Глава 1
Странная повестка в РККА
Если у человека появляется возможность
вести необычную жизнь, он
не имеет права от неё отказываться.
Жак-Ив Кусто
Жизнь Славки выдалась обыкновенной, ничем не примечательной. Жили так же как и все в деревне. Старая, слегка покосившаяся избенка давала более-менее сносный приют Славке, матери и младшим двойняшкам, сестре и брату. Отец запропал еще в Гражданскую войну, за год с лишним до рождения близнецов.
Дела по хозяйству, уход за тощей коровой Машкой и помощь матери в дому были Славке не в тягость и исполнялась легко. А в остальное время, когда не было школьных занятий, проводили время и бегали шумной мальчишечьей ватагой, общаясь со скучными девчонками только по вечерам на лавочке. Иногда лазали по чужим садам и огородам, иногда ходили в ночное, удили рыбу, играли в лапту и в казаки-разбойники, в общем, как и все.
Пока не пришла Славке повестка в армию. Славка с матерью очень удивились.Почтальонша тоже была удивлена, но высказала предположение, что Славку хотят взять на какие нибудь военные курсы для девушек, о которых они в деревне пока не слышали.
Дело в том, что была Славка что ни на есть самой натуральной девицей, да и годами для армии немного не вышла. Но только было у Славки подозрение, что не обошлось в ее судьбе без сглаза, а то и без вмешательства самого черта. Посудите сами.
Началось все с отца, то есть с первого отца, который и был настоящим отцом Славки пока не сгинул на просторах России. Дом и двор у него были со своим крепким хозяйством, с парой лошадей, парой коров с бычком, двумя ездовыми быками, тремя десятками овец и коз, гусями да курами. А фамилия у него была Попов. Мать Славки вышла за него замуж и родила Славку. Казалось бы жить и жить.
Да только не успело исполниться Славке и семи лет, как проходил через село поутру на фронт обоз "белых". Потрепанные, голодные, злые. Разбежались они по селу как муравьи, все село обчистили на предмет продовольствия. Загрузили в телеги зерно, муку и прочую снедь.
Хотели трогаться, да ездовых не хватает. Похватали местных мужиков, посадили на телеги.
- До города, - сказали, - доберемся, а там уже наше войско стоит. Назавтра и вернетесь домой.
По рублю всем ездовым сулили за работу. Отец обещался к следующему вечеру вернуться с деньгами и обновами. Но не только обнов или денег, но и самого отца они уже не дождались.
- Никак черт унес, - испуганно предположила мать, плача и вытирая покрасневший нос платочком.
Вскоре появился и второй отец, кудрявый, чернобровый, цыганских кровей. У этого уже, была фамилия Борей.
- Фамилия не христианская и сам на лешака похож, - говорили соседи.
Но выбор из мужиков был не велик, почти все воевали. Да и хозяйство надо было кому-то поддерживать.
Только проходил через село на этот раз отряд "красных". Потрепанные, голодные, злые. Разбежались по селу как муравьи, все село обчистили, не только на предмет продовольствия, но и на предмет скотины домашней, которую и велели согнать на ночь в отдельный загон.
Эти пришли в село вечером, начальство свое разместили в Славкиной избе и всю ночь пили местный самогон и орали песни.
К утру изба сгорела вместе с двором. Выскакивали все в одном исподнем.
- Хорошо, что хоть скотину со двора забрали, а то бы и она погорела, - утешала себя беременная близнецами Славкина мать.
Утром, хмурые от похмелья бойцы отряда, похватали оставшихся в селе мужиков и согнали во двор, тоже на роль обозных. Схватили и второго отца. Денег уже не сулили, но обещали расстрелять тех, кто скажет хоть слово против решения красных командиров и советской власти. Молча, с ревущей домашней скотиной привязанной к телегам, тронулись через село.
Надо ли говорить, что и этот отец не вернулся. Пропал ни чего не оставив после себя, кроме близнецов и фамилии разумеется. Вот так и получилось, что фамилия Славки - Борей.
Тело у Славки было худое, жилистое и потому, вся одежда оставшаяся от отцов и перешитая матерью висела на теле одинаково, то есть как на чучеле. Но ни кого это не смущало, а Славку тем более. Поэтому, в свободное от школьных занятий время, она бегала в мужских штанах и рубахе, так было удобнее.
Она была достаточно высока, лицо узкое вытянутое, нос прямой, губы чувственные, а глаза стального цвета из-под бровей в разлет строгого взгляда. Предпочтение в отношениях со сверстниками отдавала парням и общалась с ними на равных и в играх, и в делах.
А так как грудь у Славки ну ни как не хотела расти на тощем теле, хоть плачь, да и повадки у нее были больше пацанские, то парни принимали ее за свою.
«Плоска доска и два соска», - говорили о ней на селе. Да и то сказать, и лицом вышла вроде не уродина, а девка или парень на вид не разберешь. Особенно если по привычке хмурила брови от мыслей разных и появлялась у нее вертикальная складка над переносицей. От первого отца привычка, он всегда так делал.
Прически же у всех ее сверстников были одинаковы - стрижка наголо. От вшей значит. Поэтому перепутать ее с парнем можно было запросто. Но чтоб так случилось, что и по документам приняло ее начальство за парня. Нет, тут явно было не без черта.
Но, власть есть власть. Последний раз те кто взбунтовались и не послушали власти, лет восемь назад это было, в особенно голодный год, были расстреляны той самой властью прямо за селом в овраге, где бабы обычно брали глину.
По странному стечению обстоятельств, все пятеро приговоренных к расстрелу были инвалидами фронтовиками вернувшимися с войны с германцами. Тому, который был только контужен, удалось бежать в лес, к бандитам, остальных, что еле передвигались, похоронили после ухода расстрельной команды.
Так, на ту пору, и осталось в деревне из мужиков только три дряхлых деда, которые и на завалинку-то с трудом выползали пообщаться между собой и погреться на солнышке, да мальчишки, которых по малолетству ни куда забрать еще не смогли.
