уже теряет смысл, ломает твои планы и «карточные домики» и придуманные умозрительные тобой «партии». Меняются люди, вкусы, пристрастия и привычки. На что-то ты отвечаешь утвердительно, на что-то отказом, к кому-то ты расположен, к кому-то охладел, и это все не столько подвержено веянию времени, и то, как мы подготовлены, то, чего мы хотим, и что мы ищем, что мы находим, и к чему обращены наши искания и помыслы. Прежнего духовного единения, родства душ и разделенного на всех полета уже не было. Да и все были вовсе иные, чем 10 лет назад. Можно сказать, что после моего живого, энергичного, искреннего и суперинтимного, сентиментального, чувственного и трогательного тоста, даже и не нашлось общих тем, ни каких-то шуточек и фишечек, никакого взаимного стеба. Та волна, которую я запустил своим тостом, несмотря на ее горячность и пронзительность, осталась просто кругами по воде. Никто не продолжил, или не осмелился продолжать. Следует признать, что мы все действительно чужие люди друг другу, у которых общий только ребенок на всех, которого только что крестили- одна-единственная скрепа.
Мне вспомнили, как мы с Буду! бегали за колодой, и уборку снега с крыши гаража под опытным и «чутким руководством» Бабушки. Потом вспоминали, как Feeling сидела и лазила по деревьям на соседнем прилегающем участке, расположенном прямо под дачей Буду!. И все комичные истории были связаны только со мной, а что меня не касалось, я вообще не находил комичным и смешным. И я понял, что вся эта прежняя «атмосфера дачи» выветрилась и улетучилась. Была здесь прежде, пока мы были такими наивными и простодушными, что хотели лучшего для нас самих и своих семей. Обрастая бытом, мы не становимся чище и лучше. Накапливая вещи в этом материальном мшелоимстве, мы не находим ответы на вопросы, которые нас тревожат и беспокоят. Вот почему мы быстрее раздражаемся, и сразу остываем от чего-то: хорошего впечатления или доброй шутки, это дает нам какую-то каплю, всего мгновение радости от мановения теплом. Шутка также моментально слетает с уст, как непродолжительная дежурная улыбка, которая мгновенно разбивается в твоем пульсе, и стремительно растекается по твоим жилам, как «потоки с гор». Разговор как-то не особо вязался, не то, что как-то «гниловато» было, но без прежнего задора и задушевности, так часто бывает, когда среди гостей много новых людей, которые воспринимаются, как чужие. Ни о чем толком не говорили, из-за того, что я обозначил свой интерес, как-то вскользь заговорили про соседей по даче, всех знакомых, прежних гостей и здешних завсегдатаев, и особенно про дядю, игравшего на гитаре песни бардов из серии «Песни нашего века». Из этого сборника мне всегда нравилась, кроме «Зеленой кареты» песня «не скупясь, дарили…не договорили…», как триединый тезис о недопонимании и недостатке общения, раскинутый в трех песнях, совершенно разных авторов, это и «Побеседуй со мной», которую поет Расторгуев и Зыкина, где слова «…и покажется нужно идти», и тальковская «несвоевременность… где есть он и она». Это все говорит, что люди не могут насытиться общением. Когда случайное и маловажное забирает нужное и главное, что выпавшего нам времени катастрофически и чудовищно мало. В том, что обременяя себя заботами и делами, мы воруем ту ценность общения и все то, что доставляет нам единственную радость среди мелочей жизни. Я помнил всех тех гостей, кого принимал этот дорогой и близкий милый дом: радужно, радушно, добро, и с известной теплотой, и обходительным и внимательным ко всем отношением. Дом был во многом роднее отчего дома- потому что конфликты были хоть и частыми, но бескровными, без насилия- а также люди, ссорившись, не расходились и не покидали друг друга- все равно в своих метаморфозах отношений оставаясь всегда рядом, как в известной поговорке: «Куда ты денешься с подводной лодки?!».
