Тринадцать дней и десять снов. день двенадцатый

               

                *  *  *  *  *


Понедельник

Проснувшись на утро, я некоторое время лежал в постели, глядя в потолок, а потом мне вспомнился вчерашний сон из истории Римской социальной Империи и матч по котофутболу. В моих ощущениях эти два события так переплелись, что я никак не мог разобраться, где кончался сон и начиналась явь, порой казалось, что мне  это просто привиделось. Потом я плюнул на всё и решил что это не так уж и важно.
Дождь прекратился, но повис промозглый холодный туман, заставивший надеть куртку и пробудивший зверский аппетит. Электричества всё ещё не было, поэтому Сасик, изнывая от скуки, всё утро шлялся по участку, и под конец даже попытался почитать книжку. К полудню мы с Лёликом освоили около полутора литров кваса и были уже изрядно навеселе. Татаурова никак не могла понять, в чём дело, пока не попробовала квас сама.
- Это же пиво! – изумилась она, - А я то думаю, что это вы такие вёсёлые!
Она тут же конфисковала у нас остатки кваса, и мы, наконец, приступили к сооружению дверей туалета. Сняв занавеску и прикрутив петли, мы навесили каркас и принялись зашивать дверь досками. Через полчаса стало ясно, что дверь получается косая. Я предложил разобрать всё и  укрепить каркас. Пузырёв было, заартачился, но быстро сообразил, что иначе дверь просто не закроется. Оставив Лёлика разбирать некондицию, я пошел на кухню попить воды и обнаружил там Татаурову, которая пекла блины и Сасика, поедающего эти блины со скоростью их появления.
- Привет Коперник! – сказала Танька меж шипения и дыма – Как там табзалет?
- Сегодня сможешь опробовать, - ответил я, наливая в стакан холодной воды.
- Это хорошо – обрадовалась Татаурова и ливанула на горячую сковороду тесто – Блин хочешь?
- Хочу, - кивнул я.
- Со сметаной или с маслом?
- Да всё одно, с чем-нибудь, - сказал я и стащил с тарелки, которая стояла у Таньки под рукой новоиспечённый блин.
- Подожди, горячий же! Обожжежся! – закричала Татаурова.
- Нормально, - ответил я ей, плюхнул на середину блина кусочек сливочного масла, свернул блин вчетверо и запихал его в рот целиком.
- О! А-а! Обалдел что ли? – завопила как укушенная Танька – Я его пекла, пекла, а ты его в один присест стрескал!
- А как надо? – прошамкал я сквозь блин.
- Не знаю, как-то покультурнее
- Дай ещё один блин, я попробую съесть его покультурнее, - попросил я.
Танька дала мне второй блин, я положил на него ложку сметаны, скатал блин в трубочку и откусил с одного конца. С другой стороны блинной трубки выдавилась сметана и шмякнулась на пол. Тут же появилась Лилка и моментом слизала нечаянный гостинчик.
- О! За одно и киску покормили! – заметил я - Так культурно? – спросил я у Таньки.
- Уже лучше, но есть надо медленнее, не торопясь. Держи вот – тренируйся! – Татаурова вручила мне ещё один  блин и пресекла попытку Сасика втихую тоже заполучить блин.
- Мам, вкусно же, можно ещё один? – законючил Сасик.
- Обойдёшся, ты и так уже пять штук слопал и полбанки сгущёнки в придачу,  - отрезала мать.
На кухню заглянул Лёлик, во рту у него дымилась сигарета.
 - Слушай, Коперник, сколько можно пить воду? Я уже давно всё разобрал! Что ты тут вообще делаешь? – с порога выдал он.
- Учусь культурно есть блины, - ответил я, отобрал у Сасика банку со сгущенкой и принялся намазывать блин.
- О! Блины! – оживился Пузырёв, - А почему я ничего не знаю?
Он выплюнул окурок и стащил верхний блин из стопки.
- Так! Стоять немедленно! – вдруг заголосила Татаурова – Я тут уже полчаса у плиты торчу, а блинов нет как нет! Я ни одного не съела!
- Да ладно, вот тут парочка осталась! – сказал Лёлик и потянулся за вторым блином.
Танька ловко переставила тарелку подальше от мужа и сказала:
- Все свободны! Когда допеку блины – позову!
- А как же культура поедания блинов? – спросил я.
- Дверь в табзалет сделаете – будет вам культурное поедание блинов! – бескомпромиссно сказала Татаурова.
- Ладно, пойдём, - сказал я Лёлику, - Там по-совести работы минут на двадцать - полчаса.
- Вот и идите – как раз я блины допеку…Так! Саша, положи блин на место! – закричала Танька на сына, который пока взрослые разговоры разговаривали, утащил блин и тут же его съел.
   Усилив ещё одной доской каркас, мы действительно в полчаса управились с дверью, однако оказалось, что из-за неровностей почвы дверь всё равно толком невозможно открыть. Пришлось снимать дёрн и разравнивать площадку перед какальником. Потом Лёлик притащил откуда-то старую-престарую тротуарную плиту и положил её перед входом в туалет.
- Отлично! – похвалил я Пузырёва за сообразительность – Зови Татьяну, пусть работу принимает!
Лёлик кивнул и пошел за супругой. Я осмотрел туалет и подумал, что для первого опыта строение получилось совсем недурственное. Немного подумав, я сорвал пару веточек мяты и воткнул их внутри туалета в щель в стене. Пришли Танька и Лёлик. Татаурова подозрительно обошла туалет кругом, ткнула латрину рукой на предмет устойчивости и удовлетворившись результатом открыла дверь. Внутри ей тоже всё понравилось.
- А вы точно сами его построили? – недоверчиво спросила Танька.
- Ты же сама всё видела! – искренне удивился Пузырёв.
- Ну да, видела, - согласилась Татаурова – А вдруг днём вы делали вид, что строите туалет, а ночью приходили Джамшут с Маликджаном и строили его всамделишно?
- До этого мы как-то не додумались…- ответил я Татьяне.
- Ладно, ты пока смотри тут, а мы с Коперником пойдём есть блины, - сказал Таньке Лёлик и потащил меня на кухню
На кухне на столе стояла тарелка с весьма внушительной стопкой блинов. Мы успели ополовинить её, когда пришла Татаурова.
- Как тебе наше произведение? – спросил я Татаурову.
- Несколько непривычно, - ответила Танька.
- А что такое? – озаботился я.
- Ну, новый туалет он огромный такой… -  уклончиво сказала Татаурова.
- Построено по твоим меркам – тут же сказал Пузырёв.
- Я его уже опробовала…
- Боязнь открытого пространства не сильно мешала процессу? – спросил я Таньку.
- Слушай, а ты ведро хоть поставила, перед тем как вводить объект в эксплуатацию? – спросил Лёлик супругу.
- А там что не было ведра? – округлив глаза, спросила Татаурова – То-то я думаю, как-то странно писается… - Танька растерянно потёрла нос и неожиданно засмеялась.
Мы с Лёликом бросили жевать блины и тоже дружно захохотали.
- Нормально! Надудонила в табзалет без ведра! – воскликнул Пузырёв, немного успокоившись.
- Хорошо, что кладку не приспичило сделать! – брякнул я, спровоцировав новый приступ хохота
- Надо обмыть, - давясь смехом предложил Лёлик.
