Продолжение.
Начало: главы: 1,2,3,4,5,6,7,8,9,10,11
Глава двенадцатая
Что ж, пока суд да дело, Мане надо было спешить на занятия, хотя кругом было неспокойно и даже страшно. Пуля-дура не раз свистела над бедовой головой молодой фельдшерицы, а она бежала через заросший бульвар в училище или в больницу, и только ангел-хранитель незримо хранил ее в пути. Однажды пуля царапнула за ногу, ничего не поделаешь… Все ее однокурсники как-то сплотились; в свободное время жарко рассуждали о том, что сейчас происходит в Москве и в Петрограде. Иной раз отчаяние сжимало сердце: Мане чудилось, что не увидит больше своего любимого друга. Она тайком горько плакала по ночам, чтобы не потревожить родителей.
Однажды ночью отца разбудил стук в двери. Владимир Матвеевич вскочил с постели и приготовился защищать семью. (На такой случай он клал возле кровати топор.) Маня бросилась в прихожую, но отец удержал дочь, не допуская к дверям. Кое-как Маня вырвалась, и что же – слышит голос своего старшего брата Жени, он приехал из Гельсингфорса! Она распахнула дверь и впустила его, к большой радости перепуганных родителей. Все плакали, целовались, не могли наглядеться на Женю… Он, правда, сказал, что ненадолго заехал, потому что был направлен Петроградским матросским ревкомом для подпольной работы в Киев.
– Ах, Маня! Кто моря не видал – тот и страху не знавал. Как оно сурово и прекрасно, – говорил он сестре, блестя глазами и греясь у печки, – когда теперь увижу его? Сейчас на большие дела замахнулись.
Он слегка покашливал, и Мане как фельдшеру это не нравилось. Она беспокоилась за брата все больше. То, что он рассказывал, походило на какой-то странный сон: в Смольном, в Петрограде, власть Советов. Значит, все правда, и жизнь трудящихся будет прекрасной, как в сказке, как в мечтах! Да, да, конечно, еще много придется пережить и осилить, но главное – мы победили!
Маня смотрела брату в глаза, ловила каждое его слово, а думала… думала о своем Лушеньке! Как он там? Письма давно не приносят… До писем ли сейчас?
Наконец, заговорили о другом. Отец первым спросил:
– Что же, сынок, не расскажешь нам о женке? Под венец пошел без благословения… Ну, да что уж теперь! Худо, конечно, не по-православному. Хотя, это я так, к слову, браниться не буду. У вас теперь другие правила. Будьте счастливы, разумеется, если сможете.
– Прости, папа! – Женя наклонился, схватил руку отца и поцеловал крепко, как в детстве. – Все так получилось нелепо! Правда! Я боялся писать, не хотел вас расстраивать. И потом, я ведь все время был на корабле. Меня избрали в Матросский комитет… Я исполнял задание ревкома, даже когда вернулся в училище.
– Лучше бы ты исполнял присягу! – в сердцах, неожиданно для самого себя, выпалил Владимир Матвеевич.
– Папа! Но ведь царь отрекся! Сам отрекся!
Владимир Матвеевич налился кровью до макушки, затопал ногами и стал задыхаться.
Манечка бросилась за лекарством.
– Володечка! Женя! – металась между мужем и сыном Паулина Лукьяновна. – Сейчас же проси у папы прощения! – вскричала она со слезами на глазах.
– Да за что же?! – недоумевал Женя. – Что я такого сказал? Папочка, папа! Прости меня, ради Бога!
Он увидел, что отцу стало совсем худо, и помог отвести его в спальню.
– Папочка, я перевез Дору в Киев. Она такая добрая, вот увидишь, а доченька наша просто чудо! – бормотал он, роняя слезы на безвольную папину руку, которую не выпускал из своих.
Владимир Матвеевич тяжело дышал, прикрыв веки, и казалось, не слышал слов сына. Той же ночью Женя простился и ушел, ему надо было торопиться. В Киеве было неспокойно. Киевская Рада не признала власть Советов и вступила в сговор с германцами. Все это могло плохо кончиться. Молодой мичман, якобы бежавший с семьей из революционного Петрограда с фиктивными полномочиями от партии кадетов, фактически собирал сведения о действительном положении дел и принимал участие в подготовке восстания.
Маня с мамой очень переживали о Жене, толком не представляя, как доберется он назад, в Киев. Казалось Манечке по ночам, что слышно, как свистят пули вдогонку любимому братику…
Внезапно приехал Лука Васильевич.
– Видишь, мамочка, в такое тревожное время Лушенька привез нам продуктов, – радостно сияя и гордясь мужем, говорила Манечка.
– Господи, стоит ли так рисковать? – волновалась Паулина Лукьяновна.
– Я очень журила его, а он отвечал, что просто места не мог себе найти без меня и весь испереживался… Ужас ведь, что вокруг творится! Я взяла с него слово, что больше не станет приезжать.
– Да разве такой богатырь усидит на месте? – улыбнулась мать, благодарно поглядывая в сторону зятя.
Лука Васильевич и в самом деле не выполнил данного жене обещания и еще раз приехал с продуктами. Как раз была большая перестрелка с чехами, чего только не было тогда. Видела Маня трупы без задней части головы или совсем без голов – это стреляли разрывными пулями, до тех пор неизвестными. И она ходила среди сложенных возле мертвецкой трупов, думая не раз, не брат ли ее где-то раненым или убитым лежит, не друг ли любимый? Письма плохо доходили, пока дождешься письма, то передумаешь Бог знает что…
Несчастная страна, между тем, дожила до Рождества Христова 1918 года и праздновала его, хотя и без прежней светлой радости и благолепия, однако повсюду. В церквах шли праздничные службы, и люди торопились в согретые, с грехом пополам, дома к скудным своим застольям. Поутихли расправы и бесчинства. Праздник Рождества и обновления жизни распространил по укрытой белым снегом земле короткое, временное затишье. И еще робкую надежду на прекрасное будущее, которое все никак не приближалось настолько, чтобы его можно было если не «пощупать», то хотя бы смутно различить в грядущей череде тусклых будней.
*******************
Продолжение следует