Пока гости за столом рассредоточились, делая перерыв на перекур, чтобы потом с новыми силами продолжить застолье, Slave сидел на полу- сдувшемся надувном матрасе для гостей, в углу, и Дядя «в воспитательных целях», издевательски дразнил его «Катькой», так, что мне на полном серьезе показалось, что бывало уже не в первый раз, а заведено. «Я не Катька!»- огрызнулся малыш, мгновенно стал сердитый и нахмуренный, как раненное животное. «За что вы его дразните?»- хладнокровно, но не предвзято, не занимая ничьей стороны, ровно сказал я. «А ты только посмотри на него»- сказал Дядя: «Нужно было тебе поехать с ним в церковь, чтобы из него вышла вся нечистая сила. Сразу бесы вышли». Сказанное у меня сначала вызвало смешок про нечистую силу, а потом меня всколыхнуло внутри. Питая любовь и чувство искренней привязанности, огромной благодарности за душевное тепло, пищу и кров, к Дяде, я не мог ему сделать замечание, слишком много личного, too much personal, или как-то иначе защитить парня. Я понимал, что проблема далеко не одного дня, накопленная негативом за все предыдущее время. «Но скажи, где я, а где завтра?». Сегодня я здесь есть, а завтра меня нету, и с них слово не возьму, и так «залетные казаки» не приезжают, чтобы всем показать свою силу и удаль, а потом опять пропасть на кучу времени, вперед и надолго, и действовать нужно было конкретно, резко, грубо, методично, сухо, технично и метко. Я взял малого за руку, отвел его в ванную, он послушно пошел за мной свободно, и без принуждения, я его подстриг, сделал ему кантик –окантовку, остриг ему эту «гриву» на затылке, так же как и когда-то я Буду! подравнивал «кантик» 15 лет тому назад. Никто не говорил, не знаю, почему, но я поступил именно так, на автомате, что дернуло меня его подстричь. Как Жена говорит, что я просто вышел от них через кухню, с застекленелым взглядом, как био-машина, от которой производится впечатление, что она вовсе и не думает, берет и делает все на автомате, как выполняя заложенную программу. Что характерно, я сделал дело со словами: «Тебя больше никто и никогда не будет дразнить! Они теперь больше не посмеют!». И я в этом спасал и себя, в какой-то интимной изгойской теме, где только человек прошедший дорогами дразнилок, троллинга, боли и унижений, горьких разочарований, всеобщего глумления, непонимания, знает, как спасти другого. Когда ты был в этой шкуре-ты спасешь другого, «битый битого». И было ли в этом повиновение и послушание малыша, или он решительно хотел, чтобы прекратились в его адрес упреки, оскорбления и горькие насмешки. Зачем малышу жить в тех условиях, когда дед, который ему никакой не дед, всячески его подвергает словесным оскорблениям и вербальным актам агрессии, когда ему приходится все это терпеть. Где дядя, если кто и воображает, так это только Feeling и всегда ли она находится рядом, по большей частью, в летнее время, когда на даче торчат старики, ребенок с ними, ребенок с ними остается наедине, и с этим психическим насилием, с постоянными словесными плевками и тычками в свой адрес, свыкается и потом и дальше принимает их на свой счет. Я сделал так, потому что посчитал так нужным, перед глазами у меня был мультик «Слоненок», когда у него не было хобота, и насмешливые и злые павиан и страусиха из джунглей щедро навешивали тумаков. Когда ребенок превратился от стрижки в писаного красавца из сказки, я представил его домашним, как царя из «Конька- Горбунка», который искупался в трех котлах. «Ну вот, совсем другое дело. На человека стал похож!»- одобрительно сказал Дядя. Я подумал, что уже в двух поколениях стригу одну семью, тогда еще отца, своего ровесника, теперь его сына.
Потом вернулась Feeling с диким истошным криком во весь голос: «Что ты наделал! Что ты себе позволяешь?! Зачем ты это сделал, что ты повелся? На что повелся? Что Дядя все прячется, все решает тетя. Не педерастическая прическа у Slave»- закричала она: «Он тебе мозги промыл, а ты повелся. Ты не знаешь, ты здесь не живешь. Почему ты так решил? Почему ты так сделал? Это мой ребенок, это я его мать, и поэтому его стригу так, потому что у него мои уши, вот так повезло ему, и так оттопырены у него от природы, и поэтому не ходит, и не стрижется, как все». «Откуда я все это знал?!?» - резонно сказал я, стараясь самому не заводиться, чтобы не перебираться на чужую волну нервов и негативного заряда, чтобы не уподобляться и самому не опускаться до такого уровня, а держать себя в руках и контролировать. Я сказал, что мне не понравилось, что его дразнили.
«Ты ему не отец, и Буду! Ему не отец, я ему мать, это мой ребенок. Почему ты? Почему ты посчитал, что ты имеешь на это право? А если бы я это сделала с твоим ребенком, как бы ты отреагировал?» Я сказал: «Ты не права. Я люблю твоих детей, и никогда им не сделаю ничего плохого».
«Но ты сделал! Плохое».
«Я сделал так, что как будет лучше для них, чтобы его не трогали».
Я подумал и сказал им, с чего вам на меня дуться? «Хотите, и волосы у мальчонки отрастут сами, так скоро, что не заметите. Время пролетит, и «как рожь заколосится». И дальше там копошитесь, радуйтесь, что волосы отросли, хоть косички ему дальше плетите, и обзывайте его в свое удовольствие «Катькой», но я просто терпеть не могу, когда при мне кого-то унижают, заслуженно или нет, слабого, или могущего за себя постоять. Пусть это был бы кто угодно, даже чужой для меня человек, я не мог оставаться безучастным, и то, что, взял его за руку, и поволок, и ребенок протянул мне руку- он доверился мне. Подумал и сказал, про себя, конечно.
