…Так или иначе, не трансляции речи Горбачёва запомнились, а услышанное от Александра Пороховщикова (я делала его фото для обложки Советского экрана и мы с Ирой ездили к нему домой, на проспект Мира, рядом с Космосом). Александр был тяжёл на подъем и наотрез отказался сниматься где-то, кроме дома. У него было уютно, и прелестный гостеприимный эрдель встречал у входа. Хозяин - абсолютный джентльмен - услаждал нас беседой, рассказчик он был великолепный. Я на уши стала, чтобы хоть как-то сочинить его портрет в непригодной для съемки обстановке. Мне было не до баек.
Потом мы снова встречались, показать материал. Александр был под сильнейшим впечатлением только что увиденного фильма. Он уверял, что это - запредельный шедевр, что люди теряли сознание на просмотре, что смелость его и сам факт показа - событие планетарное! Фильм назывался "Покаяние", и вскоре я его увидела, и действительно гигантские очереди выстроились по всей стране, чтобы посмотреть этот изысканный фильм, совсем не предназначенный для масс. Причина была в том, что он говорил о тиране, репрессиях и необходимости Храма в конце дороги. Это стало началом перестройки. Она была эмоциональна, иллюзорна и многообещающа.
Но у меня была другая страсть: французский, талантливый педагог, покоривший воображение. Жизнь била ключом. В журнале Совэкспортфильма выпустили целый календарь с моими портретами кинозвёзд, фото рвали у меня на части, было много заказов, актеры звонили сами и хотели дружить. По наивности я не понимала, что они считают меня инструментом рекламы. Я таковым себя не видела. Но все это было второй, тайной жизнью в свободное время, а основная работа все так же катилась по инерции, но уже под откос. Пошли реорганизации Внешторга, мою легендарную фирму слили с кучей других, безликих. Я оказалась среди незнакомых людей, в Новых Черемушках, в школьном здании, приспособленном под офис, как вдруг был дан приказ, ехать в Нью-Йорк на Советскую выставку.
Заканчивался 1988 год, сам Горби собирался блистать на этой выставке, куда бросили все силы, а ещё добавили изюмину: новоиспеченных предпринимателей. Это был взлёт кооперативного движения, мода. Ребята обдирали гос ресурсы, каждый в силу своих связей, кайфовали от мешков бешеных денег и распухали от мании величия. Смешно: изготовитель маек с принтом "СССР" (которые нормально продавались) там, в Нью-Йорке, на полном серьезе говорил мне:
- Вот здесь, на Манхэттене, я построю свой небоскрёб!
Хотя, спасибо ему, я ознакомилась со знаменитыми блатными кабаками, где бывал весь цвет эмиграции, зажигал Вилли Токарев, официанты были одеты в атласные косоворотки кислотных цветов, блюда были знакомыми лишь по русским названиям, но не похожи вкусом, а интерьер был просто гнетущим. Между прочим, у меня вообще после месячного пребывания в Нью-Йорке осталось ощущение темных и мрачных интерьеров многих кабаков, офисов и улиц. Впрочем, как и от многих римских гостиниц.
О Нью-Йорке я, сознаюсь, не чувствую себя вправе говорить, потому что за месяц мне не удалось преодолеть разницу во времени, ощутить кожей дух города. Я прожила это время, словно во сне, как под гипнозом, хотя это был период, когда я в течение шести лет не принимала ни капли алкоголя. Я ходила по улицам, покупала по дороге на выставку хот-дог у уличного торговца, смотрела, как сквозь стекло, на пылающую машину в узкой, как ущелье безлюдной улице. Словно зомби возвращалась в гостиницу, переодевалась к выходу вечером, потому что ежевечерне приглашали деловые партнеры в лучшие рестораны Нью-Йорка. Лучший китайский, лучший японский, лучший стейк-хаус (удивилась сахарной печёной картошке со сливочным маслом), Бродвей и мюзикл "Кэтс", тоже темный и мрачный, на котором я спала (подчиняясь московским суточным ритмам) и проснулась лишь раз, на арию "Midnight". Потом Радиосити и тупейший мюзикл "My Girl". На этом фоне эскапады с кооперативщиками были живей и интересней, там я просыпалась. По дороге в какой-то кабак в Гринвич Вилидж нас обогнал "афроамериканец", мимоходом чуть задел мою сумку. Потом я недосчиталась футляра от очков. Пустого. Мысленно показала ему средний палец.
Из самых сюрреалистических моих воспоминаний - эпизодическое появление маленького старичка, который впервые настиг меня в Питере на аукционе, передал привет от Астрид (моей французской приятельницы еще с почти тридцатилетнего возраста). Это заставило остановиться и выслушать его. Гномик ничего и не сказал конкретного, правда, задал вопрос:
- Вам что-нибудь нужно? Вы только скажите.