- Ладно, высохнет! – успокоил я Лёлика, утирая слёзы.
- Обмыть не в смысле вымыть, а выпить, - сказал Пузырёв, - Танька же ввела табзалет в эксплуатацию!
- Дураки оба! - смущенно сказала Татаурова.
Мы с Лёликом просмеявшись, доели блины и пошли убирать инструменты и гвозди. Танька тем временем нажарила семечек и мы втроём уселись щёлкать их на скамейку под берёзой. Потом Татаурова сказала, что пойдёт готовить ужин, и ушла на кухню.
- Зябко как-то, - сказал Лёлик и поёжился.
- Три дня назад ты ныл, что тебе жарко, - ответил я, плюя шелуху на землю.
- Нет в жизни совершенства, - согласился Пузырёв, отряхнул руки и прикурил сигарету.
Я вспомнил, что мой отпуск кончается, и от этого мне стало совсем тоскливо.
- Ёлки- палки, как неохота на работу, - вздохнул я.
- А когда тебе? – лениво поинтересовался Лёлик пуская вверх струю дыма.
- Послезавтра, - ответил я.
- О, значит, ты завтра уезжаешь? – расстроился Пузырёв.
- Ну да, - кивнул я, - после обеда поеду.
- Жалко, - вздохнул Лёлик, - Надо праздник, что ли устроить…
- У нас и так каждый день праздник, - ответил я.
На крыльцо дома вышел недовольный Сасик.
- Папа, мне скучно! – пожаловался он.
- И что я должен в связи с этим делать? – поинтересовался отец.
- Пойдём в карты поиграем!
- Не, не хочу, - отказался Лёлик, - Иди лучше с Мишей в футбол погоняй, пока дождя нет.
- Я с ним больше не дружу, - мрачно буркнул Сасик.
- Почему ещё? – поинтересовался Лёлик.
- Да он коллега, - сказал сын.
- Это как? Чей коллега? – не понял Пузырёв.
- Ты же сам говорил «нет ума – считай коллега», - ответил Сасик.
- Не коллега, а калека, - поправил сына отец, - а почему у него нет ума?
- Он сказал про Deep Purple что такой группы не сушествует!
- Вот те раз, - опешил Лёлик, - так ты бы ему в Интернете показал…
- Я пытался, - ответил Сасик, - но он сказал, что Интернет это вообще бесовское изобретение и мама запретила ему туда смотреть.
- Н-да, тогда действительно калека, - согласился Лёлик, - Ладно, Коперник, пойдём пару партеек сыграем.
Я, в общем-то, был не против, и сначала мы резались в две колоды в дурака с переменным козырем, потом пришла Татаурова и мы начали играть в покер. Часов около восьми  захотелось есть, и мы пошли на кухню ужинать, решив доиграть после еды. На ужин Татьяна пожарила свинину с картошкой, в которую Лёлик предложил добавить фасоль, но Татаурова сказала, что в таком случае он будет спать  на диване в большой комнате, вместе с Сасиком.
- Это почему ещё? – обиделся Пузырёв.
- После выпаса на гороховом поле начался массовый пердёж скота, - сказал я.
- Вот именно! – согласилась Танька.
Тогда Лёлик потребовал рюмочку для сугрева, и мы допили ту лимонную смирновскую водку, которая нашлась, когда мы на прошлой неделе искали цемент. После ужина Сасик сразу убежал в дом, а Танька и Лёлик устроились курить на крыльце. Я же, постояв некоторое время с ними, пошел за малой надобностью к туалету. Около табзалета, на пеньке сидел Бабай и подозрительно обнюхивал строение.
- Это чего? – спросил меня Кот.
- Это мы построили, - ответил я, - Нравится?
- Н-ну, не знаю, - неопределённо ответил Бабай, - Пахнет как-то странно,  будто там кто-то написал.
- Так это туалет, он специально для писанья и сделан!
- А я-то думаю, ну как можно в таком доме жить!
- Нет, это для того чтобы пописать и покакать.
- Целый дом? Зачем? – искренне удивился Кот.
- Ну, так принято, - не очень уверенно сказал я, - В нём никто тебе не мешает, можно спокойно посидеть, подумать…
- О Боге? – вдруг спросил Хатуль-Мадан.
- Почему о Боге? – опешил я.
- Ну, люди никогда спокойно не сидят, всё копошатся чего-то, деньги зарабатывают, а размышления о Боге не терпят суеты, вот я и решил…- сказал Бабай.
Я грустно подумал, что в чём-то Кот прав, и туалет одно из немногих мест где можно не опасаться ментальной агрессии и промывки мозгов, потому что туда ещё не не добралась пропаганда в виде телевидения и Интернета, хотя некоторые зачем-то туда уже ходят с планшетами и смартфонами.
«Вот кошки не суетятся и никуда не спешат, и деньги им не к чему. Наверное, так и надо» - подумал я,
- А кошки о Боге что думают? – спросил я.
- Ничего, - спокойно ответил Кот.
- А как же молитва перед футболом? – растерялся я.
- Ну…- уклончиво сказал кот, - просто хочется, чтобы кто-то отвечал за весь этот бардак, и пусть это будет кто-то большой, добрый, мудрый и всякое такое, тогда есть надежда, что всё разрулится в лучшем виде – вот и всё.  Бездомным кошкам, дела нет до Бога, у них и без этого забот хватает. Согласись, если не ловится мышка, то вряд ли в этом виноват Бог, ловить нужно лучше, а Богу ну какая  разница до отношений кошки и мышки, у него и без этого забот, наверное, хватит. Домным же ничего не надо – им тепло, их любят, их кормят…Нет, ну после хорошего обеда, у теплой батареи, грех не пофилософствовать.
- И что? – оживился я.
- Весь вопрос в том, подчиняется Бог законам физики или нет, - с умным видом сказал Хатуль-Мадан, - На мой взгляд, физика над Богом необходима, чтобы мир однажды не пошёл вразнос из-за чьих-то амбиций, кроме того, тогда всё равно вписан Бог в окружающий нас мир или находится вне его сторонним оператором. В первом случае Бог ограничен физикой мира, а во втором физикой того мира, в котором находится наш мир. По-другому никак нельзя, иначе получаются чудеса, пародоксы и прочий беспредел. То есть Бог всё же должен играть по им же установленным правилам, и менять их, как ему вздумается, он не может из-за угрозы разрыва причинно-следственных связей и паралича здравого смысла. Таким образом, Бог есть неотъемлимая часть мироздания как сила направленная на согласное функционирование и  сохранение гомеостаза мира как живого организма. Он есть в каждой частице мира как инстинкт самосохранения и программа действия, так что не верить в него всё равно, что отрицать факт собственного существования, но как нечто локальное и единомоментное его, наверное, всё-таки нет. Слейся он сам с собой, все бы поумирали враз. Понятно?
- Ну, более-менее, - не очень уверенно согласился я.