Потом я с Женой ушел, взял малого за руку, и он стал протестовать. «Нет, дядя Леша, мне с тобой нельзя!»- вопил и почти истерил, говоря жалобным голосом, ребенок повисал на той руке, за которую я его тянул. «Мне запретили с тобой общаться». Тогда я все понял, что я стал персонифицированным страхом в семье инфицированных страхом, инспирированного мной, в который, по ходу пьесы, вселяют весь негатив, который в тебя закладывают, когда на тебя «вешают всех собак», идут войной и черным пиаром, информационной войной. Когда тебя все поддерживают и высказывают свое «одобрямс», но нышком, молча и тайно. Все с тобой согласны, «все с тобой», но только мысленно заодно, потому что в открытую нельзя-так они все могут пострадать и потом отвечать за сказанное и сделанное. Но обнаруживают свое полное бездействие тем, что открыто тебя не поддерживают. «Дядя Леша, нам с тобой нельзя». Ты пачкаешь руки, мараешься. Ты весь сам пачкаешься, когда ты делаешь грязную работу. Ты, по крайней мере, озвучиваешь все то, на что другие бы не осмеливались, как скопцы мысли и действия. И все равно ты оказываешься «крайним». Так бывало не раз. Ну, надо же кому-то это делать эту работу. «Делай, что должен, и будь, что будет». «Работайте, братья!». И ты в этом, как сама окаменелость, как реликт, что-то из репертуара РЕТРО ФМ, что от тебя остается только то, что ты вычудил и отчебучил на публику. Вовлек все это в какую-то несуразную форму, за что потом долго тебя будут корить и пилить, и вспоминать при первом удобном случае, как виноватого. Ты, который воплощает все, на что они не удосужились осмелиться за столько лет. Они и навешают на тебя всех собак. Потому что тебе, как человеку достойному и с понятиями и принципами, герою и революционеру, дано больше, чем серым мышам, за одно это тебя ненавидят, тебе завидуют, даже если ты не делал им зла, и не переступил через них. Feeling успела «промыть мозги» ребенку, что у меня даже не осталось союзника в виде малого, что можно к этому было бы приписать «Стокгольмский синдром» про сложные и трепетные отношения жертвы, которая привязывается к своему мучителю (хотя у нас не было отношений мучителя и жертвы). Я был защитником ребенка в полной мере, как если бы был его законным представителем, и моя реакция была соразмерной и адекватной, но не по той причине, что я поступил на импульсе и на эмоциях. Не потому, что скажу, что все просчитал от начала до конца, а потому, что мальчик должен выглядеть, как мальчик, быть мужиком, когда никакого подстрекания не было.
Когда спор Feeling и с домашними после стрижки зашел в то русло, что она за глаза матюкала Буду! «Не смей говорить так про мастеров! В моем доме отзываться о них в таком тоне!» категорично, переходя на крик, сказал Дядя, я понял, что дело было не в его немедленной реакции, это было наболевшее, он ждал повода, чтобы это высказать, просто сейчас опять подвернулся подходящий случай. Я только вскрыл этот нарыв, больной мозоль, социальный чирий и язвы.
Вечером Буду!, Feeling и Корь, все ушли куда-то за бухлом. Когда мы пошли в гости к соседским братьям, мы мирно с ними сидели и пили кофе. На неожиданное предложение Циркача постричь его, я ответил с иронией, потому что предложение было дельным, и, как нельзя, к слову пришлось, когда Жена, как свидетель, рассказала про недавнее приключившееся происшествие, а я посчитал нужным не комментировать свои действия, как «от первого лица», поскольку это уже выглядело бы или как хвастовство или бахвальство или самопиар или само-реклама. Я постриг его, как человек, который приехал устраивать мастер-классы, но постриг заметно плохо, машинка не слушалась, а опыта с непривычки не хватало, что его пришлось Ловкачу его еще перестригать. Я скорее драл ему кучерявые волосы, и мучил его волосяной покров. Все фотографировались с байком во дворе, мальчики и девочки. Ловкач и Коган были с девочками, а я о чем-то говорил со возрастными, не сказать старыми, родителями Ловкача и Циркача. Его отец какой-то сутулостью напоминал мне в чем-то папу Карло из фильма «Приключения Буратино». Потом пришли Буду! и Feeling. Feeling сказала, что не разговаривает со мной и демонстративно стала общаться с другими, я методично жарил мясо, переворачивая его на металлической решетке, пытаясь перетащить внимание других на себя, переключить людей, чтобы не давать им форы. Это было похоже на войну за электорат, за умы или перетягивание каната на физре. Когда в окрестностях моего мангала и костра объявился Буду!, я стал его стебать, потому что все его россказни были бессвязны, как в пародии Галыгина на Жириновского: «А вы так, а они и тут, на, а я»- и далее куча слов, обрывки фраз, набор разноречивых фактов, и все бессвязно, и одиозно, и все «не по тексту».
