Эту историю поведал мне один мой хороший друг, который очень любит мытья в бане и слушать русский рок. Так как я и сам люблю мыться в бане и слушать русский рок, то пусть этот рассказ станет нам подарком на следующий День Защитника Отечества.
Жизнь, как известно, похожа на банку пива- кончается неожиданно, и потом всем очень жалко. Таким образом и живём на этой грешной земле.
Помню случай был в моей жизни. Решил я с другом (имени коего я называть не буду- буду звать его просто Товарищ) пойти в баню. Богоугодное, казалось бы, дело. Но не нужно забывать, что не один философ не определил ту грань, где кончается баня и начинается публичный дом.
Баня была первоклассная. Предбанник, отделанный синим молодым кафелем, был оборудован холодильником, куда мой лихой Товарищ тут же пристроил бутылку водки и семь банок отменного пива, а также музыкальным автоматом и телевизором. Немножко в стороне находился бассейн, похожий на небольшое горное озерцо. Наверное, по ночам к этому бассейну подходят большие перуанские ламы и хлебают хлорный раствор всей шеей. Симпатичная рыжеволосая менеджер по мылу вручила нам простыни, шайки и даже махровые полотенца с бахромой, которая, как я понял, изначально не планировалось.
-Ну, начнём, наверное!
Мой Товарищ налил себе водки, всадил её себе в глотку, крякнул, подобно бескрылой чайке, и взял веник. Верный знак- начинается тихий ужас.
-Сейчас тебе ад раем покажется!- крикнул он и со всей силы, которая только осталась в его искалеченном алкоголем организме, хлестанул меня по хребту.
Искры посыпались у меня из глаз, на секунду в них потух живой свет, который они до этого излучали, и парная превратилась в своеобразный аналог буржуйки.
В буржуйке это было жарко и темно. И я уже был не в одной пронумерованной, как в морге, простыне- на мне был мой любимый белый пиджак с булавкой, мой хаер был зачёсан как надо, волосы не были мокрыми- они были сухими. На них лежала моя любимая кепка а-ля Эдмунд Шклярский.
За моей спиной горела свеча. Я это помню… Но кто там держал эту свечу- я не понимал. Я будто бы был в тёмном ночном амфитеатре, который весь уместился в одной буржуйке. Сотни тысяч человек вмещал этот амфитеатр. У каждого из них были завязаны глаза, руки были связаны нитями, а во рту у каждого помещался мешочек с песком. Люди эти- все, как один, мужчины- будто бы хотели, чтоб я разрыдался, но я этого не делал, хотя и хотелось.
Вдруг один из них встал и громогласно запел:
«О ты, что пришёл сюда
Дабы узреть нас в нашем убийстве,
Помни, что ты человек и умрёшь
Страшной смертью, как мы»
Вслед за ним со своих мест повскакали со своих мест остальные и подхватили его странную песню:
«Как мы! Как Мы! Как мы!»
Мне стало так страшно, что захотелось уснуть и убежать одновременно. Чтоб наваждение прошло, я крепко зажмурился и крикнул во всё воронье горло.
И вновь всё вернулось на место- сауна, Товарищ мой тихо курил в углу предбанника.
-Ну что- отошёл?
-Куда?
-Ну! Это тебе решать!
Товарищ мой усмехнулся криво и, выплюнув цигарку в пустую сигаретную пачку, поднял веник, как победное знамя над Рейхстагом.
-Ну что, жемчуга тебе в трусы и Бутусова в сандалии!- заорал он не своим- обычным соболиным- а каким-то куньим голосом- Ещё раз- или как?
Он бы не отстал никогда в жизни- поэтому пришлось снова войти в парилку.
На этот раз на вхождение в банный транс потребовалось два удара веником.
Старики не унимались. Их руки уже были развзязаны, но глаза по-прежнему оставались закрыты. Вы не поверите, но у каждого из них из спины торчала бензопила, кажется немецкая. Каждый из них держал по свече, и горячий парафин заливал их кривые, покрытые мелкими бритвенными шрамами, руки.
Они снова пели, и песня эта из гимна превратилась в похоронный марш.
«Снова я иду по тропе,
По дороге из святых слёз,
Которые пролил ты,
Когда последний раз молился»
В сводах амфитеатра раздавалось эхо: «Молился! Молился!»
Мне стало непомерно жутко- ведь они приблизились ко мне с бешенством в трясущихся руках. Я не видел их глаз, но был уверен, что в них пылает ненависть и ярость. Как упыри и вурдалаки к Хоме Бруту, они тянули ко мне свои костлявые руки.
-Стёпа!- заорал Товарищ над моим ухом. От него несло дешёвой водкой и папиросами- Ты жив? Если ты жив, сматерись!
Я сматерился. Благо я это дело люблю.
-Может, ещё разок?- спросил Товарищ.
-Что?
-Ну… того… Отстегать тебя?
-Нет уж! Иди ты в (заднюю часть спины)! Я больше в твою баню не ногой!
Любопытство однажды приведёт всю человеческую цивилизацию к краху. Это моя чёткая позиция по вопросу конца света.
Я подошёл к бортику бассейна. Прыгать я никогда особо не умел, а так как во мне 100 килограмм живого веса, простой прыжок «солдатиком» с борта угрожал превратиться в очередное цунами в центре нашего захудалого городка.
Но, тем не менее, я сделал это.
И вот они принялись за меня. Руки их были холодны, как лёд. Они вцепились в меня мёртвой хваткой, и на этот раз глаза их были открыты. Глаза эти- огромные и идеально круглые, как у совы- были налиты кровью. Зрачки отдавали желчью, и они, со всей ненавистью, на которую только были способны, сверлили моё тело.
Песня уже напоминала военный марш, и пели её не стройным хором, а кто как- кто высоко, кто низко, перебивая и заглушая друг друга, добавляя от себя нецензурные слова:
«Стелется туман над рекой,
Старый человек умирает,
И новый приходит на смену ему
Так повелось- в жаре холода нет»
И последнее «нет» снова разнесло громогласное эхо.
Из бани мой Товарищ вышел пьяным и весёлым. Распевая гнусавым голосом «Поедем, красотка, кататься» он засунул нос в карман штанов менеджера по мылу, и она пригрозила вызвать милицию.
Мы ушли. Ушли… Но я чувствую- какая-то часть меня осталось в той бане. Но нет- не лучшая, со всем не лучшая, а наоборот- худшая. Скверная, какая-то жёлтая, похожая на гной в глазах. Я вышел из бани обновлённым. Сил не было совсем, но почему-то мне хотелось жить. Хотелось просто поехать домой или в бар, напиться или послушать музыку. Мне хотелось дышать, хотелось жить. Старики с кровавыми глазами, их свечи и песни смыты водой и утекли в небытие, чтобы присоединиться к страшному чёрному шабашу: с котами, воем и котлами с зельем.