- Устойчивость мира обеспечивается планомерным протеканием процессов рождения роста, поглощения и отмирания, и каждый организм вовлечён в эти процессы, хочет он того или нет. Кошка ест мышку не со зла и не из любви к ближнему, а потому что специально предназначена для ловли мышей и если она не поймает мышь, нарушится мировое равновесие и плохо будет всем. Кошке потому что голодная останется, людям потому что мыши пожрут всё вокруг, а мышам, потому что  их расплодится уйма, и им самим кушать нечего будет. Точно так же каждому сил и возможностей даётся ровно столько, чтобы не нарушить некий баланс, а когда создаётся такая угроза, то начинает работать контрсила не дающая выйти за критические углы атаки. Конечно, ради существования мира иногда чем-то приходится жертвовать, но ничего личного, только бизнес. Мышка без мира бессмысленна, а мир без мышки спокойно проживёт, незаменимых нет. Смысленность жизни, таким образом, определяется тем, насколько ты успешно исполняешь свою роль в этом мире. Так что есть Бог или нет, разницы, в общем-то нет. Другой вопрос, куда движется этот мир, и будешь ли ты нужен там, но это уже настолько не наша епархия, что и говорить не о чем. Поэтому кошки и играют в футбол. Тебе понравился вчерашний футбол?
- Футбол классный! – искренне сказал я, - Только вот…-  замялся я, вспоминая свои утренние сомнения.
- Тебя что-то смущает? – удивился Бабай.
- Некая сюрреалистичность происходившего, - ответил я, - Вообще похоже на сон.
- А! – произнёс Кот, - Вот оно что! Говорящие коты тебя нимало не смутили, а тут на тебе…Вообще же сны это просто нереальные комбинации реальных событий и сказать про сон, что это не сон, всё равно, что сказать про не сон, что это сон. Я вот сегодня пока спал, ходил на охоту и поймал стукана, и считать, что этого не было, не собираюсь. Так что ты  сам решай, где сны, а где вот то, что ты только что сказал.
В этот момент кто-то из соседей довольно громко включил радио.
- …Это необычный детский сад, - завещал на всю округу бодрый вкрадчивый женский голос, - для воспитанников предусмотрена насыщенная развивающая программа – воспитатели на французком языке репетируют с малышами спектакли «Кот в сапогах» и «Маленький принц», дети слушают Моцарта и Сальери, рисуют акварели, поют во французком хоре, их учат играть на кастаньедах и маракасах, а в тихий час…
Тут волна уплыла, но только на секунду, и тотчас гневно-обличительный баритон произнёс:
- …Смотрят фильмы Тинто Брасса или разглядывают «Хастлер»[*74]…
Дальше радио выключили.
- Вот! – сказал Бабай, - Вот это сюрреальность! Зачем коту сапоги?
Он встал, взмахнул пару раз хвостом и неспеша удалился, оставив меня в полном недоумении.
Я сорвал пару малиновых ягод и принялся их меланхолично жевать, обдумывая слова Хатуль-Мадана, но ничего конкретного не надумал, только ещё раз поразился тому, что подавляющая часть людей никогда на такие темы не рассуждает, а остальные склонны об этом думать лишь иногда, и то если компания подходящая и состояние соответствующее. Откуда-то потянуло дымком, видимо кто-то из соседей затопил печку, потом на крыльце дома нарисовался Лёлик и позвал меня доиграть партию в покер, пока ещё светло. Я кивнул, съел ещё пару ягод, вспомнил, что за разговорами с Котом так и не пописал, и  пошел во вновь построенный табзалет. Журча в ведро, которое после дневного проишествия уже стояло, где положено, я  оглядел результат недельных строительных работ и остался очень доволен. Выйдя на улицу, я обратил внимание, как где-то за Лесом всполошились сороки, но не придал этому значения и направился к дому. Птичий гвалт тем временем стал громче, и шумели уже не только сороки. На ивовый куст около забора прилетела стайка зарянок и принялась тревожно пищать. Я невольно замедлил шаг и тут из зарослей люпина на краю Леса вынырнул Бабай и заметался у меня под ногами.
- Что такое? Что случилось? – забеспокоился я, ибо обычно спокойный и рассудительный Кот, был сильно взволнован.
- Пойдём скорее, - сказал Бабай, и нырнул обратно в люпины.
Я, не раздумывая, пошёл за ним. Джинсы и кроссовки промокли через два десятка шагов. Бабай вывел меня  через соседский участок на Хвойную улицу и быстро побежал по направлению к птичьему гомону. Едва поспевая за ним, я приметил, что Кот бежит за  зарянками, которые, похоже, указывали ему путь. Мы свернули раз, потом другой, и оказались в совсем не знакомом мне месте. Птицы верещали почём зря, от их крика в голове образовался мерный звон.
- Сюда давай, - сказал Бабай и, перепрыгнув через канаву, стал по-собачьи нюхать воздух, а потом два раза мявкнул. Птицы разом смолкли, и стало тихо. Бабай муркнул ещё раз, и постояв мгновение, пошёл вдоль канавы. Я двинулся за ним.
- Вот, смотри! – сказал Хатуль-Мадан.
Я подошёл к нему и увидел бело-рыжий клочок шерсти прилипший к осоке . Трава была примята, на ней тут и там виднелись кровавые метки, а под покосившимся мостиком чуть поодаль что-то белело. У меня внутри всё оборвалось, я бросился к мостику. Бабай, опередив меня, залез под мостик.
- Вот она! – сказал он оттуда, - Ты с другой стороны подходи, там ближе.
Я перескочил на другую сторону мостка. В углублении около опоры лежала Лилка. Голова была неестественно вывернута, белая шерсть на шее и правая передняя лапа  обильно испачканы кровью. При нашем приближении она шевельнулась и попыталась шипануть, но вместо этого получился какой-то булькающий сип, а из раны на шее пошла темно-красная кровь.
- Не бойся, свои, - сказал Лилке Бабай.
- Лилонька, что с тобой? – спросил я, боясь прикоснуться к кошке.
- С забора упала, - едва слышно пискнула Лилка.
Я осторожно поднял кошку и вытащил из-под мостка. На шее у Лилки была резаная рана сантиметров пять длинной, из неё сочилась кровь, но самое страшное, что на месте правого глаза была большая гематома, и самого глаза не было видно. Бабай нервно размахивая хвостом, крутился под ногами.
- А с глазом что? – спросил я.
- Болит, - ответила Лилка, кровь из раны полилась ручьём.
- Так, - взял я себя в руки, - Молчи и не волнуйся, сейчас поможем.
Я  зажал рану  указательным пальцем, кровотечение прекратилось.
«Вену резанула, это ничего» - подумал я.
- Чего там? Совсем плохо? – спросил меня Бабай, встав на задние лапы, опираясь на мою ногу.
- Ничего хорошего, Бабай, - ответил я, - Веди скорее к даче.
Кот, не произнеся ни звука, вскачь бросился по дороге. Я поспешил за ним. Каким-то проулком мы пересекли Хвойную улицу, и почти сразу же оказались на Солнечной, в трёх домах от Лёликовой дачи.
- Потерпи, кисонька, - утешал я Лилу, которая тряпочкой лежала у меня на руках.
«Сейчас рану промоем, перевяжем, и в город поедем с глазом разбираться» - думал я на ходу.
Когда я был уже у самого дома, на крыльце появился Пузырёв и следом за ним Танька.
- Коперник, где тебя носит? Сколько ждать можно? – недовольно спросил меня Лёлик.
- Лилка покалечилась, - сказал я в ответ, - в город надо, к врачу.
Лёлик и Танька молча взглянули на кошку. Лилка лежала на руках не двигаясь, будто мёртвая.
- Кто её так? – наконец спросила Татаурова.
- Не знаю, - ответил я, - на шее рана и  глаз совсем плохой. Ехать надо!