Чуть позже, правда, мужиков стало чуть поболее. Кто с войны вернулся, кого по партийной линии прислали, а кто и сам прибился не от хорошей жизни.
Мать, уже было хотела вместе со Славкой поехать к главному начальнику комиссариата, в город, прояснить причину ужасной ошибки, да не смогла, слегла с сильной болью в сердце, беспокоившей ее последнее время.
Близнецы остались на хозяйстве, а Славке, ни чего не оставалось делать, как собрать себе немного харча на дорогу, надеть единственное, оно же праздничное платье, повязать коротко стриженую голову платком, взять документы, удостоверяющие что ее личность женского пола, да отправиться пешком в город.
Вышла уже ближе к вечеру, что бы к утру как раз и дойти до комиссариата.
Но только взобралась на пригорок за деревней, оглянулась, увидала знакомый, родной до боли пейзаж со светящимися огоньками в окнах, и так и замерла. Захолонуло девичье сердечко в предчувствии чего-то пугающего, неведанного, что ждало ее впереди. И так ей стало жалко себя, что сил нет. Охватила ее сильная печаль, страх и тревога за свою судьбу . Почудилось ей, будто не вернется она сюда уже никогда.
Тут-же все поплыло перед глазами от навернувшихся слез, замелькали тени, огоньки, а в ушах далекие жалобные голоса послышались, как будто отпевают кого-то или плач чей-то.
Хоть и была Славка почти комсомолка, за крестилась от испуга неистово, забормотала молитву жарким шепотом и горячие слезы потоком хлынули у нее из глаз.
А как про плакалась, про сморкалась, постепенно прояснился взгляд и родная мирно лежащая деревня вновь возникла в сумерках, только сердце все еще продолжало учащенно биться растапливая холодок страха, да душа все еще была не на месте в предчувствии беды.
- Ох, не к добру все это, не к добру. Побыстрей-бы обернуться, - подумала Славка и быстрым шагом, подкрепляемым остатками страха, шлепая галошами по непросохшей от весенних дождей земле, припустила по белеющей в темноте проселочной дороге освещенной только тусклой луной, проглядывающей между редкими облаками.
Туфли в узелке несла, их и в городе можно надеть, нечего лишний раз снашивать.
- Почему же меня спутали с парнем? И как так получилось, что мне прислали повестку? Во-первых, по возрасту я явно не дотягиваю, а во-вторых, даже если и так, то парней на подготовительные курсы перед армией берут, а тут сразу повестка. Нет, тут надо все как следует разъяснить, - раздумывала по дороге Славка.
И тут, ей вспомнился один момент из жизни, произошедший с ней где-то полгода назад. В один из промозглых серых ветреных дней осени они гуляли вдвоем с Пашкой, ее закадычным дружком, возле загона для скота. Ну, то есть, эта она считала его закадычным дружком, а что считал он, было неизвестно.
Сошлись они после того, как Славке пришлось вступить в драку с двумя парнями из соседней деревни, Кастянки, с главным у них Пантелеем и его жирным рыжим дружком Репой.
Парни конечно хорошо знали, что она девушка, но именно из-за этого и стыкнулись, после того, как Пантелей решил пощупать у Славки мышцы на груди, а она прочность его носа на кулак. Пашка тогда оказался рядом и они вдвоем хорошо отметелили чужаков. После этого, Славке говорили, что Пантелей поклялся ей жестоко отомстить.
А с Пашкой, у них как-то незаметно вошло в привычку встречаться после занятий и просто гулять, иногда болтая до темноты. Мать, конечно, сразу оценила Пашку как потенциального жениха, рассказала кто и что о них двоих говорит в деревне, предупредила Славку о недолговечности чувств у молодых, а так же о неожиданных младенцах в подоле.
Но Славка на такие глупости даже не обращала внимание. Пашка был высок ростом, мускулист, крепок в драке, хороший товарищ и интересный собеседник и этого Славке было достаточно, а на остальные досужие выдумки гораздых на сплетни старух, она не реагировала вообще.
Так вот, когда они гуляли как-то с Пашкой за колхозным загоном для скота, где помещалась вся деревенская скотина после поголовной коллективизации сельчан, Славка вдруг заметила Пантелея появившегося на окраине их деревни. Тот курил на обочине проселочной дороги прислонившись к телеграфному столбу и изображая скучающего, ни куда не торопящегося человека. Хотя сам, издали, наблюдал за ними.
- Пойдем в загоне на чердаке посидим, я что-то продрогла, - соврала Славка своему дружку, чувствуя, что Пантелей что-то задумал и желая быть от него подальше.
Они свернули к колхозному загону и забравшись по лестнице на чердак длинного сарая, в котором в данный момент и было заперто колхозной стадо, втащили лестницу за собой, устроившись на вязках соломы неизвестно для чего здесь хранящихся.
- Слыхал я, что как-то до революции, к одному барину племяшь барчук из Москвы летом погостить прикатил. Он вроде как в университетах там обучался, дюже грамотный был, - начал рассказывать Пашка.
- Книжек привез, страсть. Я говорит, дядюшка, хочу во всех науках преуспеть, а потому тут мол, тоже заниматься буду. Устроился у открытого окошка, книжки на столе разложил, бумагу там, перо. Посидел так, посидел в тишине денек-другой, ну и заскучал.Он к дяде.
- Скучно тут у вас дядюшка, - говорит, - может, скажете, чем развлечься?
Дядя почесал, почесал репу и ему в ответ: « Да вон, возьми у меня на псарне собак, да ружьишко прихвати и сходи, поохоться. Вот и развлечешься».
Ну, барчук, не долго думая, так и сделал. Весь день его не было. К вечеру возвращается довольный весь такой. Дядя, значит, и спрашивает его: «Как охота, понравилась? Завтра еще пойдешь?». А тот в ответ: «Славно дядюшка, слов нет. А у Вас еще собаки есть?».