Потом Жена ушла спать, а я остался с ними, моими потерпевшими во дворе. Остались я и Коган, Буду и Feeling. Они были уже датые, хорошо заряженные, они ничего не соображали, просто качались на качелях во дворе. Я сидел в кресле, выжал, как из бурдюка, все оставшееся дешевое вино из коробки, как оставшуюся зубную пасту из тюбика, потому что бухло кончилось. Язык Feeling развязался, она так во весь голос кричала на дачном участке, что мне показалось, что мы находимся на стадионе, где было только ее сольное выступление. Она кричала громко, но ее невозможно было сделать даже на полтона тише или «выключить громкость». Мне хотелось вмешиваться, но я посчитал, что это будет правильнее, если раздухарится и разойдется, покажет себя «во всей красе», пусть у нее развяжется язык, по крайней мере, узнать про нее больше, как тот человек, который мало знает про нее. От Ловкача во время его приезда в Питер с невестой я слышал, что она любитель выпить, и при этом он явно не кривил душой, к чему ему было мне лгать или приукрашивать. Ему вовсе не на руку сплетни, и пользы от пересудов никакой, вот если бы он был мстящим ей отвергнутым любовником-тогда другое дело. Он абсолютно незаинтересованная, нейтральная сторона, к чему ему ее компрометировать- вряд ли она разбила ему сердце, и он таким образом ей изощренно мстил, выливая на нее грязь, или прихорашивая себя перед невестой, дистанцируясь от Feeling в статусе уже помолвленного, стараясь не пролить тень на прошлые отношения, начав свою личную жизнь с чистого листа. В одной компании они все, хоть и соседи двор во двор, никогда не состояли, детство вместе не провели, все порознь. Поэтому и рассказывал о том, о чем знал доподлинно, и что было на виду, и я посчитал его оценку не ангажированной, беспристрастной и объективной. Чем не источник информации?
Но рассуждая, что два сапога обязательно пара, и как они и нашли друг друга, я вспомнил «первое упоминание в летописи», как рассказывал Коган, когда ему позвонила пьяная Feeling со словами «Ну ты, что, самый крутой?!», и это подтвердили рассказ Ловкача и мои соображения на этот счет о дружбе- любви, завязавшейся на алкогольной почве- как паззл, который складывался из крупиц информации и собственных наблюдений. Я понял, что как раз это именно та плохая компания, которую стоит избегать. Она говорила про то, как все сложилось между ними, как она вцепилась в Буду!. Я и подумал, что пусть он плохой и алкаш, но, по крайней мере, она с ним имеет больше, чем то, на что она всегда могла рассчитывать.
«Я очень рада, что я такая меркантильная сволочь, попала в эту семью на все готовое.»- как она сказала потом, продолжая: «Да, я такая, я, Лешка, меркантильная сука, что я хотела сюда попасть»- сказала она, и я и посчитал, что это бухло, это моя «сыворотка правды», когда все бухают, нужно не быть настолько бухим, чтобы все выговорились, чтобы знать, что у кого на уме. Это так подействовало, что она так громко вопила в воздух, как будто хотела так отчетливо все произнести, чтобы секретари все внимательно и тщательно занесли в тот протокол, под который она все надиктовала. Я выступал, как провокатор или подстрекатель, а она так громко и потеряв страх и совесть за свои слова, так говорила, демонстрируя полное презрение к моей словесной пытке, как человек, презревший опасность и демонстрируя полную утрату элементарной осторожности. Это были минуты моего триумфа, когда я выводил человека на чистую воду, как «Рембрандт, я обвиняю!», с самодовольной улыбочкой Эркюля Пуаро».
«Буду мне нравился, я влюбилась в него, когда была малая, и лазила по деревьям»- как бы оттеняя предыдущий негатив, сказала она, делясь своими ощущениями.
«Но я все равно ее не люблю!» сказал Буду!, не промычал, а просто выпалил, он сказал так зло, что я, не жюри, даже ему поверил. Я бесстрастно спросил, как арбитр, рефери, экзаменатор, судья: «И что ты будешь делать?». «Разведусь» сказал Буду!, также выпалил озлоблено, как ребенок -бука, потому что я задал ему также неудобный вопрос- но самый главный и уместный в таком случае, потому что эмоций было слишком много, а ratio никакой. «Ну, как ты разведешься?»- сказал я: «Ты даже не расписан с ней. Сначала женись. Чтобы разводиться. А я тебе больше всего скажу, Буду!, если тебя угораздит сейчас с ней посраться, ты ничего не получишь. Ты ребенка не получишь. Ребенок-то записан на нее».