- Как? – возразил Лёлик, - Мне за руль нельзя – я выпимши, да и мост на прошлой неделе порушили.
- Электричка…- сказала Татаурова.
- Через лес до станции? Через полчаса стемнеет, - засомневался Пузырёв.
- Не довезём…- сказал я.
Нужно было что-то делать и делать срочно. Острое неприятие, казалось бы, неизбежного исхода заставляло судорожно искать выход из сложившейся ситуации. Тут на крыльцо взбежал Бабай и начал тыкаться головой мне в бок. Мы посмотрели на Кота и втроём практически одновременно сказали:
- Екатерина Алексеевна!
Бабай тем временем уже бежал к себе домой, за ним подались Лёлик и Татьяна, а потом и я с Лилкой на руках.
- Екатерина Алексеевна! – крикнул Пузырёв, подбегая к дому соседки. Бабай вскочил на перила веранды и ловко запрыгнул с них в открытую форточку. Лёлик взбежал на крыльцо и принялся настойчиво стучать в дверь. Я с Лилкой подошел как раз к тому моменту, как ему открыли и на пороге, оправляя платье, появилась старушка. Бабай крутанулся вокруг её ног и опять залез на перила веранды.
- Ребята, что вы так кричите? В чём дело? – спросила она нас.
- Екатерина Алексеевна, у нас Лилка поранилась, - сказал Лёлик, - Помогите!
- Вот, посмотрите, - сказал я, показывая ей кошку.
Соседка наклонилась над Лилкой, потрогала ей нос, осторожно провела пальцами по шее. Я чуть ослабил хватку и из раны тотчас начала сочиться кровь.
- Господи, ну что я могу сделать? – сказала Екатерина Алексеевна, - Я же не ветеринар, и последний раз оперировала четверть века как!
- Екатерина Алексеевна, милая…- начала было Татаурова и вдруг замолчала на полуслове.
Это было настолько противоестественно, что я обернулся к ней и увидел, что Татьяна и Лёлик оба застыли как будто на стоп-кадре. Потом я обратил внимание, что вообще вся окружающая действительность поставлена на паузу. Дым из трубы Леликовой дачи застыл призрачным столбом, пролетавший мимо мотылёк завис без движения в воздухе, капля, сорвавшаяся с крыши веранды, застряла на полпути вниз, Маська, большими прыжками спешившая к нам и Сасик в галошах набосу ногу около парника были словно фотография на мониторе компьютера. Мне стало страшно, внизу живота неприятно ёкнуло, но тут я услышал голос Бабая.
- Во избежание причинно-следственных недоразумений, прошу никого не двигаться, - спокойно сказал Кот.
- Бабай, что это такое? – осторожно поинтересовался я.
- Время остановил, - ответил Бабай.
- Так ты и это умеешь! – удивился я.
- Ну, умею, - потупил взгляд Бабай, - мой двоюродный дедушка по материнской линии был котом-баюном. А вообще сейчас не время говорить об этом.
- Так значит, ты всё-таки умеешь разговаривать! – торжествующе сказала Екатерина Алексеевна, - Зачем было скрывать? Я из-за тебя коньяк перестала пить, паршивец ты этакий!
- Я попрошу без резких слов! – неожиданно твёрдо заявил Бабай, - Пани Анна, помогите, пожалуйста, этим людям, помните, что однажды сказал ваш отец: Если вы старались что-то сделать, и у вас ничего не вышло – это судьба, и никто не упрекнёт вас в этом…
-  Если же вы могли, но ничего не сделали, вина за последствия, так или иначе, будет ваша, - продолжила Екатерина Алексеевна, - Откуда ты это знаешь?
- Я свои источники информации не разглашаю, - важно сказал Кот.
- Ладно, - после некоторого раздумья согласилась Екатерина Алексеевна, - Терять действительно нечего.
- Вот и славно! – обрадовался Бабай и включил время.
- …помогите, ради Бога! Она же умрёт! – продолжила прерванную фразу Татаурова.
- Так, спокойно, - решительно сказала Екатерина Алексеевна, - Мне нужен свет, тонкие шёлковые нитки и какой-нибудь антисептик, хлоргексидин или йод на худой случай.
- Спирт подойдёт? – спросил Пузырёв.
- Подойдёт,- кивнула старушка.
Лёлик и Танька сказали «сейчас» и побежали искать нитки, свет и спирт.
- Мама! Что тут у вас, куда вы все подевались? – закричал Сасик.
Татаурова обняла сына, что-то сказала ему, и повела его обратно в дом.
На веранду взлетела Маська и принялась бегать от меня к соседке, нервно подпрыгивая и размахивая хвостом.
- Что там? Что с мелкой? – спрашивала она, глядя нам в глаза.
- Тише, Мася, - сказал ей Бабай, - Сейчас Лиле помогут.
- А кто её так? – не унималась Тётя Кошка, - Это Китти небось! Я знаю, она грозилась побить пельмешку!
- Сядь и не мельтеши, ты только мешаешь,- сказал Кот.
Маська послушно села и уставилась глазами в пол.
- Я спокойна…я спокойна…- уговаривала себя кошка, нервно метя хвостом веранду – Я НЕ МОГУ УСПОКОИТЬСЯ! Я порву эту дрянь в клочки! – вдруг взвыла Маська, и пулей сорвалась с места и скрылась в кустах.
- Вас, молодой человек, я попрошу мне ассистировать, - сказала Екатерина Алексеевна и посторонилась, пропуская меня в дом.
- Я подготовлю место,- сказала старушка и ушла вглубь дома.
 Через минуту она вернулась и принесла простыню, полотенце, маленький никелированный бикс и пластиковый контейнер с лекарствами. Тут же  в дверь вломился Лёлик. Он принес маленький светодиодный светильник на батарейках, початую бутылку спирта, катушку белых шелковых ниток.
- Вот свет, нитки и спирт, - сказал Пузырёв.
- Очень хорошо, - сказала соседка, - положите  на тумбочку и помогите мне.
Лёлик положил всё на тумбу, потом помог застелить обеденный стол простынёй, настроил свет, вскипятил воду, принёс с кухни пару блюдец и стеклянную крышку.
- Теперь попрошу не мешать нам, - строго сказала Екатерина Алексеевна, раскладывая инструменты и наливая спирт в блюдце.
Пузырёв издал неопределённый звук, будто хотел что-то сказать, шаркнул ногой и, пятясь задом вышел из комнаты.
- Идите сюда, Коля, - сказала мне Екатерина Алексеевна, - Кладите кису.
Я положил Лилку на стол, кошка при этом слабо дёрнулась и приоткрыла здоровый глаз.
- Руку убирайте, - скомандовала мне соседка.
Я убрал с раны руку. Рана закровоточила, Екатерина Алексеевна тут же сунула в рану тампон.
- Тихо, кисонька, не шевились, - сказала Екатерина Алексеевна, гладя Лилку по боку, - Коля, там, в коробке шприцы-инсулинки, ампула без надписи, наберите две десятых кубика и вколите кошке.
- Куда колоть? – спросил я.
- В бедро, я так думаю, - тут же ответила соседка.
Я быстро сделал то, что она просила.
- Подождём пару минут, - сказала Екатерина Алексеевна, - кровь вроде перестала идти, пусть лекарство подействует.