Славка, внимательно слушающая рассказ, расхохоталась, совершенно позабыв про окружающий мир. И напрасно.
- Гляжу, шикарно тут развлекаетесь, - послышался язвительный, хриплый, прокуренный голос Пантелея с дальнего конца чердака, - шуры-муры разводите.
Оглянувшись, Славка увидела, что тот привел с собой Репу и еще четверых парней из соседней деревни, влезших на крышу с дерева стоящего рядом с загоном и через дыру в крыше проникших на чердак. Кастянские, скорчив ухмылки на физиономиях, не торопясь приближались к ним. Пантелей шел впереди всех, свернув лихо кепку набок, поигрывая в руках свинчаткой и перекатывая горящую цигарку во рту.
-Эх, не слушал я в детстве, что мне мама говорила, - вздохнул Пашка, вставая.
- И что же она тебе говорила? – через губу спросил Пантелей.
- Я же сказал, не слушал, - ответил Пашка и коротким ударом снизу, в подбородок, отправил спрашивающего в полет, в котором цигарка и ее хозяин расстались и каждый прочертил в воздухе собственную траекторию.
Не дожидаясь дальнейших китайских церемоний, Славка врезала ногой по голени одному из наиболее хилых парней, стоящему ближе к ней и тут же по уху другому.
Пашка, тем временем, схватился с тремя оставшимися. Отмахиваясь от двух своих противников, Славка заметила краем глаза, как Пантелей поднялся и подскочил к Пашке. Подбежав к нему сзади, он ударил оттесненного к дверному проему чердака Пашку свинчаткой в затылок. Тот на секунду замер, зашатался и выпал с чердака вниз, на улицу.
Вся ватага противников тут же бросилась на Славку и повалила ее, пытаясь удержать на полу и в тоже время лапая, по возможности.
- Дурачье! - завопил Пантелей, стоящий рядом и не принимающий участия в свалке,- держите у нее ноги и руки, а полапать еще успеете.
Четверо парней схватили сопротивляющуюся Славку за ноги и за руки, а Репа взгромоздился на нее сверху.
Славка, задыхающаяся от веса Репы и перегара самогона из его рта, чувствующая как он елозит по ней руками, задрав подол юбки и пытаясь стащить с нее панталоны, поняла, что ее сейчас спортят, причем самым наглым образом.
Осознав, что дело пахнет жареным, она изо всей силы, как когда-то ей показывал Пашка, двинула Репу лбом по носу. Тот взвыл и вскочив на ноги схватился руками за нос, из которого тут же, потоком хлынула кровь, просачиваясь между пальцами и капая на пол.
- Не везет тебе Репа с бабами, - хохотнул Пантелей, а остальные парни, разгоряченные дракой и возней со Славкой, пьяно загоготали.
Улучив момент, Славка выдернула одну ногу из удерживающего ее хвата и врезала Репе по отвисшему животу каблуком туфли. Тот, хрюкнув, согнулся пополам не отрывая рук от носа. Послышался громкий специфический звук выпускаемых газов и из Репы, сзади, вырвалась струя пламени. Окружающие его парни просто взвыли от смеха, корчась в судорогах, стуча друг друга по плечам и топая ногами по полу.
Славка, не теряя времени, вырвалась, отпрыгнула в сторону и кинулась к дверному проему, заметив, как насильники бросились за ней.
- Атас, кретины! Пожар! Сваливаем! - донесся до нее испуганный истеричный голос Пантелея, в тот момент, когда она спрыгнула с чердака.
Взглянув наверх, Славка увидела, что огонь от цигарки, раздутый животом Репы, а потом и порывом ветра, сквозившим через дверной проем и дыру в крыше, моментально вырвался наружу, жадно поедая старую солому на чердаке.
Оттащив живого, но оглушенного Пашку в кусты, подальше от строения, она бросилась к сторожу за ключами от ворот загона.
Потом, одноногий старый сторож Тимофей Кирьяныч держал ворота, пока Славка выгоняла испуганных мычащих коров наружу. А чуть позже уже набежал народ, с ведрами, баграми и председателем колхоза, постоянно причитающим: «Ох, батюшки мои, ох батюшки».
Но тушить, как это обычно и бывает, было уже практически нечего. Ветер дул в сторону от деревни и никак ей не угрожал. Сельчане, под разноголосое мычание испуганной скотины, молча, стояли и смотрели на догорающие останки колхозного имущества, ожидая разрешения председателя колхоза разобрать своих коров по домам.
А через пару дней в деревне появился городской, очень шустрый, вертлявый фоторепортер из газеты «Кумачевый Непочуевиц».
Детально расспросив сторожа и председателя колхоза о произошедшем пожаре, он явился к Славке в школу, прямо на репетицию школьной самодеятельности.
В школе, ко дню седьмого ноября ставили революционную пьесу и Славка играла в ней роль красного командира, а потому была одета в сапоги, галифе, гимнастерку без знаков отличия, бурку и папаху с красной перевязью наискосок. Руководила репетицией учительница арифметики.
Фоторепортер, не теряя времени, приобняв учительницу за плечико, отвел в сторонку и буквально тут же обаял, убедив ее в том, что именно ее предмет лучше чем какие либо другие, влияет на патриотическое воспитание учеников во времена народных бед и потрясений.
Ни о чем не спрашивая Славку, рассказал всему классу свою героическую версию видения ее поступка во время пожара, представив ее чуть ли не народным героем, на вроде Сусанина, только наоборот, выведшего вовремя коров из загона. При этом, почему-то, называл ее настоящим советским парнем и будущим защитником коммунизма. После чего вывел ее во двор и долго во всех ракурсах фотографировал, с папахой, в бурке и без.
Через неделю, мать Славки принесла домой газету с ее фотографией и заметкой о пожаре.
Заметка, прямо сказать, вышла героической. И все было бы прекрасно, если бы она, не описывала поступок парня на год с лишком старше Славки, но с таким же именем и фамилией, как и у нее. А фотография над заметкой была всего только одна, та, где сфотографирована была одна Славкина голова в папахе и в таком качестве, что разглядеть, парень это или девушка, решительно было не возможно.