Она сказала: «Просто сейчас я, Буду!, понимаю, что человека, которого я больше всех ненавижу, я больше всех люблю». Но ей не суждено было дальше развить эту мысль, о чем я подумал тогда, что у меня какая-то исключительная роль в этом доме. Если такое срывается с уст, а если такое есть на уме. «Дай нам с ним поговорить!» сказала она: «Буду!, не мешайся». Запасаемся попкорном. «Буду! Уйди!», и я понял, что единственное, что держит его на привязи, это немыслимая ревность к несостоявшейся в официальном браке жене, на которую у него ровным счетом нет никаких прав, потому что в отношениях с ним она все равно все решает. Только она, и она и есть сама по себе, как кошка, которая гуляет сама по себе. Я понял, что его ревность ко мне имеет еще более глубокие корни, взять бы историю с Песец, которую он дико и беспричинно ко мне тогда ревновал. Я понял, что он почувствовал, что обстановка и ситуация накаляется и выходит из-под его контроля, и он в этот то раз должен был себя проявить. Но себя проявил только стаканом. Спасался бухлом от жестокой реальности, от чистосердечных признаний, от перехвата инициативы. Короче, от всего, что требовало напряжения и деятельного участия. Олала, подумал я, до такой реакции на «сыворотку правды», я даже не рассчитывал. И подумал, что она мастер спорта по части «пьяных признаний». Ему нужно было act- потому что еще секунда, и «что-то пошло не так». Ситуация действительно слишком далеко зашла. «Просто я.. ее люблю!» -сказал Буду!, но здесь он уже не палил в воздух, не сотрясал словесами, а уже просто мычал, утратив членораздельность речи. И это был его старый приемчик, еще со времен его неуклюжих драк и борьбы в коридоре с отцом. Я все тоже хотел что-то сказать, чтобы sum up ситуацию. Ну «от любви до ненависти» это все было ожидаемо, предсказуемо, цинично ясно и предельно понятно, но чтобы наоборот, из «не любви» в «любовь» так это был тот особый случай, оказия.
Тут медийным персонажем вновь вместо Feeling стал Буду!. Переход хода. В этот неловкий момент он встал, а она его двинула. Буду! упал, зацепился головой об мангал, и с него хлынула кровь. Она, пьяная, не рассчитав силы, тоже упала рядом, повалившись на него. В обоюдном падении, я удивляюсь, как оба были пьяные, но так и остались целы, в «боксе пьяного» тоже чудом остаешься цел. Буду! нужно было что-то делать с кровищей, и поэтому я на цыпочках бегал «дорогой жизни» в тубзик, брал всякие влажные тампоны, спирт и туалетную бумагу. Коган делал ему примочки, но кровь не останавливалась, несмотря на то, что Буду! промывал тщательно лицо проточной водой. Но крови действительно пришлось много, чересчур много, она все никак не могла остановиться. Я вспомнил, как подрался тогда у бабушки Мани в сельском клубе, сколько с меня тогда сошло крови, но было явно не столько, как в этот раз, хотя тоже была развита бровь, рассечена в том же самом месте морды лица. Я ходил и суетился вокруг, прилагая усилия в остановке его кровотечения, но все равно более активная роль в «спасении рядового Райана» принадлежала Когану. Я думал взять несколько мотков ниток и сшить ему бровь, как это делали в фильмах, но посчитал это излишним.
Потом Feeling вошла в дом, и она просто не могла стоять после того, я ее хочу поднять, и еле удерживаю на весу, она еле проходит в дом, врезаясь в дверную раму, и задевая все стоящее в доме по обе стороны дверного косяка, падает на пуфик, или плюхается рядом. Затем, при моей помощи долго пытается неуклюже подняться. Я подумал, что Feeling это тип девки, такой бунтарки- пацанки, как девки Тыпацюка, которая бухала с нами, когда я праздновал его ДР в доме и садку у Городской, и которая еще спросила меня, можно ли ей при мне поссать в садку, и присела на корточки еще ранее, чем я успел ей ответить, потому что «завис», не ожидая подобного вопроса. И я тогда подумал, вот бы Тинто Брасс обрадовался сцене, «его тема». Но в тот момент она мне нравилась уже не как человек, и физически, как женщина, а чисто внешне, отсекая от нее все, оставляя только лицо и фигуру, она мне действительно нравилась тогда внешне, и я подумал, как жаль, что она с ним, тогда как он ее недостоин. За что она его выбрала? Но как только она открывала рот, начинала говорить, и еще как-то себя вести безудержно и нерационально, я понимал, что внешность настолько обманчива и явно не соответствует внешнему образу, что такое сочетание внешности и типажа человека скорее наказание, чем дар. Восторгаешься и сожалеешь одновременно, что не можешь всецело принять ее. Готов любить даже образ на настенном календаре такой, что-то себе придумывать и фантазировать про нее, но никогда не ужиться вместе, не усидеть на одной лавочке, и не дать ей поссать под одним деревом в садку с собой рядом.