Она отмотала нитку, вдела её в кривую иглу и обмакнула всё это в спирт, а затем обработала спиртом скальпель и зажимы. Разложив инструменты на блюдце, Екатерина Алексеевна прикрыла их стеклянной крышкой и принялась мыть руки. Потом она попросила надеть ей очки, что-то пошептала, перекрестилась и сказала:
- Сейчас будем работать, слушайте мои команды внимательно, исполняйте быстро, но без спешки.
Что было дальше, я плохо помню. Держал здесь, оттягивал сюда, поправлял свет, подавал инструмент и салфетки, отирал пот со лба, потом что-то звякнуло пару раз и зверски засвербел нос, но почесать не было никакой возможности, перетерпел как-то.
- Здесь всё, - сказала Екатерина Алексеевна, - спасибо Коля, дальше я сама, вот отдохните на стульчике.
Я опустился на стул, ощущая себя вымотанным до невозможности. Соседка тем временем колдовала над Лилкой, а Бабай сидел около и пристально наблюдал за всем.
- Ну, вот оно, - сказала Екатерина Алексеевна, - очень интересно… Вызнаете, Коля, а кису-то вашу  подстрелили - добавила она помолчав.
- Как так? – не понял я.
- А вот посмотрите чем ей глаз вышибло, - ответила старушка.
Я встал и подошел к столу. В круге света Екатерина Алексеевна пинцетом держала  кусочек свинца, похожий на маленький воланчик.
- Знаете это что? – спросила она меня.
- Пулька от духовушки? – догадался я.
- Да,- кивнула Екатерина Алексеевна, - не повезло кисе. Пулька скользнула по кости и перебила глазной нерв. Глаз я удалила, веки сошью, будет у вас пиратская кошка.
Она бросила свинец на блюдце и продолжила работу. Я чтобы не мешать отошел к окну. В голове всё никак не укладывалось, кому и зачем понадобилось стрелять в Лилку. Попадись сейчас мне этот мерзавец, морду  ему точно расквасил, не пожалел бы очков.
Какие-то смутные догадки вертелись в голове, но я никак не мог вспомнить, где и кто говорил о пневматическом ружье.
- Ну, вот и всё, - сказала у меня за спиной Екатерина Алексеевна, - Коля, там, в аптечке гентамицин был, вколите кисе одну десятую кубика, больше, пожалуй, не надо, а я пока уберу здесь всё.
Я набирал лекарство в шприц и делал укол Лилке. Екатерина Алексеевна обработала швы зелёнкой, кошка от этого приобрела совершенно нереальный вид. Соседка собрала инструменты в бикс и унесла коробку с лекарствами. Потом она вернулась с большой обувной коробкой и постелила внутрь пелёнку. Мы осторожно перенесли Лилку в коробку и Екатерина Алексеевна накрыла кошку старым шарфом.
- Ну, вот так, - сказала старушка, - очухается – заберёте домой. Теперь наркомовские сто грамм – так положено.
Она  вышла из комнаты и вскоре вернулась с графинчиком водки, двумя стопками и тарелкой на которой были нарезаны сыр и ветчина. Потом Екатерина Алексеевна достала длинную стеариновую свечу, запалила её и выключила светодиодную лампочку.
- Уютнее так, - сказала она и налила по полстопки водки себе и мне.
- Выпьем за вашу кису, чтобы она жила долго и счастливо, хоть и с одним глазом, - сказала Екатерина Алексеевна, подняв стопку.
- Ура! – ответил я, вдохнул полную грудь, выпил водку и медленно выдохнул.
- Профессионально, - похвалила меня Екатерина Алексеевна, - Но вы всё же закусывайте, - она пододвинулако мне тарелку.
Я взял кусок ветчины, положил на неё сыр, свернул их трубочкой и принялся жевать. Откуда-то из темноты вынырнул Бабай, я ему втихую дал кусок ветчины, кот съел её, скорее из вежливости, чем в охотку. После этого Бабай залез на кровать и принялся умываться, не обращая на нас никакого внимания. В желудке от выпитой водки стало тепло, потом пошумнело в голове.
- Вот помните, на днях вы с Лёшей участкового нашего Павла Петровича пьяного вели? – спросила Екатерина Алексеевна.
- Он ещё по-польски с вами заговорил? – уточнил я.
- Да, , - кивнула старушка, - я так испугалась, как знак какой…Я вам историю хочу одну рассказать, послушаете? – искательно спросила она меня.
- Конечно послушаю, - не колеблясь согласился я, - Вы же Лилку спасли!
- Ну, не спасала я её, там всё не смертельно было, - отмахнулась от меня старушка, - у меня в этом деле другая корысть. Давайте выпьем чуть, чтобы скучно не было…
Старушка налила в стопки водки и, не дожидаясь меня, выпила свою до дна. Я только чуть пригубил  и тут же принялся жевать сыр.
- Я видела, вы книжку серьёзную по истории войны читаете, - начала Екатерина Алексеевна, - Значит, мой рассказ вам будет небезинтересен, поскольку он имеет прямое отношение к тем временам. Я родилась в Кракове в 1923 году, отец мой  был кадровый офицер польской армии, а мать  квалифицированной медсестрой, работала в клинике нервных заболеваний у своего отца, Соломона Мазера. Как сами понимаете, она была еврейка, а в довоенной Польше это имело значение. Все знают про Германию с её концлагерями, или про Советский Союз с репрессиями, а про панов и их дела мало кто в курсе дела. А ведь там и карательные экспедиции были, и свой концлагерь для несогласных, пораньше немецких промежду прочим, и геноцид русинов и украинцев. Там все друг друга ненавидели – поляки хохлов и немцев, украинцы панов и русских, литовцы белорусов, и все вместе взятые ненавидели евреев. Году в 35-м в гимназиях даже запретили полякам за одной партой с евреями сидеть – вот до чего доходило, правда, нас это мало касалось, потому что брат отца, дядя Гжегож, служил в двуйке, армейской разведке, и говорили, был вхож к самому маршалу Рыдз-Смиглы.  Мой отец никогда не питал иллюзий на счёт места Польши в европейской политике. В разговорах с дядей Гжегожем он не раз говорил, что если будет ещё одна мировая война, то мы станем разменной монетой, Франция далеко, на неё надежд мало, надо искать союз с Германией или с Советами – тогда можно будет рассчитывать хоть на какую-никакую самостоятельность, и лучше бы это были Советы. За несколько дней до войны я случайно подслушала их разговор. Дядя Гжегож сказал, что спецслужбы готовят серьёзную операцию, может начаться война, и советовал отцу отправить маму и меня с сестрой в имение под Белосток, или ещё лучше за границу. Отец ему сказал, что все эти спецоперации и подковёрные интриги обернутся стране большим горем и тысячами жизней, а дядя ответил, что нужно завершить то, что не удалось после Большой войны и это делается ради Великой Польши от моря до моря. Надо сказать, что у панов всегда гонору и амбиций было больше чем сил и умения, но ловить рыбку в мутной воде они  были большие мастера.  Как бы там ни было, но на следующий день нас матерью отправили из Кракова во Львов, где у приятеля отца, его ротного, поручика Квятковского, жила сестра. Потом война началась. Дней через десять во Львов приехал дядя Гжегож и начал уговаривать мать перебраться в Румынию, но она наотрез отказалась куда-то ехать без отца. Дядя Гжегож настаивать не стал, только перед тем как уйти сказал, что скоро здесь будут немцы. «А как же наша армия?» - спросила мама. «Армии больше нет…» - ответил он. Больше я его не видела. Уже после войны я случайно узнала, что дядя Гжегож сумел добраться до Франции, сотрудничал с правительством в изгнании, был заброшен в Польшу, организовывал Армию Крайову, в 44-м учавствовал в Варшавском восстании, попал в плен, бежал. В 46-м пытался создать вооруженные отряды для борьбы с коммунистами, но из этого ничего не вышло. Страна устала от войны, к тому же все прекрасно знали, кто воевал с немцами, а кто четыре года винтовку чистил и пришивал последнюю пуговицу к мундиру. Он был убит в перестрелке с милицией.