Чуть позже, как-то случайно встретившись на улице, так как после пожара их прогулки как-то сами собой прекратились, Пашка рассказал Славке, что всех парней, что дрались с ними на чердаке загона, посадили за поджог.
Их, бегущими от колхозного коровника в момент пожара, видел участковый, ездивший верхами в соседнюю Кастянку по своим делам. Он вызвал парней на допрос, где они и признались ему, что были там.
- Ну, им и вкатили по десятке,- делился новостью Пашка,- а у Пантелея, какой-то родственник, где-то в городе вроде как начальником служит и он обещал найти и поквитаться с тем, кто его родственничка подставил.
- Вот! - озарило Славку, - газетная заметка и родственник начальник. Видимо у этой чертовщины ноги отсюда и растут. Ну да на месте разберемся.
Город - всегда город. Да только этот был скорее городишком или даже заштатным городком, со своими приземистыми деревянными домишками, на каменных, вросших в землю по самые подоконники подклетях и кривыми улочками, по случаю ранней весны выглядевшими как колеи проложенные в толстым слое грязи.
Хотя имелось в нем и каменное беленое здание горсовета – бывшая лавка и дом купца Нефедьего, которого махновцы, за слишком красивую жизнь, разорвали лошадями на глазах у семьи. А так же, кирпичное здание склада с колокольней без колокола и куполом - бывшая церковь, но уже без крестов и икон.
Кроме прочего, имелось здесь и кирпичное здание комиссариата, с двориком, так же огороженным кирпичным забором - бывший поповский дом. И все это, располагалось вокруг площади, с необъятной лужей посредине, почти как в известной повести Гоголя.
Конечно, был здесь свой комиссариат, а как же, при советской власти, да без комиссариата.
Хозяйничал в нем бывший бравый рубака и бывший же командир эскадрона казаков, в свое время и по своему разумению перешедший на сторону красных. В последствии, по причине полного разгрома белой армии и других врагов революции, отправленный наводить порядок в стране, ну или на маленьком доверенном кусочке страны.
Порядок это хорошо. Но он, зарубивший на своем веку немало народу, как военного, так и не очень, видевший, как фонтаном пульсирует кровь из шеи с начисто отрубленной головой, как разваливается человеческое тело до седла от хорошего удара саблей, как отлетают в лихом бою отрубленные конечности и части человеческого тела, как корчатся от боли и ужаса на земле порубленные и потоптанные конями, уже не мог более выносить этой пытки, мирной и скучной повседневностью, какой бы важной она ни казалась.
Тоска по боевым будням и кипению крови в теле, испепеляла его изнутри, жгла душу и выворачивала все нутро наизнанку, заставляя тушить этот жар не меренными объемами спиртного.
Взял бы вот так сейчас саблю, сел на горячего скакуна, дал команду бойцам и пошел рубить все и вся, несясь по широкому полю, чувствуя накатывающуюся силу эскадрона за спиной и бурление крови в жилах. И ни тебе этих пыльных помещений, ни тебе бумаг и ни тебе нудной канцелярщины с бухгалтерией.
Так нет же, вынужден он теперь как проклятый, как кощей, сидеть здесь и чахнуть, в этом богом забытом городишке. Сидеть в своем пыльном, забитым всякими бумажками и папками кабинете. И мало еще того, разбираться в скучном, нудном, хотя может быть и полезном для страны деле, совершенно уже не нужный ни своему эскадрону, полностью полегшему в многочисленных сражениях, ни своему верному боевому коню, получившему ранение в позвоночник и собственноручно застреленному своим хозяином, ни родственникам, коих он растерял в годы революционной смуты.
Но зато была еще у бесстрашного красного командира своя тайна. Ни кому не мог он ее рассказать, даже себе верил с трудом, но иногда, во сне ли, в пьяном бреду ли, всплывали картины того, отчего вскакивал он на ноги и не мог уснуть более или моментально трезвел независимо от степени опьянения.
Однажды, в боевом прошлом,зимним морозным солнечным утром, попал его эскадрон в засаду противника. Окружили его эскадрон неожиданно выскочившие из леса по обеим сторонам поляны враги, вдвое большим числом, а на дорогу, в лоб, выскочил отряд всадников.
Захлебнулся и забулькал кровью валясь из седла запевала и любимец эскадрона Яшка - цыган, с пробитым пулею горлом. Захрипели кони от натянутых поводьев. Сорванными голосами закричали опытные командиры подразделений, отдавая команды. Но было поздно.
Сразу с четырех сторон из леса затарахтели пулеметы. Срезая ветки и кору деревьев, тупо застучал свинцовый град по лошадям и людям. Эхом отразились в лесу звуки винтовочных и пистолетных выстрелов, взрывы гранат, звон в злобе столкнувшихся сабель, крики и стоны людей.
Но нет, не те были в эскадроне бойцы, которые хоть бы и дьяволу без драки сдались. Знали без слов, куда командир - туда и они; хоть к черту на рога, хоть на конец света.
Засвистели, заулюлюкали, заскрипели зубами бойцы и с командиром, на белом коне впереди, врезались смертельным, яростным в нечеловеческой злобе встречным клином в гущу врагов. Пробивались они вперед плечо к плечу, стремя в стремя, рубя и спереди, и слева, и справа, разрубая все, что попадалось под удар, круша тела и кости, сухожилия и вены людские и конские.
А когда кровавая пелена перед глазами командира слегка рассеялась, почувствовал он тупую боль в затылке и звон в оглохших ушах и увидел, как в тумане, что весь в крови. Что бойцы, вытащившие его раненого и контуженного с поля боя, поддерживают его с обеих сторон и что бой продолжается.