Что значило для меня видеть, как под футболкой ее большая грудь трепыхается, бьется об одежду, как выпадает в вырез декольте, когда она делает засвет, и твоему взору доступны выпадающие бильярдные шары, помеченные в лотерее «Спортлото» 8 из 36 или 9 из 45, как неугомонная волна о берег? Смотришь в вырез, и «диву даешься». Откуда в тебе все это? Так многозначительно думаешь, что «харам», что будешь в гареме султаном, а на поверку оказываешься евнухом- «кастратом действия», «душевным евнухом», не смеющим и не притязающим на решительный поступок. «Бойся своих желаний, они могут сбыться», а ты не уточил, в какой роли, и в каком качестве тебе бы стоило быть. Не можешь примениться и выдержать напряжения, разглядывая ее- просто «драпай отсюдова!». Какими глазами ты смотришь на чужую женщину, когда видишь, что они до сих пор не «расписаны»? Раз уж они не торопятся формально закреплять отношения, думаешь, что можешь «взять»? Думаешь, что это допустимо. Все примеряешься, прикидываешься, думаешь, как это сработает, и прислушиваешься к своему внутреннему голосу: «Можешь ли ты на это претендовать и посягнуть?» Мораль: ты пытаешься и задушить заглушить этот интерес, она тебе мешает, говоря тем же языком Буду!: «Я бы спрятал свою совесть на время в коробочку, чтобы не мешала мне жить». Как и другое его меткое выражение «мне вероисповедание не позволяет».
Когда видишь оголенный лоскут ее тела, неприкрытый тканью, заглядываешься на вырез в одежде, еще не разжеванный твоим плотоядным взглядом, твои глаза наливаются шипящей кровью на ее «засвет». Ты представляешь себя с ней, умножаешь себя на нее. Вашу святую дружбу, и все, что вас с ним связывает, не хочется брать в расчёт, потому что эта реальность связывает, мешает, табуирует. Но разве ограничения могут служить препятствием на пути к личному счастью с ней и служить помехой к нему. Просто на чужой боли, при кривизне и косности твоего поступка не построишь ничего путного и стоящего. Вопрос личных качеств, морали, что-то соотносимое с тем, что внутри тебя живет нечто такое клокочущее, злобное, решительное, что делает тебя сильнее и агрессивнее перед другими. Хотелось бы большей конкретики, большей ясности и прозрачности в отношениях, доверительности, чистоты, искренности, преданности к тому человеку, который в чем-то больше и значимей для тебя, чем брат, потому что он реально подобный тебе +- в сантиметре ростовки размера, в весе, на пару килограмм, в светлости волоса, в тембре голоса. Вообще, он практически идентичен тебе, и в чем-то даже похожий внешне. Он также проходил через все эти стадии. Брат, потому что подобный тебе. Учился там же, сфера научных интересов одна, одинаковая комплекция- рост, вес и почти все идентичное тебе, как натуральному. Как будто «Бог паруе людей». Он идеально подбирает. «Принц и нищий». Я так раньше нас и представлял корефанами, как Орест и Пилад, Огарёв и Герцен, давшие друг другу на Воробьёвых горах клятву верности и служить делу революции. Как гражданин Минин и князь Пожарский, сильный тандем людей, преданных общему делу. Проходят годы, мечты и планы, чаяния и надежды облетят, как цветы на ветру, или первоцвет после ливня, сильного дождя. Мы ничем друг друга не удивили. Претензий друг к другу нет. Наша дружба стоит больше, чем баба, чем все телки мира, связи, карьера, уют, деньги- все это какофония и мишура. Прошло много лет, как мы знакомы, что знаем друг друга, как облупленных, и все без толку, потому что мы ничего не меняем в наших отношениях, в них нет прогресса. И слова «больше чем» обесцениваются, потому что мы это никак не проявляем. Слова остаются просто словами. Всего одна-единственная капля крови, пролитая вместе объединяет сильнее многих литров совместно выпитого спиртного. Мы пили, нас били. Но мы не давали себя бить и победить, мы истово дрались. Кровь и водка, сколы и ссадины. Также и женщина, как нож, ты можешь с ним приготовить пищу, пошинковать капусту, но может и нанести вред. Свобода, как и женщина, может сделать мужчину счастливым, доставить ему радость, а может принести и горе, страдания, навлечь на него беду. Можно это вовремя не понять, и не просчитать последствий, все, как картина, иллюстрация к сказке «Витязь на распутье»- потерять друга, найти свою любовь. Дружба более емкое понятие, чем братство. Я почему-то посчитал для себя, что любви у них нет, есть циничный расчет, не сложилось и отношений, не сложилось ничего- не на то была сделана ставка. Получая одно, автоматически теряешь другое- «или сам пропадешь, или коня потеряешь». Плюс идут, как в игре, разные дороги и алгоритмы в зависимости от выбранных тобой направлений с поливариативностью «пластилиновой вороны».