Екатерина Алексеевна замолчала. За окном опять начал потихоньку накрапывать дождь, потрескивала свечка, на кровати, утопая в пуховом одеяле, шумно намывался Бабай. Екатерина Алексеевна встала, взяла свечку и подошла к Лилке. Лилка лежала как тряпочка на шерстяном шарфе. Старушка потрогала кошке нос, потом чуть позади передних лап.

-  Вроде бы всё в порядке, - сказала она и продолжила рассказ - Отец погиб в битве на Бзуре, когда его полк пытался прорваться через Кампиносскую пущу к Варшаве. В двадцатых числах сентября к нам во Львов пришел порутчик Квятковский и трое солдат, они намеревались в Румынию уйти, и дальше во Францию, с немцами воевать. Порутчик рассказал, что рядом с отцом бомба взорвалась, после налёта ничего не нашли, только твидовую офицерскую рогатывку[*75], целую, совсем новую, он её за неделю до войны получил. И ещё письмо от отца принёс. Не знаю как оно у него оказалось, говорит в разбитой штабной повозке нашел. Отец написал письмо накануне сражения, прощался, писал, что война проиграна, это уже поняли даже солдаты, и завтра в бой они идут не за победой, а за честь польского орла…
Екатерина Алексеевна покрутила в руках пустую стопку, со стуком поставила её на скатерть и тяжело вздохнула.
- Господи, как же давно всё это было…- сказала она.
Голос её дрогнул, она взглянула на меня, и опять вздохнула.
- Давайте ещё выпьем, Коля, - сказала Екатерина Алексеевна.
Она налила себе полную стопку, мне, обновив, плеснула каплю, опять, не дожидаясь меня выпила до дна и продолжила рассказ.
 - Тяжело  вспоминать, я семьдесят лет это никому рассказать не могла, боялась, да и кому интересна судьба  пани Анны Колачек, вся вина которой в том, что она жила в лихолетье и попала как раз меж молотом и наковальней. Впрочем, мне не на что жаловаться – я пока ещё жива и я могу рассказать вам свою повесть. Поверьте, для меня это немаловажно… Квятковский посоветовал, пока ещё возможно перебраться в имение под Белостоком и отсидется пока всё не успокоится. Мы с матерью так и поступили, а моя сестра, Агнешка, уехала в Варшаву, к мужу. Она  в 43-м в гетто погибла. Квятковский с солдатами в плен к русским попал, потом в 42-м с армией Андерса в Иране оказался, воевал в Италии, под Монте-Кассино тяжело ранен был. После войны он вернулся в Польшу и дослужился до полковника Госбезопасности.
      Екатерина Алексеевна замолчала. Пламя свечи вдруг в мгновение сильно газгорелось, а потом свеча с треском погасла, разбросав по сторонам рыжие искорки. В комнате остро запахло тлеющим парафином. Екатерина Алексеевна зашуршала спичками и снова запалила свечу. Бабай закончил наводить красоту, и, устраиваясь  на кровати поудобней,  едва слышно проворчал что-то вроде «Ох уж эти люди…».
- По началу нас никто не трогал. Нет, естественно усадьбу забрали под детский санаторий, но нам разрешили жить в гостевом доме, кроме того, мама устроилась в санаторий медсестрой работать – какие-никакие, а всё же деньги. Весной 41-го недалеко от усадьбы начали строить укрепления, и санаторий закрыли, а нас арестовали, я так понимаю на всякий случай, как неблагонадёжный элемент. Повезли в Кобрин, в фильтрационную тюрьму НКВД. Нет, не били, и даже кормили неплохо, но обращались как со скотом. Мать благодаря медицинскому образованию вскоре стала фельдшером в тюремном медпункте. Она и меня сумела туда пристроить медсестрой. Уже перед самой войной тюрьму из Кобрина куда-то вглубь страны начали переводить. Мать с эшелоном отправили в пятницу, 20-го, а я должна была ехать на следующий день, но вышла какая-то заминка, а в воскресенье стало уже не до этого. С утра был налёт немецких самолётов, бомбили станцию и  казармы, досталось и тюрьме. Обрушило стену и разбило пищеблок. Начальник тюрьмы полдня пытался выбить эшелон для эвакуации заключённых, а потом видимо получил указание двигаться пешим порядком. Часов в пять нас построили и погнали на восток в сторону Пинска. Едва вышли из Кобрина опять появились немецкие самолёты и принялись расстреливать колонну из пулемётов. Паника началась, охрану частью побило, люди разбежались. Я до лесу добежала, решила дотемна подождать. В яму какую-то забилась и ненароком уснула. Проснулась – светает – думаю, куда идти? Обратно в имение? Так это прямо к немцам в лапы. В Кобрин? Едва ли лучше. Тогда я подумала затеряться с беженцами, наверняка будут, и с документами объясниться проще. Я к дороге пошла, заблудилась, потом на лесном просёлке на разбитую русскую колонну наткнулась. Четыре телеги, санитарный грузовик, офицер, человек двадцать убитых солдат. Кровь уже запеклась, мух тучи, аж в ушах звенит. Мне страшно стало, я побежала прочь, в лесу споткнулась обо что-то. Упала, глаза открываю – сумка санитарная, чуть поодаль девчонка-санинструктор убитая, совсем молоденькая, может на год старше меня. В затылок пуля вошла, мгновенная смерть. Не знаю почему, похоронить её решила. Обратно к колонне сбегала, у мёртвого солдата лопатку взяла, и у офицера «Наган». Подумала пригодиться, стрелять я умела, отец научил. Выкопала могилу девчонке, как сейчас помню – на взгорке меж трёх сосен, сухой светло-желтый песок. Когда её в могилку поволокла из кармана  гимнастёрки солдатская книжка выпала – фотография на меня похожа. Тут всё само мгновенно сложилось – я по-русски очень хорошо говорила, и терять мне по-сути нечего было. Я с неё гимнастёрку, юбку, сапоги сняла, переоделась, свою одёжку в могилку скинула, песком присыпала, холмик утрамбовала, из двух палок крест какой-то бечёвкой связала, в изголовье воткнула. «Всё» - подумала - «Нет больше пани Анны Колачек, теперь я Фёдорова Екатерина Алексеевна, 4 октября 1922 года рождения, урождённая села Большегоры Старорусского района Ленинградской области». Тут со мной истерика случилась. Стою, реву, успокоиться не могу. Почему за Польшу от моря до моря, за Великую Геманию, или за какие-то другие амбиции политиков должны гибнуть молодые люди, которым бы жить да жить, детей рожать, а эти чёртовы политики потом на пенсии будут хлеб с маслом кушать, и объяснять в книжках, почему  и как у них ничего не получилось?