Увидел он, как в полной тишине и с озверелыми лицами, люди, вчера еще бывшие одним единым народом, рубят друг друга в каком-то непонятном, дьявольском упоении, на фоне сказочного солнечного зимнего леса. Как кровь,срываясь с клинков, взлетает ярко-красными брызгами и переливаясь на солнце рубинами падает на землю. Как взбивали боевые кони своими подковами темно-кровавый вытоптанный снег, с валяющимися повсюду останками, похожими на бесформенные окровавленные кучи тряпья, тушами погибших боевых коней, отрубленными конечностями и истекающими кровью ранеными, пытающимися выползти из этого ада, от которого в это морозное утро поднимался алый кровавый туман.
И возникло у него странное чувство, что весь мир пропитан кровью. Это был кровавый ад.
И было ему страшное видение в аду. Поднялась из кровавого тумана огромная, багровая, на полнеба тень и была то тень Рогатого. А рядом с ним, вдруг, глумливые рожи развязные появились и начали корчиться, да кривляться.
Не пристало бы красному командиру верить в подобное, да только заледенело вдруг все в душе его и начал он проваливаться в эту леденящую пустоту.
Какая-то игла вонзилась в левый висок, а сердце, испуганно трепыхнувшись несколько раз, практически остановилось. Душа заныла вдруг, по чему-то вечному и несбыточному.
Тень махнула ему рогатой головой, то ли зовя его за собой, то ли одобряя происходящее на поляне и растаяла вместе с рожами.
Тут уж, так муторно стало ему, такая боль скрутила все тело, что мочи нет.
Но вдруг, где-то, казалось прямо в голове, раздался совершенно неземной плач, плач великой мировой скорби. И увидел он чудо чудное.
Осветилось, засверкало все вокруг на поляне неземным светом и полупрозрачные, светящихся силуэты прекрасных женщин поплыли над землей от одного мертвого бойца к другому, не выбирая, «красный» то или «белый». И останавливаясь возле каждого, наклонялись над ним и оплакивали его.
А между ними кружились светлые вихри достающие до небес. И когда причудливо двигаясь проходили те вихри над павшими, казалось будто что-то светлое, вроде светящегося огонька взмывает вместе с их движением вверх, прямо к самому небу.
И вдруг, одна из женщин распрямилась и взглянув своим светлым взором прямо в глаза командира, повела рукой в его сторону. И почувствовал он такую благодать, что казалось бы жизнь отдал бы за это мгновенье. И ушла боль и тоска. И затопило его горячей волной покоя, счастья и умиротворенности, да так, что растворился он в ней весь полностью, потеряв и забыв себя и весь белый свет.
И закачался он на волнах тихой неземной радости, как в далеком-далеком детстве, когда еще младенцем прикладывался к родной материнской груди и чувствовал, как с ее молоком входит в него вся необъятность мира.
Очнулся он уже в госпитале, с исполосованной головой и ощущением гнетущей пустоты в душе. Эскадрон же, в том бою, потеряв большую часть бойцов, прорвал кольцо противника.
С тех пор, всегда неожиданно, настигало его видение того кровавого боя, багровой рогатой тени и глумящихся над умирающими бойцами рож. И тут же, охватывал его душу могильный холод и величайшая тоска, по той неземной радости, покое и недостижимой необъятности мира, что удалось ему почувствовать лишь на миг.
Понятно, что он натурально и беспробудно пил. Нет не выпивал, а пил так, как могут это делать люди, полностью отдавшиеся важному и необходимому делу - с чувством, толком, расстановкой. То есть, уходил в запой предварительно набрав побольше выпивки и закуски.
Хоть и был наш рубака невысок ростом и слегка кривоног, но страху мог нагнать на любого. В этом, Славка убедилась добравшись ранним, весенним утром до комиссариата.
Не успела она, вся взопрев от долгой ходьбы, подняться на крыльцо и взяться за ручку входной двери, как та, с оглушительным грохотом распахнулась и из-за нее, буквально сметя Славку с крыльца, выпрыгнул какой - то человек в сером костюме, галстухе и папкой в руке, опрометью бросившись вон со двора.
- Аа-а-аа..., гниды канцелярские, учить меня вздумали, мать вашу за ногу? - гремел из комиссариата раскатистый голос вслед убегающему человеку.
Поднявшись с земли, Славка, прижимая руки к груди и вытягивая шею, робко заглянула в дверной проем распахнутой двери, ожидая увидеть, судя по голосу, большого солидного дядьку, выглядящего так, как и положено по ее представлению, выглядеть начальству.
Но, приглядевшись с солнечного света в затененный коридор, она неожиданно увидела плюгавенького мужичка, в алых галифе на истинно кавалерийских кривых ногах, расстегнутой на груди и закатанной по локоть на рукавах гимнастерке и дамских пушистых розовых шлепанцах на ногах.
Он был абсолютно пьян. Дыбом, на голове мужичка, стояли черные волосы и такие же черные усы горизонтальной щеткой торчали под носом. В усах явственно виднелись кусочки застрявшей квашеной капусты. В правой руке он держал за ножку табурет, а в левой ополовиненную четверть с самогоном, пытаясь сконцентрировать на Славке мутный взгляд.
– Что вам надо народ?- вопросил он пьяным, но таким же раскатистым голосом, махнув четвертью внутрь помещения, видимо приглашая войти. Оглянувшись, не стоит ли кто за ней, и ни кого не обнаружив, Славка пожала плечами и заспешила за мужичком внутрь помещения.
В комиссариате была полная тишина, по всей видимости все разбежались от слишком активного начальника.
Он провел посетительницу в большую комнату, бывшую гостиную поповского дома, а нынче являющуюся кабинетом начальника комиссариата, о чем свидетельствовал пришпиленный к двери листок с криво написанными буквами, явно обслюнявленным химическим карандашом.
