Сколько обломков прошлого самых разных жанров и национальностей мне приходится наблюдать, сколько свежих всходов, которые возьмут мир в свои руки через лет двадцать - тридцать. Разные они: генетика сильнее всего в мире. Наивно считать буквально, что яблоко падает недалеко от яблони: часто правило справедливо для яблонь и яблок очень отдаленных поколений. Еще накладываются актуальные социальные воздействия. Так, глядишь, какой-нибудь потомственный джигит в пятом колене, совсем не интеллектом блещет своего папы-олигарха, владельца крупнейшей в России компании, а один в один повторяет подвиги какого-нибудь прадедушки на его примитивном уровне: регрессия в генетике запросто случается. Кто пытался вывести что-нибудь приличное на огороде, знает, как это разочаровывает.
Итак: смотрю назад, на бывших, и вперёд, на будущих, не забывая о нынешних: как крепко они держат поводья жизни? Или только руль гелендвагена?
А я – мои гены? Фамилия Аристархова, что однажды на похоронах произнесли родственники: якобы, девичья фамилия бабушки по отцовской линии. Никаких подтверждений, никаких свиделельств, как и о предках с маминой стороны. О них у меня остались лишь отрывочные воспоминания рассказов мамы: ее отец был, как она говорила, польским обедневшим дворянином, давшим семье и маме фамилию Качинский . При ее жизни, а родилась она в 1913 году, он успел оставить у семьи память как заядлый игрок. Мама говорила, что он иногда проигрывал все до тла, а однажды привел неожиданный выигрыш: огромную собаку. Я четко ощущала в себе гены этого никогда не виданного деда, когда ночи напролет сидела в дурацких компьютерных квестах (впервые открыв эти красивые ловушки, я отреклась от мира и год посвятила им, забыв предыдущую жизнь). Еще о своем папе моя мама говорила, что он хотя и был дворянином, но работал машинистом поезда, а в гражданскую войну управлял бронепоездом и воевал с Махно.
Между родственниками с маминой и папиной стороны явно замечалась неприязнь: папины родственники не любили маминых (а может и ее тоже?), что выражалось в ядовитых подколах, где слово “графья”: “Ну конечно, - мы же не графья какие-нибудь!” доминировало.
Родственников с маминой стороны и не осталось: у нее было три сестры (кроме рано умершей, практически, покончившей с собой старшей Гали, катавшейся на коньках, в честь которой меня (спасибо) и назвали, осталась еще Антонина, не уехавшая из Донбасса, говорившая с сильным южным акцентом, имевшая сына Гришу, питавшаяся жирными борщами, которые мама при скандалах выливала в сортир, - толстая и упрямая. Сестры обе были упрямыми, хотя и были разной толщины в силу разных пищевых привычек. . Я успела застать несколько циклов их скандалов, примирений, переписки, встреч, новых скандалов и типичного продолжения. Тетю Антонину, которая, между прочим, искала во мне союзника, пытаясь объяснить очередной скандал, можно было бы классифицировать как “донецкую народницу”, - какой-то местный аналог, например, поклонников Есенина. Ее не жаловали папины родственники: не престижна и вообще никто: сестра Ларисы, а кто такая Лариса?!
Они хотели быть мелкими московскими буржуа, хотя на старте, еще в детстве в Енакиево, в маминой семье дети летом имели обувь, а в папиной, в Горловке,- по его рассказам, дубовой становилась подошва от беганья босиком, - обувь не покупали. Это, как было ясно, еще больше подогревало классовую неприязнь.
Жены двух братьев моего папы: старшего и младшего, - были трудовыми дамами, но ходила на работу только одна из них. У старшего брата, жившего с моей бабушкой Натальей Степановной на Абельмановской, где ныне высится блочный многоподъездный монстр, жена была тетя Женя, работавшая поблизости на фабрике. Она была сильной и ядовитой личностью. Правильной, как Васса Железнова, хотя и помельче размером, поэтому как-то с гордостью она рассказывала, как моя бабушка, Наталья Степановна, нашла себе лет в 60-70 (это как я теперь) старичка, привела его в дом, а она, правильная и героическая тетя Женя – выгнала его нафиг, застыдив насмерть бабушку (в чьей квартире, собственно, и проживала). Услышала я этот рассказ десятилетия спустя после смерти романтической пары, но у меня сжалось сердце. Понятно стало спустя годы, почему бабушка потеряла интерес к жизни и вскоре умерла.