     Екатерина Алексеевна вытащила откуда-то платок и принялась нервно крутить его в руках.
- К вечеру я вышла к шоссе и поняла, что нужно уходить оттуда как можно скорее. По дороге сплошным потоком на восток шли немецкие войска. Ночевала в стогу, потом к деревне пошла, есть очень хотелось. По лугу иду, слышу, стреляют где-то близко совсем, потом вижу, офицер русский бежит, за ним трое, немцы вроде. Офицер выстелил два раза,  у пистолета затвор назад ушёл – патроны кончились. Немцы совсем осмелели, а офицер хромает, не убежать ему. Не знаю, что со мной случилось, перегорело что-то. Отца вспомнила, девочку-санинструктора, солдатиков мёртвых на дороге в лесу…Как в тире, метров с тридцати, пятью выстрелами я двоих положила, а третий сам удрал. Знаете, Коля, в книжках, да кино, когда человек первый раз убивает, то ему плохо и тошнит его – так вот я скажу всё это враньё художественное – этих немцев я воспринимала как тараканов на кухне – их сюда никто не звал. Подошла к офицеру -  майор НКВД, сердце так и ёкнуло. Вижу у него вся правая штанина в крови. Потом думаю: «Ты же Фёдорва Екатерина Алексеевна, санинструктор, вот и поступай соответствующе». В сумке бинты и стрептоцид был, рану обработала и перевязала. Рана ерундовая оказалась, на вылет, но крови много. Два дня в деревне просидели, рана чуть затянулась, решили к своим на восток пробиваться…ТТ без патронов, наган с двумя… Деревенские хлеба и сала в дорогу дали. На третий день четверых с лейтенантом встретили, те сказали, что от самой границы идут, немцы только большие дороги контролируют, так что по просёлкам можно пройти, патронов у них одиннадцать штук на три винтовки и ещё пара гранат есть. Лейтенант мне четыре патрона для «Нагана» дал, у него было. Пошли вместе. Потом на немецких связистов напоролись, перестрелка была. Лейтенанту плечо прострелили, одного из солдат в живот ранили, он через час умер. Разжились консервами, винтовкой с патронами и двумя автоматами… Вот столько лет прошло, а я сейчас это как в кино вижу… Разбитый мотоцикл, катушка с проводом в кювет укатилась, убитый немец лицом вниз, из под него лужа крови, и лейтенанта раненого, и солдатика, который понял что умирает, и просит передать что-то матери, но не успевает сказать,  майор забирает документы у мёртвого, и мы хороним солдатика на опушке леса....Потом деревня, там уже человек десять наших, сержант при них. Сказали,  что армии наши разбиты, отступают, последний приказ – прорываться к старой границе. Лейтенанту на следующий день стало совсем плохо, пришлось его у деревенских оставить, сами дальше пошли. Несколько раз натыкались на места недавних боёв. Вот это жутко было – немцы хоронили только своих, а наших оставляли. Их в лучшем случае местные хоронили. Как-то  вечером на привале, уже недалеко от фронта, ко мне майор с двумя солдатами подходит и вдруг так резко по-польски спрашивает: «Ваше имя? Звание? С каким заданием заброшены к нам в тыл?». Я испугалась, залепетала что-то, майор ухмыльнулся, сказал солдатам, что всё в порядке и приказал им идти. Потом так серьёзно мне сказал: « Я не знаю, кто ты такая, явно не та за кого себя выдаёшь, но я с тобой уже три недели, ты мне жизнь спасла, четырёх фашистов убила, медсестра хорошая. Мой совет тебе – завтра или послезавтра, когда через фронт пойдём, наверняка через Днепр придётся перебираться – вымочи документы, чтобы не прочитать было, а я потом скажу контрразведке, что ты из западенцев призванных на БУС[*76]. Их  не успели толком всех учесть, искать не будут. И научись портянки наматывать по-нашему, а то солдаты вычислили тебя именно по этому». На завтра к Днепру вышли, большую лодку в кустах нашли, решили, как стемнеет переправляться. Сплошного фронта не было ни с той, ни с другой стороны, так что проскочить можно было, но не получилось. Когда до нашего берега метров тридцать осталось, немцы осветительную ракету повесили и сразу же мины стали из минометов швырять. Третьей миной лодку перевернуло, четвёртая в самую гущу людей пришлась. Меня подкинуло, потом сразу под воду, доской по голове попало. Насилу выплыла, осколком бок процарапало, на берег меня бойцы из нашего дозора вытащили. Из четырнадцати человек, что были в лодке, уцелело восемь. Майор слово своё сдержал, меня через неделю в полевой госпиталь определили, медсестрой. Вскоре тамошний хирург Берштейн Ефим Михайлович меня в ассистентки себе взял. Он говорил у меня талант к медицине, многому  научил. Мы с ним почитай всю войну проработали, под Вязьмой в окружение попали, опять к своим по немецким тылам шли, потом Воронежский фронт, Курская битва, через Днепр на запад, Западная Украина, Венгрия, Австрия…И вот честно Вам скажу, Коля, самое острое впечатление от войны – постоянное чувство голода, хоть при госпиталях и получше, чем в тылу кормили. И ещё щемящая боль за покалеченных молоденьких мальчиков, которым не повезло попасть в жернова войны. Больше всего жаль было тех, кто инвалидами стал. Им потом совсем тяжело было.
Екатерина Алексеевна замолчала, и некоторое время мы просидели в тишине.
- Я не утомила вас? – спросила вдруг меня она.
- Нет, - ответил я.
- Вы уж дослушайте меня, недолго осталось, - извиняющимся тоном сказала Екатерина Алексеевна и снова замолчала. Потом она вздохнула и продолжила рассказ:
- А самый тяжелый бой был уже после Победы. В мае 45-го мы в Австрии стояли, госпиталь в старинном  двухэтажном особняке расположили. Легкораненых мы в части отпустили, человек тридцать серьёзных осталось и врачи с санитарами. Числа двенадцатого, под утро, на нас напали эсэсовцы. Видимо, они к англичанам в плен сдаваться шли. Сняли часовых, захватили особняк, где раненые были, но их заметили, началась стрельба. Я с Фимой  и ещё один солдат из охраны на чердаке хозблока засели. Примерно полчаса отстреливались, патроны кончились, думала конец, но тут наши подоспели, немцев в особняк загнали, сдаться предложили, а они в ответ стрелять начали. Пришлось штурмом брать. До рукопашной дошло. Офицера немецкого убили, троих в плен взяли. Совсем юные пацанята, лет по семнадцать-восемнадцать. Когда увидели, что немцы всех раненых вырезали, солдаты их тут же прикладами забили. У Фимы от всего этого кошмара приступ сердечный случился, он прямо у меня на руках умер, а я беременная от него была на третьем месяце. Меня из армии в июне демобилизовали – езжай куда хочешь, ладно хоть документы справные. Поехала в Белосток, в бывшее имение. Там разрушено всё дотла, из знакомых только пани Бурчанская, наша повариха, да и та умом тронулась, у неё трое сыновей на войне погибло. Вернулась в город, в комендатуру пошла, вдруг чего помогут, а там майор НКВД, тот самый с которым летом 41-го к своим шли, только он уже полковник, и лицо осколками посечено. Узнал меня, обрадовался, как, говорит, я рад, что ты жива-здорова! Накормил, я ему рассказала, что к чему и податься мне некуда. Он тут же позвонил куда-то и выписал направление в Центральный госпиталь НКВД, в Москву. Там его знакомый начальствовал, он обещался помочь. В Москве действительно всё как нельзя лучше получилось – меня на работу взяли, общежитие дали, там уже и сына Мишку родила…Лет через 10 после войны я попробовала найти то место где девчонку-санинструктора похоронила. Всё там излазила, дорогу лесную нашла, а взгорка и трёх сосен нет, как не было. Воронки, старые окопы, снарядные ящики, ржавое железо кругом…Потом я в Большегоры съездила. Деревню во время войны каратели сожгли, а из жителей Фёдоровых никто не помнит…Теперь  4 октября, в день  рождения, только я и вспоминаю о ней. Вот такая моя история. Таких как я тысячи было, ничего особенного в ней нет, я вам, Коля, потому её рассказала, что жить мне осталось совсем чуть, и по другому она канула бы в Лету с концами…У меня просьба к вам будет, не откажите уж…
- Слушаю вас, - по-аптечному дежурно сказал я.