Пыльный и давно не убиравшийся, с немытыми окнами без штор кабинет, был обставлен, видимо, согласно революционным взглядам хозяина
В дальнем углу у окна, стоял огромный канцелярский стол ручной работы. Было очевидно, что сделан он был в свое время под заказ, талантливым мастером. Стол был завален валявшимися в беспорядке канцелярскими папками и бумагами, на которых, в свою очередь, прямо в центре стола, стоял протекающий рассолом ушат, с той самой квашеной капустой, что застряла в усах хозяина кабинета.
На видимой боковине стола, чем-то острым, были нацарапаны перечеркнутые черточки, такие, что царапают на стенах, заключенные в своих камерах, отмечая прошедший срок.
За столом стоял огромный стул с высокой спинкой, больше похожий на трон, над которым висел засиженный мухами портрет лысого хитрована, с прищуром и маленькой дъяконовской бороденкой. Он, чем-то отдаленно напоминал бывшего вождя пролетариата. Сбоку, на стене, располагался таких же размеров портрет, но уже нынешнего вождя, с трубкой и в усах.
На пыльном подоконнике окна, возле которого находился стол, стоял большой письменный прибор из мрамора, с высохшими чернилами и мухами в чернильницах, так же покрытый пылью и паутиной.
Вдоль длинной стены кабинета, противоположной окнам, стояла бывшая купеческая мебель. Как-то: секретер, напольные часы, диван с атласной обивкой в цветочек с распоротыми сиденьем и спинкой, а так же дюжина стульев такой же расцветки и тоже с распоротыми сиденьями. Вся эта мебель была так же пыльна, завалена канцелярскими папками и вдобавок задвинута длинной, широкой, грубой деревянной скамьей, покрытой казацкой буркой, на которой валялась портупея с саблей.
Напротив стола, возле стены рядом с дверью, стояла деревянная скамья для посетителей и большой, под два метра, облупленный чугунный сейф. На полу, прямо в центре кабинета, лежал лист фанеры, стыдливо прикрывая дыру от разобранного паркета. На нем была изображена часть надписи красными большими буквами: «Долой б».
- Интересно, кого это долой? Видимо, долой буржуев, - подумала Славка, потому как другие варианты тут были неуместны.
Комиссар, а это, как поняла Славка и был он, подойдя к столу, поставил табурет находившийся до этого у него в руке на пол и сел на него, водрузив четверть на свободный краешек стола.
Немного подумав, слегка привстал, схватил пятерней капусты из ушата, задрал голову и отправил содержимое пятерни в широко открытый рот, потом неторопливо, задумчиво хрустя, долго жевал ее, роняя попавшие на усы кусочки капусты на пол, после чего, нахмурив брови грозно посмотрел на Славку пьяным взглядом.
- Ну?
- Я насчет повестки, в эту…, в Красную армию, товарищ начальник комиссариата, – робко протягивая повестку и документы сказала Славка, - здесь наверное ошибка. Отправили мне, на мое имя, а я же девушка, да и годами не вышла. Куда же мне в армию идти? Опять же, мать больная, ребятишки близнецы малые еще, да и скотина…
– Скотина-аа…, скотина я… – откровенно себя критикуя, промычал впавший опять в задумчивость хозяин кабинета.
– Параньку, уборщицу свою обрюхатил, а она родить не смогла, да и померла. Во, только тапки остались, – продолжал откровенничать он, вытягивая вперед ноги в розовых тапочках.
– Машка, опять же…
– Померла? – с тревогой спросила Славка.
– Нее… родила, пацана! - просиял в улыбке комиссар, но тут - же нахмурился.
– Вы все, это…, не бузить! Все здесь убр-р-рать! Доложить как пр-р-рибудет! - скомандовал он строгим голосом поднимаясь с табурета, укладываясь на лавку и накрываясь буркой.
– Кто прибудет, кто прибудет товарищ начальник? – кинулась к комиссару Славка, тряся его за плечо. Но тот, только повернулся на другой бок, уронив с одной ноги розовый тапочек на пол, громко, протяжно пустил шутиху в пространство и захрапел, ничуть не освежая сивушными выхлопами своего дыхания только что испорченный воздух.
Из своего недолгого общения с мужиками Славка знала, что толку больше от трезвого, а потому, нужно было дождаться пока комиссар проспится. Она открыла все окна в кабинете настежь и пошла по комнатам искать тряпку. Тряпка нашлась быстро.
В одной из спален поповского дома половина комнаты была завалена красноармейской амуницией. Одежда и обувь были сняты, видимо, с больных, раненых и убитых бойцов. Все это было свалено в одну кучу, при этом большая часть амуниции была окровавлена и порвана.
Подыскав себе тряпку, Славка еще и переоделась в гимнастерку и штаны подходящего размера. Праздничное платье и платок, было жалко использовать при уборке. Поэтому их, аккуратно сложила тут же, рядом со своей обувкой. А чтоб пыль не пачкала волосы, натянула на коротко стриженую голову буденновку, засунув повестку и документы за ее отворот. Посмотрела на себя в зеркало в коридоре, полюбовалась и принялась за уборку.
Когда солнце, по весеннему разогрев мир, перевалило за полдень и склонялось к закату, а Славка, заканчивая уборку, заливала в чернильницы мраморного письменного прибора стоящего теперь на пустом чистом столе свежие чернила, комиссар проснулся.
Потный и взъерошенный он уселся на лавке, обводя кабинет покрасневшими глазами на опухшей физиономии в поисках бутыли с самогоном.
Не обнаружив искомого, поискал босой ногой под скамьей слетевший тапок, но так же не найдя его, сплюнул на только что вымытый пол, матюгнулся, встал и подошел к сейфу.
Открыв его без ключа, вынул оттуда непочатую бутыль самогона, вытащил зубами пробку, выплюнул ее и тут же, из «горла», не останавливаясь, отхлебнул изрядное количество мутной жидкости.
Оторвавшись от бутыли посмотрел на стол и не увидев на нем ушата с квашеной капустой, перевел взгляд на Славку, только сейчас заметив незнакомого красноармейца у себя в кабинете.
– Кто таков? – сипло спросил комиссар, морщась и занюхивая потным краем ворота гимнастерки выпитый самогон.