Сначала была Песец, и к ней ты был холоден, а подозрение друга направлено на тебя, но лишено всякой основы и беспочвенно. Потом другая подруга Нос, к которой, напротив, только тяга, а к Feeling уже есть интерес, просто ты уже вне подозрений, как безобидный, квелый и пустой. Ему всегда не хватало дальновидности и проницательности, а ты себя открыто не проявлял, так из чего они могут сделать такой вывод без подозрений, неужели они настолько проницательны. Он просто отец ее ребёнка, она жена даже не физически, а понятийно. Такая же названная, как и я названый брат, захотел –передумал. Сам все для себя решил, юридических обязательств никто на себя не принимал. Дружба должна быть взаимной, разве может быть это помехой нашей дружбе? Это что, недоступная вещь? Привязанность, любовь, названое братство всегда взаимные. Унилатурализм -понятие одностороннее, стоит ли здесь проявлять интерес, или мне прятаться оттого и стесняться, что мужчина, и не проявлять себя. Ну, и встал на нее. Ну, прикрылся подушкой, зажал клок одеяла между ног, перетерпел, и все прошло. Не думал о ней, и о них, пока все не зашло слишком далеко, пока никто ничего не учуял. И здесь главный герой вспомнил, что все же он главный герой, и ему не престало так себя вести, что-то важное, оставшееся на волоске, пока он не отвернул от себя всех тех людей, которых знал, и кому он доверял, которые верят в него больше, чем в самих себя.
Завидев Feeling, как блуждающий электрон, задевающую боками все мебель в доме, и раненого Буду!, Бабушка заголосила, крикнула в доме, как блажная: «Доча, давай просыпайся!», и это послужило сигналом для отправления в травмпункт, как будто юнга бил склянки и звонил в рынду на корабле. Я закрыл за всеми ворота, как невозмутимый швейцар, который много повидал на своем веку, и стал сторожить дом, в котором спали мои любимые и близкие мне люди, включая новоиспеченную крестную дочь. Потом во мне инстинкт постового или часового притупился, одолели усталость, чрезвычайные обстоятельства вечера, накал страстей, всеобщее раздражение, и я проявил слабость, полез под крылышко к жене в теплую постель, под одеяло. Я подумал, что опять я вернулся в то унылое говно сутяг и споров, из которого я уезжал 10 лет назад. И за десять лет, пока меня здесь не было, говно так и осталось говном, только в нем появилось гораздо больше действующих лиц, а главный герой так и остался прежним. Место главного героя так никто и не занял. И он стался прежним в том плане, что остался верен своим берегам и в том, что в плане принципов, действий, слов и установок, нравственной гигиены и чистоты всегда оставался неподдельным и настоящим, прежним, неизменным. Как всегда. As always. Я подумал, что герой не думает, что он герой, принимает жизнь, как игру, живет, как живет, и не придает значения своей избранности, привык так, и не может иначе. Герой со «звездной болезнью» и комплексом личной исключительности это «наш кандидат», фанфарон с болезненной и искаженной формой самоподачи.
Тот самый Куллерво с утра проводил осмотр места происшествия, вплоть до изучения баллистики падения их тел, и, сделав серьезное лицо, как эксперт или бывалый, чуть ли не исследовавший трагедию на перевале Дятлова, выдал свое экспертное заключение, что «Буду! пьяный полез целоваться, и поэтому упал лицом в мангал». Тогда как Feeling двинула Буду!, я в противовес правде преподнес всем, что он полез целоваться. Я стал заниматься мифологизацией этой ситуации, как свидетель, потому что не хотел показать, что «баба бьет мужика», и позволяет себе рукоприкладствовать, доказывая, какой пол действительно сильный. Я хотел приукрасить ситуацию, чтобы выгородить товарища, чтобы уберечь его от этого позора, который бы стал доступен многим людям.
Когда нахлынут слезы, оттого, что ты чувствуешь… Когда на тебя так «находит», что ты плачешь… Каждая слеза, которая стекает по глазному яблоку, дает дополнительный эффект линзы, и ты видишь отчетливее, яснее, ярче и зорче. Проводя аналогию, я скажу, что только в минуты страданий мы видим четче, у нас появляется ясность мысли, которой нам недоставало, и к нам приходит желанное прозрение от того, что страдание это всегда путь очищения. Путь, в котором мы открываем себя заново и видим решение, которого недоставало. Близость и ясность приходят тогда, когда на глаза наваливаются слезы. (идея Жены, чтобы я использовал в своей книге). Горько, больно, трудно, жестко, сложно. А иначе никак. И вряд ли найдется тот, у кого все происходит проще и без заморочек. Когда в период подросткового созревания болели руки и ноги-потому что тело росло, так и здесь- боль синоним роста и преображения, чтобы куколка стала бабочкой после уродливой гусеницы.