- Дело в том, что у меня неоперабельный рак поджелудочной железы, врачи мне ещё год назад месяц жизни отводили, но теперь, я чувствую, совсем край пришёл. Коля, будте добры, возмите к себе Бабая жить, вы с ним так хорошо ладите, а он сейчас самое близкое мне существо.
От такого предложения я даже растерялся. Нет, Бабай мне очень нравился, но он не вещь и не игрушка вовсе.
- А как же Валерий Михалыч против не будет? – спросил я.
- Он человек занятой, к тому же у его дочки аллергия на шерсть, - ответила Екатерина Алексеевна.
- А сам Бабай согласен?
- Спросите у него сами, он со мной не хочет говорить, - сказала хозяйка.
- Согласен, согласен, - проворчал Бабай, вспрыгивая на свободный стул, - Будто у меня выбор какой есть!
За окном послышался гул мотора, а потом по комнате пробежался свет фар.
- Приехал кто-то, - сказал я.
- Это Валера…Валерий Михайлович, он в город по делам ездил, - ответила Екатерина Алексеевна.
Она встала, и вышла из комнаты. Было слышно, как она в глубине дома гремит кастрюлями, потом заскворчала сковородка. Меж тем, Валерий Михайлович заехал во двор, похлопал дверьми машины, уже поднимался по ступеням крыльца. Заворочалась и тяжко вздохнула Лилка. Скрипнула дверь, в комнату зашел ГэБэшик. В его фигуре и движениях чувствовалась сила и уверенность, такое впечатление, что это выдаётся представителям компетентных органов в комплекте с удостоверением, пистолетом и погонами.
- Доброй…эээ…ночи что ли? – поздоровался Валерий Михайлович, - Чего это вытут заполночь чаи при свечах гоняете?
- Ты кушать будешь? - спросила Екатерина Алексеевна, входя в комнату.
- Будешь, - кивнул Валерий Михайлович, усаживаясь за стол.
- Как съездил? – спросила старушка, ставя перед мужчиной тарелку с какой-то немудрёной едой.
- Плодотворно, - кивнул Валерий Михайлович и принялся есть, - если человек он мало-мальски разумный – всё сам сделает, даже  ресурс привлекать не зачем. А с кошкой что? – спросил он, заметив коробку с Лилкой, перемазанной зелёнкой.
- Подстрелили кошку, - ответила Екатерина Алексеевна.
ГэБэшник прекратил жевать и посуровел лицом.
- Как так? – спросил он.
- Духовое ружьё, выбили глаз, - пожала плечами соседка, - я, почитай час, кису зашивала.
- А пуля?
- Вот, посмотри, - сказала Екатерина Алексеевна, протягивая внуку полиэтиленовый пакетик с пулькой.
Валерий Михайлович взял пакетик, включил светодиодный светильник и принялся разглядывать пульку.
- Точно такая же, как ты из Маликджана вытащила, - сказал он спустя некоторое время, - тут даже экспертов не надо – и царапина на голове, и юбка приметная. Кошку где нашли?
- Ну…- замялся я.
- Показать сможешь?
- Думаю что да, - кивнул я.
- Значит так, завтра с утра, не очень рано, часов в одиннадцать, покажете, где это было, - сказал Валерий Михайлович.
Я кивнул. Сосед выключил лампу и снова принялся за еду. Лилка в коробке зашевилилась и попробовала сесть.
- Очухалась никак! – обрадовалась Екатерина Алексеевна.
- Мы пойдём тогда, - сказал я, забирая со стола коробку с кошкой.
- Подождите, - старушка протянула мне небольшой целлофановый мешочек, - это ошейник, у меня от Бабая осталось, наденьте кисе, а то разлижет швы.
Она проводила меня до двери.
- Завтра ещё раз гентамицин уколем, а через неделю-другую я швы сниму, и всё хорошо будет, - сказала мне соседка, когда я уже спускался с крыльца.
- Спасибо вам Екатерина Алексеевна, - поблагодарил я старушку.
- Вам спасибо, Коля, - сказала она мне в ответ, - мне ей Богу, легче стало…
- До свидания…
- До свидания, Коля, - ответила Екатерина Алексеевна и закрыла дверь.
- Ба, налей-ка мне пять капель, для успокоения нервов, - послышался из-за двери голос Валерия Михайловича.
Я постоял немного, а потом пошёл к Леликовой даче. На крыльце дома, укутавшись в куртки, сидели Лёлик с Танькой и курили.
- Ну что? – спросили они хором, увидев меня.
- Вроде бы обошлось, - сказал я, отдавая коробку с кошкой Татауровой, - только надо на Лилку ошейник надеть, чтобы швы не разлизала.
Мы зашли в дом. На веранде догорали три свечи и было довольно светло.
- А где глаз? – ужаснулась Татаурова,
- Нет глаза, - сказал я, - какой-то гад из духовушки вышиб…
- Так это Дюша, скотина этакая! – сразу догадался Пузырёв.
- Тихо, ты! – шикнула на мужа Танька, но было уже поздно.
- Мама, вы где? – послышался из комнаты голос Сасика, - Что с Лилочкой?
- Сейчас иду! – сказала Татаурова, поставила коробку с кошкой на стол  и убежала в глубь дома.
- Сволочь… морду набью! – продолжал бушевать Лёлик.
- Успокойся, завтра вместе с соседом пойдём смотреть, что к чему, - сказал я, - Я так понял, что у компетентных органов тоже какой-то интерес к Свистулёву есть.
Эта фраза удивительным образом враз успокоила Пузырёва. Некоторое время он молчал, а потом спросил:
- К Дюше?
- Слушай, я устал, как не знаю что, я спать пойду, - отмахнулся я, - Завтра узнаем.
Я на ощупь поднялся наверх, плюхнулся на кровать и провалился в темноту без сновидений, едва только моя голова коснулась подушки.




ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ


73 – разглядывают «Хастлер» - Хастлер — порнографический журнал для мужчин.

*74 – твидовую офицерскую рогатывку — она же конфедератка, национальный польский
          головной убор типа фуражки с четырёхугольным верхом.

*75  – призванных на БУС — Большие Учебные Сборы — мероприятия под прикрытием
          которых в 1941 году проводилась скрытая мобилизация РККА