– Я по поводу повестки…, - снова начала было объяснять Славка, приближаясь к начальнику с ушатом капусты, стоявшему до этого у нее за спиной, на табурете.
Тот уже вытянул руку, собираясь взять капусты, но в этот момент события начали развиваться с непостижимой быстротой и опять же, не без чертовщины, это уж как водиться.
Началось все с того, что за окном, неожиданно, раздался резкий громкий гудок автомобиля.
Славка, подпрыгнув от испуга на месте, выпустила ушат с драгоценной квашеной капустой. Тот, падая, нижним краем обода попал прямо на большой палец ноги хозяина кабинета необутой в тапочек и ударившись об пол, рассыпал половину капусты на еще не высохший пол.
Комиссар, взвыв от боли, поскакал на одной ноге к письменному столу, поставил на него четверть с самогоном и опустившись на стул, стал разглядывать ушибленный палец.
Посмотрев в сторону источника столь неожиданного и громкого звука, Славка увидела, как за окном остановился большой черный автомобиль с открытым верхом, а за ним следом еще и грузовичок с красноармейцами.
Из черного автомобиля вышел высокий человек с непокрытой головой, одетый, несмотря на припекающее солнце, в кожаную куртку, перетянутую ремнем с деревянной кобурой на боку, а так же темно синее галифе и начищенные до блеска сапоги. Он был абсолютно лыс. Его лысина блестела, отражая закатывающееся солнце, как и монокль в его правом глазу.
За ним следовала пара таких же высоких красноармейцев.
Осмотревшись вокруг, они проследовали к зданию комиссариата.
- Видимо об этих прибывших и надо было доложить, - подумала Славка. Она шагнула к письменному столу, уже открыв рот для предупреждения о приезжих, но ее ноги поехали по злосчастной капусте на мокром полу и как-то враз, одновременно, взлетели вверх.
Больно ударившись задом об пол, Славка приложилась еще и затылком об угол скамьи, покрытой буркой. В ушах, тут же, образовался звон, сознание поплыло и все остальные события она видела замедленно, ярко и отдельными сценами, как во сне.
А видела она, как в кабинет, пригнувшись, чтобы не задеть притолоку, вошел приезжий в кожанке и без сопровождающих.
Как презрительно скривив свое вытянутое мясистое лицо с моноклем в глазу, он быстро оглядел кабинет.
Как пройдя вперед и резко откинув ногой в сторону все еще стоящий на полу ушат с капустой, он, упершись руками о стол, начал кричать, нависая над опухшим и взъерошенным хозяином кабинета.
Как брызгая слюной, обвинял местного комиссара в пьянстве, в мятеже и контрреволюционном заговоре, показывая пальцем на сидящую на полу Славку и бутыль самогона.
Как пригрозил поставить того к стенке без суда и следствия, как предателя советской власти.
Видела, как на эти слова вскочил со стула, как подброшенный, побагровевший от ярости старый рубака, забыв об отбитом пальце, раздирая на груди гимнастерку и елозя правой рукой по левому бедру, там, где раньше у него висела сабля, с криком: «Кто? Ты? Меня? Красного командира? Проливавшего кровь за Советскую власть, пока ты, гнида канцелярская, буржуям служил?».
Видела, как бывший командир эскадрона, в бешенстве, оглядевшись в поисках оружия, схватил одну из мраморных чернильниц со свежими чернилами и выплеснул ее в лицо нависшего над ним лысого.
Как чернила, попав на правую сторону мясистого лица, разделили его пополам, как в страшном гротеске.
Как усилил этот гротеск залитый чернилами монокль, выпавший, из ошарашено – удивленного глаза и оставивший ровный, чистый круг на синей половине лица.
Как испуганно пятился лысый, с физиономией истекающей чернилами, судорожно скребя пальцами по застегнутой кобуре, пытаясь увернуться от летящей в него уже пустой чернильницы.
Видела, как рухнул он, пораженный запущенным предметом в глаз на чистой стороне лица, зацепившись каблуком сапога о лист фанеры с неясной надписью.
Как ударившись головой о ручку чугунного сейфа и совсем обезумев, завизжал он высоким голосом, зовя на помощь.
Видела, как тут же заскочили в кабинет громилы – сопровождающие и набросились на миниатюрного, но жилистого бывшего командира эскадрона.
Как бился он подобно дикому льву, запрыгнув на свой уникальный по столярной выделке стол с тюремными отметками проведенных за ним безрадостных дней и отмахиваясь от атакующих его врагов мраморным основанием из-под письменного прибора.
Очнулась Славка уже на улице, когда широкая струя холодной колодезной воды хлестанула по лицу и телу, проясняя сознание и приводя в чувство. Она сидела во дворе поповского дома, прислоняясь спиной к колесу грузовичка. Ярко, прямо в глаза, светило низкое солнце. Вокруг нее стояли и гоготали красноармейцы, отпуская шуточки по поводу ее состояния. Один из красноармейцев стоял с только что опорожненным ведром.
– Что, Ваше высокоблагородие, изволили накушаться до положения риз? - изгалялся шустрый маленький солдатик, кланяясь Славке и изображая придворного лакея. И это у него хорошо получалось.
- Видимо его родители и были лакеями в недалеком прошлом, - решила мысленно, не до конца пришедшая в себя Славка.
- Причем, риз того самого толстобрюхого попика, что служил здесь священником – продолжил не смешную шутку другой красноармеец, коренастый мужик с неприятным рыбьим взглядом и самокруткой в зубах.
Красноармейцы вновь загоготали.
Слева раздался грохот открываемой настежь двери. Из здания комиссариата появились давешние сопровождающие, волоча бывшего рубаку за связанные за спиной руки. У одного из них была забинтована голова, у другого свежая повязка на руке.
Следом за ними, размахивая маузером и с совершенно безумным взглядом на синем лице, следовал лысый. На одной половине его багрового от ярости лица были размазаны подсыхающие чернила, а на другой, вокруг глаза, отливая синевой проявлялся синяк.