Муж крутой тети Жени, старший брат папы, дядя Толя был моим любимцем. Он намного пережил папу, но мучился разными болячками, плакал, говоря, что устал жить, а я приезжала к ним до самой его смерти, только чтобы поговорить. Он очень напоминал мне папу, никогда не произносил глупостей, каким-то шестым чувством понимал меня. Я знала, что не будь он так болен, я нашла бы в нем ту поддержку, которой мне не хватало в жизни.
Иное дело - его единственный сын. Игорек, мой двоюродный брат, на десять (даже с лишним) лет старше меня, почему-то возомнил себя главой клана. Миф помогла построить жена – интеллигентная Марина, племянница знаменитой журналистки-международницы. Буржуазность, лезущая то ли из ушей, то ли в уши, как я поняла позже, приползла в эту ветвь семьи через канал тети Жени. Эта часть семьи стала шлифовать семейные легенды…
Если мне всегда было известно, как и прочим родственникам, что папина семья в Горловке была бедной, отец семейства, мой дед - почтальон, чье фото сохранилось, - рано умер, оставив пятеро детей (кроме трех упомянутых братьев, был Василий, умерший молодым, и сестра Анастасия изчезнувшая без следа, - тайна семьи, о которой мне не удастся узнать никогда.) Мать семейства, моя бабушка Наталья Степановна, не работала, обихаживая семью, кому же из детей пришлось пойти работать, чтобы прокормить семью? Это был мой папа, который в десять лет пошел на шахту. Работал и ночью. Это была шахта то ли российско-бельгийского акционерного общества, то ли наследников английского владельца Джона Хьюза, в честь которого даже был назван основанный им поселок Юзовка - современный Донецк.
Ночью ребенок в шахте выдержать не может, поэтому папа, уже проработавший там два года, то есть в двенадцать лет, на конвейере заснул стоя и левую кисть ему оторвал механизм. Старший его брат, дядя Толя, не мог работать: у него с детства был туберкулез кости и он ходил на костылях, а младший брат, дядя Сережа, был еще слишком мал.
Оклемавшись после несчастного случая, папа устроился сторожить городской сад, что дало ему возможность выучиться грамоте и много читать. В это время настал 17-й год, и волной его вынесло к высшему образованию, благодаря старшему брату, который проторил путь в Москву и ее ВУЗы.
Странно же было мне услышать спустя десятилетия в наиболее разветвленой части семьи, где кресло патриарха занял мой старший двоюродный брат Игорь, что дед, оказывается, был не почтальоном, а счетоводом, т.е., как он пояснил, финансовым директором, что семья была зажиточной и прочие бредни. Эта ветвь семьи всегда чутко отвечала на модный запрос, а листочки этой ветки далеко уходили в практичную, если не сказать ушлую, родню тети Жени: в совковые времена все до единого были партийными, ценилась близость к торговле, в годы смуты уже хотели было приобщиться к нефтяной трубе, но - облом… конкуренция, зато потомство осталось на правильном пути – при тайных силовых структурах.
Жена младшего папиного брата тоже определила стилистику дальнейших поколений и наших с ними отношений. Тетя Зоя была профессиональной домохозяйкой военного мужа. Они добрались до Москвы лишь на склоне жизни. Братья всегда были дружны и приходили друг другу на помощь: приезжали к нам в глухую ссылку, а когда мы вернулись в Москву – моя двоюродная сестра Инна (в списке выпускников Московской консерватории по классу фортепьяно) готовилась в нашей комнате, в коммуналке к вступительным экзаменам. У нас же было для упражнений лишь тугое пианино «Иваново», не сделавшее из меня музыканта: хоть кого-то вывело в люди! Потом она жаловалась на обилие клопов, - но это было бедствие всей Москвы. Соседи тоже хотели истребить наш род: но куда же от них? От соседей, как от клопов, спасу нет.
Двое дочерей младшего папиного брата Сережи, казалось, держали то ли нож, то ли козырь за пазухой. Лишь из племянницы позднее вырывалось в мой адрес: «Почему же ты у нас такая… не такая как все в семье?» Зная, что вся остальная родня со стороны папы тесно общается, я могла, естественно, предположить, что являюсь предметом семейных пересудов. Намеки на мое генетическое отличие, эпитеты «графья» и прочие детали привели к мысли о том, что родственники с отцовской стороны подозревают меня в недостойной примеси крови со стороны мамы.
Можно было бы порассуждать на эту тему, о миграциях польского населения и предположить, что родственники видят во мне еврейскую кровь. Меня это мало заботило, намного меньше того, что я не знаю даже имен и отчеств своих дедов, не говоря о прадедах.
Продолжение: http://www.proza.ru/2017/09/05/891