То что мне было нужно не мог дать никто: взаимную благополучную любовь с последующим обывательским счастьем и одновременно - с неизбывной страстью. Я еще не знала, что это несовместимо, как вода и масло... Гномик стал появляться в Питере регулярно, каждый раз передавая приветы от Астрид и предлагая непонятное что-то. Его визитка была мрачна: с фото владельца в его неизменной шляпе, нью-йоркским адресом и ремаркой, что в случае отсутствия следует искать его на таком-то кладбище, в могиле номер N.
Этот гномик явился на выставку в Нью-Йорке, нашел меня, одуревшую от часовой разницы, и пригласил на аперитив и ланч. Мои передвижения никто не ограничивал, поэтому я свободно назначила день и час, он прислал за мной машину и я оказалась в одном из шикарнейших домов Манхэттена: огромные мраморные подъезды с красивыми консьержами, гигантские хрустальные лифты... гигантизм и сверкание. Хозяин показал свою необъятную квартиру, предложил аперитивы, но сам не присоединился: в то время гномику было уже за восемьдесят, он берег свое здоровье. Причины его благоволения я в тот момент не понимала и она навсегда осталась для меня тайной. Мы совершили небольшую экскурсию по кварталу, в радиусе ста- двухсот метров мы увидели арку Дакота хауса, где Джона Леннона застрелил псих. На углу сидела интеллигентнейшая бомжиха с книгой. Как старые знакомые они поболтали с гномиком, который не забыл оставить ей пару долларов. Путь наш шел мимо знаменитого музыкального театра на Коламбус Авеню, где и состоялся наш ланч. На следующий день гномик предложил воспользоваться удобствами его шикарного жилища: бассейном на крыше или массажем. Мне стало любопытно, что такое массаж, неизвестный и ненужный мне до той поры. На следующий день за мной приехал лимузин, гномик отправил меня на нужный этаж и я попала в руки черной массажистки. Признаюсь, я надеялась насильственным образом войти, наконец, в контакт с действительностью, потому что все окружающее воспринималось словно сквозь стекло. Увы, расчет не оправдался: я выползла сонной мухой, окончательно перестав понимать, где я и что я.
Гномик появлялся в дальнейшем еще неоднократно, однажды- в Милане, где благодаря ему я посетила шикарнейшую Principe di Savoia и ее ресторан. Причин подобной милости я вновь не поняла: мы не были связаны деловыми вопросами, я не могла представлять интереса ни в какой игре, он был дряхл, разность культур не допускала диалога. Со временем я поняла, по крайней мере, сферу его деятельности, которая долго оставалась загадкой. Он был частным ростовщиком, дававшим кредиты, в том числе, лицам из высокой моды. Возможно, в его логике я виделась как промежуточное звено к потенциальным заемщикам. Все же не зря меня знали в меховом и модном мире как лицо крупнейшей меховой монополии, со связями в прессе и мире моды. Гномик не подозревал, что я бесполезна для его целей.
Тем временем в еще живом СССР кооперативщики были в эйфории. Весной того же года, в конце апреля-мае, была огромная ярмарка в Париже, где Россия устроила экспозицию на коммерческой основе: гос фирмы и кооперативщики арендовали себе стенды за свой счёт, но через одного организатора: Торговую палату.
Это был полный маразм! Нас слепили с неизвестно кем, но там, через низкую перегородку, были смешные девчонки: одна, шатенка, - француженка, обожавшая поэзию и стихи. Мы обменялись с ней тут же сочиненными, достаточно длинными и ехидными, куплетами на французском: она срифмовала моё имя с курицей, а я её имя - с луком, а потом она подарила мне гениальную книгу: "Сто лучших стихотворений французских поэтов". Вторая девка ей не нравилась и она все время указывала мне на её проколы во французском языке: эта вторая, блондинка, была русская, похоже уже разведённая, неизвестно какими судьбами оказавшаяся в Париже эмигрантка, готовая пригреть любого случайного мужика.
А ещё там были кооператоры. После Нью-Йорка я уже поняла, что они страдают манией величия, одурманены успехом, нуждаются в переводчиках и потому щедро кормят в кабаках. Так мы продолжили тур уже по парижским заведениям. Кооператор сходу желал заарканить утонченную официантку, заведя через меня беседу. Выяснилось, что это - студентка факультета искусств, скульптор, что зарабатывает на учебу. Кооператор, с русской непосредственнстью нарушив этикет, допросил её, сколько получает, что почем. Удивительно, но девушка с большим достоинством исчерпывающе и без негатива ответила на все вопросы, так, что он понял, кто он и присел.
рисунок: Г.Коревых, 1992
Продолжение:
http://www.proza.ru/2017/09/05/877