Красноармейцы, побросав затушенные самокрутки, спешно выстроились по команде своего взводного в две шеренги, расхватав стоящие до этого в пирамидах винтовки с пристегнутыми штыками.
Славка наблюдала, как громилы, без особого труда проволокли сухощавое, безжизненное тело комиссара с упорно цепляющимся за волочащуюся ногу розовым тапочком через весь двор и привязали к березе, растущей у дальней стены забора.
Тот, который был с ведром, снова сбегал за водой к колодцу и окатил ею бесчувственное тело комиссара. Бывший рубака очухался, потряс головой прогоняя муть и тяжелым неприветливым взглядом исподлобья окинул двор.
Красноармейцы, с любопытством и едва сдерживаемыми улыбками смотрели на разукрашенную физиономию своего начальника, беснующегося перед связанным.
А тот бегал и прыгал как сатир, от переполнявшей его злобы, а потом вдруг остановился и приблизив свое багрово – чернильное лицо к поверженному противнику, завизжал все таким же высоким голосом: «С-сука…., Ты на кого руку поднял? На Советскую власть? Саботаж здесь устроил?! Контрреволюцию затеял?! Да я тебя, белогвардейскую мразь, именем революционного трибунала и решением тройки судить буду! Я тебя, вошь голозадую, с землей сравняю! Я тебя, пьянь подзаборную, тут же, и расстреляю, чтобы не кому не повадно было саботаж устраивать! Ты у меня, опортунистическая сволочь, подохнешь, как собака!!!»
И с этими словами он наотмашь, рукой с зажатым маузером, ударил связанного комиссара по голове.
Тут же, внутри у Славки появилось знакомое ощущение падения в пустоту. И как показали дальнейшие события, не зря.
Привязанный к дереву поднял голову, выпрямился насколько позволяли веревки и сверкнул глазами так, что лысый отпрыгнул назад и повалился на спину, прикрываясь руками будто от удара.
Никто теперь не узнает, что увидел бывший рубака и что ему почудилось, да только заговорил он.
- Аа-а…, демоны…, – загрохотал в полную силу над двором голос бывшего командира эскадрона.
- Добрались, гады?! Ну, подходи!! Налетай! Рви, давай! Кто еще хочет комиссарского тела?! – продолжал он в полной тишине, перед ошарашенными бойцами.
– Душу из меня вынуть хотите?! Не видать вам ее! Нако, выкуси! Придет спаситель!!! Грядет Его судный день, не чета вашему! Истинно говорю вам, покайтесь в грехах ваших и волею Его все спасетесь! И простит Он вам убийства ваши и кровь на руках ваших и грязные помыслы ваши! Ибо все вы овцы и бараны заблудшие на пустырях никчемных жизней ваших и перед Ним все равны. А придет Он и пиная вас, погонит ваше глупое, блеющее, сеющее от страха горошек стадо, помогая себе доброю палкою, на сытные пажити добродетели! Вот там и только там, у престола Отца нашего, познаем мы победу коммунизма!! – вещал громовым голосом сверкая глазами никем не прерываемый растерзанный и окровавленный комиссар.
- Да он сошел с ума, - подумала, холодея и покрываясь мурашками, от происходящего, Славка. Хотя и показалось ей на мгновение, что как будто бы осветился изнутри говорящий, а вокруг него, на вроде как, темные тени снуют.
– На колени, сукины дети!! На колени, я сказал!!! - все более воодушевляясь, вскричал натягивая своим телом впившиеся веревки связанный, - помолимся за победу коммунизма в душе нашей!
И стали уже было опускаться на колени бойцы, подчиняясь необычной покоряющей силе его командирского голоса в жирную весеннюю, взрытую сапогами и колесами прибывших машин грязь.
Да тут опомнился лысый, вскочил, направил маузер на проповедующего красноармейцам безумца и защелкав курком пистолета заверещал; « Заткнись…, сволочь!».
Да только не выстрелил маузер. Толи дал осечку, то ли там не было ни одного патрона, то ли произошло, как обычно, никем не замеченное чудо.
Бывший командир эскадрона, между тем, затянул еще более повышая голос; « Боже меня храни, сильный, державный, царствуй на славу нам, наш коммунизм…!».
– Расстрелять его! Стреляйте! Стреляйте быстрее! Расстрелять, я сказал! Я приказываю! – визжал, уже потеряв всякий контроль лысый.
Солдаты вскинули винтовки, раздалась команда и нестройный залп.
Но, к удивлению всех, совершенно ничего не изменилось. Связанный продолжал петь, а лысый визжать. Тогда раздался второй залп. И с тем же результатом. Совсем потерявший голову лысый, выхватил у стоящего рядом солдата винтовку и кинулся в штыковую атаку на поющего.
Штык прошел через тело, с тупым звуком воткнулся в березу и переломился у основания, оставшись торчать чужеродным обломком. Дерево вздрогнуло от удара и протестующее зашелестело листьями.
Поющий же, бывший командир эскадрона, на секунду остановился, а потом, с трудом выговаривая слова, медленно продолжил петь, но уже низким, утробным голосом.
Тут уже, на него с винтовками наперевес навалились сопровождающие лысого и молча, с остервенением, начали методично, как на занятиях, рвать тело штыками, пока оно не замолчало и не превратилось в бесформенный, окровавленный кусок плоти.
Немного успокоившись после расправы, лысый подошел к Славке и глядя ей прямо в глаза, сказал жестким голосом сопровождающим его громилам : « А этого, пьяного гаденыша, возьмем с собой. У него служба пока не кончилась».
Со Славкой, не пришедшей в себя после пережитого и разглядевшей близко неуместную для данной ситуации расписную физиономию лысого, буквально приключилась истерика. Она дико и неудержимо расхохоталась.
Остановил ее удар по голове прикладом винтовки, после чего она и отключилась.
Так, Славка попала в Красную армию.