Это же не просто для меня произведение, состоящие из дневника и воспроизведенных по памяти диалогов. Без сомнения, что в него ты вкладываешь гораздо большее ощущение от того, что с тобой происходит и ныне. Твое видение, вообще, не только вещей, но и места себя, места в твоей жизни других людей, опыт взаимодействия с ними, как ты преображаешься от каких-то событий. События- ключи, которые тебя выводят на другие дороги. Все, что с нами происходит, наша эволюция, наше развитие, как мы обогащаемся от этих событий, и что мы устраиваем. Все заключено в нашей способности чувствовать, любить, наслаждаться жизнью, делать ставки, и получать желаемое, наслаждаться победой или зализывать раны после тотального поражения, будучи наголову разбитыми. Произведение -выход за рамки задуманного, причем оно стало получаться само собой. Наверное, я достаточно вызрел, достаточно достиг, чтобы так думать, чтобы так писать, чтобы так ощущать. Наверное, мне пригодился этот опыт, что я многое успел понять, увидел, чем дорожить и чего не стоит делать, о чем стоит сожалеть или умолчать, и в чем мои шаги были дерзки, дуболомны и неоправданны. Я много повидал на своем веку, чтобы потом мог об этом поведать другим. Было бы в корне неверным писать это произведение только для себя, оно для всех, и больше не о том, что произошло, а больше обо мне, потому что я хотел сказать больше «почему» и объяснить все лучше, чем изобразить- а когда рисуешь штрихи, цепочки и линии- это все равно не лицевая сторона, а грубая изнанка, где стоят клеймения и рекомендации по глажению и стирке. Взгляд всегда обращен глубоко внутрь себя. Это самоанализ. Это попытка проникнуться и увидеть поведение людей в субъективной оптике. Попытка выявить корень всех бед и причину всеобщей настороженности друг к другу. Когда на доске «хочу жить, чтобы все успеть» в проекте «Этажи» было приписано «начувствоваться», и я понял, что реализовал чужое желание, хоть оно и было каким-то гиперчувствительным, сентиментальным и девичьим. Для всех ловцов ощущений.
Для эпилога
Эти мысли будут жалить тебя со всей беспощадностью, не будут жалеть. Все придет со временем. Мы все повзрослеем, станем степенными, важными, основательными, вдумчивыми и серьезными. Многое пройдет, и многое изменится. От того, как inscription, я подумал, что тут, как у животных запечатлелось, что было «фишкой», зафиксированной в саге «Сумерки», как это бывает в живой природе, и я подумал, что многое неосознанное, но уже, явное, поймется потом, со временем, как гора, которую видишь только на расстоянии. Даже когда ребенок станет большим, вырастет из своих одежд, шагнет во взрослую жизнь, и я не буду уже таким, как прежде. И когда я думаю о той любви, которой я могу наделить или одарить ребенка, я думаю, что любовь это всего самопожертвование, зная, какую за нее ты всегда платишь цену, и это и есть то, что назначено и не изведано. Наверное, ты знаешь, что можешь еще более бережно относиться к чужому ребенку, чем к своему, а это уже не просто физическая связь, это духовная связь, которая важнее и сильнее. И при всем при этом, наверное, это вовсе не то, что можно увидеть или ощущать, осязать, но то, что есть, и это самая сильная сила, которую никогда не видно. Но она растворяет и все и преображает все вокруг настолько сильно, насколько сильно Тебя может любить только Бог.
Какой был «великий смысл» писать о событиях четырехлетней давности, когда с такой же подробностью ты не описал крестин собственного сына? Смысл был тратить такое количество времени на редактуру текста, его вычитывание, сопоставление, долгое и кропотливое описание событий всего трех дней. Наверное, потому что эти несколько дней дают квинтэссенцию и заряд впечатлений и спрессованных по времени в скупом хронометраже насыщенных и ярких событий, которые для многих по накалу страстей и эмоций растянуты на долгое время. Только по тому, что свое знание людей ты можешь проверять по таким сценам, только по тому, что люди, которые тебе дороги, творят несусветные глупости, и ты их и не подстрекаешь, и не подбадриваешь, не подталкиваешь ни к греху, ни к новой ошибке. Но видишь себя одновременно и с ними, и вне их, и над ними, сочувствуя и сопереживая им, как живым людям, но ненавидя их, как персонажей жизненной драмы, нерешенных дилемм, потому что злишься и на себя, в частности, за бытовую неуклюжесть, за упущенные возможности, за невысказанное и не выведанное.
У всех будут «смешанные чувства», а ты сам прекрасно знаешь, что такое «смешанные чувства», когда тебя охватывает нечто противоречивое. У тебя неприятности, но тебя чем-то порадовали взамен. Что-то на фоне общего житейского говна, которое подсластило твою пилюлю. Ты грешишь, но знаешь, что за твое добро «один грех спишется», или тебе простится самая малость, но и ей ты рад. Мы привыкли довольствоваться малым. Мы знаем, что в житейской горячке от наших песочных замков не оставляют и «камня на камне», а не то, что песчинки, но по- ухарски, нам это все привлекательно, иначе мы бы чувствовали себя последними задротами. Вера в спасение и есть самая отчаянная на фоне всей этой житейской зги, пыли и песка, которым наполнены наши сапоги и ботинки. Мы не щупаем искренней и обетованной тверди. Мы привыкли, что главные вещи проходят мимо нас, мимоходом, лишь изредка задевая нас по касательной. Мы упражняемся в соревнованиях, в играх разума и интеллекта, хотим кого-то превосходить в спорте и противоборстве, но эти все физические соревнования ничто, когда все решают психические установки, железная сила воли, харизма и непреклонная сила человеческого непокорного духа. Не-по –кор-ны-ее!