Николай Николаевич Широков подошёл к невысокому очень оригинальному забору, потянул на себя калитку. Она не открылась. Тогда он толкнул её от себя – результат был тот же. Озадаченный гость повертел головой, ища какую-нибудь скрытую от глаз хитроумную задвижку. Сколько ни приглядывался – ничего не нашёл.
Мужчина чертыхнулся, и хотел было уже уходить, как вдруг калитка сама открылась внутрь, как бы приглашая войти. Оказавшись во дворе, Широков оглянулся, и в этот момент, неподатливая всего несколько секунд назад воротная дверь, захлопнулась. Он снова покрутил головой, ища в этом неожиданном представлении тайные рычаги. Но, осознав, что самому не справиться с этой головоломкой, медленно побрёл к дому.
Вдруг из дома, навстречу ему, выскочила женщина. Заплаканная, с фотографией в руке она проскочила мимо Широкова, не обратив на него никого внимания. Вслед за ней появился хозяин – Лука Васильевич. Он улыбнулся, как смог раскинул в стороны руки и произнёс:
– Сколько лет, сколько зим. Какими судьбами, Николай Николаевич?
– Вот решил навестить старого товарища. Выдались несколько свободных деньков.
Поздоровались. Обнялись.
– Первый посвящаю тебе, Лука Васильевич.
– Спасибо, спасибо, что не забыл меня. Зайдём в дом или во дворе у яблоньки посидим?
– Давай на свежем воздухе. Погода так и подсказывает...
– Налей и выпей? Угадал?
– Не скрою. За рюмкой оно как-то лучше разговаривать. Мысли, как ручеек, льются.
– И я того же мнения. Проходи к столику, остынь немного с дороги, оглядись.
– Я тоже, Лука Васильевич, не с пустыми руками. На, возьми.
– Мы сначала, Николай Николаевич, попробуем мою настойку на рябине, а потом уж твою городскую.
– Не против.
– Помню, помню приятную горечь твоей рябинки.
– Я быстренько в дом, а ты стели скатерть. Да не осматривайся, бери газету - будет скатерть.
Через несколько минут на столике под яблоней, с которой свисали спелые краснобокие плоды, появилась пузатая бутылка с красноватым напитком. К ней хозяин принёс белые грибочки, заправленные местным ароматным подсолнечным маслом, укропом и чесноком. Хлеб, жареная курица, помидоры, перец дополняли разнообразие еды. Знаменитые рюмочки с ручками и соль Лука Васильевич принёс отдельно.
– Со свиданьицем, уважаемый, – произнёс хозяин.
– Со встречей, – ответил гость.
Выпили по одной, второй, третьей. Лука Васильевич вытащил из кармана кисет с табаком.
Скрутили цигарки. Николай Николаевич – сигарету самокрутку, а Лука Васильевич по обыкновению, - козью ножку. Прикурили. Запыхтели. Затянулись.
– Про болячки говорить не будем, – начал разговор Николай Николаевич.
– Не будем, – согласился Лука Васильевич. – Сколько о них ни говори – их меньше не будет.
– А почему женщина выбежала от тебя такая расстроенная? – неожиданно спросил гость.
– Понимаешь, Николай Николаевич, сын у неё пропал. Уехал в город и вот уже месяц никаких вестей.
– А ты тут причём, Лука Васильевич?
– Как тебе сказать попроще. С некоторых пор я стал, как бы, ясновидящим.
– Что ты говоришь? Неужели…
– А ты заметил, что тебе не открылась калитка?
– Я ещё посетовал, мол, раньше она открывалась свободно, а тут вдруг на тебе закапризничала.
– Это я ей послал приказ.
– Как послал?
– Представь, мысленно. И она меня послушалась.
– Да ты, Лука Васильевич, сказки-то мне не рассказывай. Я же не ребёнок.
– Это, дорогой друг, вовсе не сказка, а быль.
– Вот дела, а как же…
– А произошло это так. Полез в погреб за картошкой. На середине лестницы у меня закружилась голова, и я, видимо, упал на земляной пол. Сколько пролежал не помню. Когда очнулся, в голове - шум непонятный. Кое-как вылез из погреба, и ноги сами понесли меня домой прямо под образ Николая Чудотворца. Эта икона мне от матери с отцом осталась. Раньше я не молился, а тут осенил себя крестом и прочёл молитву «Отче наш». После поклонился трижды и посмотрел на образ. Вижу, что над головой Николая Чудотворца сияет, как бы, небольшая радуга. Протёр глаза и снова трижды перекрестился. Голова перестала болеть, по телу растеклась какая-то сладкая истома. Мне стало так хорошо, как никогда, и потянуло в сон.
Проснулся рано утром и вышел со двора. Как раз в это время люди провожали своих коров в стадо. Мимо прошла продавщица Клавка со своей «Петрушкой». Глянул на корову и меня осенило. Говорю Клавке, мол, не гоняй сегодня в стадо, она отелится. А Клавка мне в ответ: «Рано ей ещё». Потом днём за ней прибегали, чтобы она забрала телёнка с коровой из стада. С тех пор всё и началось…
Николай Николаевич посмотрел в глаза другу детства. И вдруг почувствовал в них огромную силу, чего раньше не замечал. Взгляд пронзил гостя насквозь, и тот почувствовал, что не может пошевелить своим телом. Лука Васильевич отвёл взгляд, и организм обмяк.
– Однако ж, Лука Васильевич, я ощутил силу твоего взгляда.
– Лучше это дать понять молча, чем доказывать на словах.
– И как же ты теперь?
– А так, хоть на улицу не выходи. В каждом вижу изъяны, но, как могу, помогаю людям.
– Трудно, наверное, тебе, Лука Васильевич? Нелегко нести эту ношу.
– И трудно, и легко. Легко, потому что могу помочь людям. Трудно от того, что к концу дня начинает болеть голова от пережитого.
– Лука Васильевич, а как ты это видишь? Можешь объяснить просто.
– Болезнь вижу в виде чёрных пятен: где в организме непорядок, там – чёрное пятно, где всё нормально – белое. А в судьбах людских, где горе - там перед собой вижу картинку. По ней и говорю, что и как делать.
– Само по себе это, конечно, не придёт, Лука Васильевич. Силой своего только разума этого не приобретёшь. Думаю, в твоём случае Бог наделил тебя этим даром ясновидения. И эта ноша, чувствую, нелегка. Так?
– Ты прав. Скрывать не буду. Без этого мне жилось легче. А сейчас я, вроде, как на службе у Господа Бога. И его волю должен нести сполна и до конца.
Друзья детства за разговором и не заметили, как подкрался тёплый августовский вечер. Лука Васильевич сходил домой и принёс ещё одну ёмкость рябиновой настойки. А к ней – малосольные огурцы, картошку в «мундирах» и первый арбуз. Толстая свеча в гранёном стакане символизировала их тёплую дружбу и привязанность. Хозяин зажёг её и внимательно посмотрел на ровный пирамидальный огонь. Это короткое оцепенение, которое захватило и Николая Николаевича, длилось недолго. Оно напоминало об ушедших близких им людях. И кое-что ещё. Через время Лука Васильевич, улыбаясь, сказал:
– А что же ты, друг мой разлюбезный, не хвалишься своей обновкой.
– Какой обновкой? Я вроде ничего не покупал. Что ты имеешь в виду?
– Подумай, что у тебя произошло такого, о чём ты мечтал всю жизнь?
– А-а-а, – потянул Николай Николаевич. – Ты и это видишь?
– Я увидел в тёплом огоньке свечи книгу. Что же ты скрываешь от друга, что стал писателем?
– Да, какой я писатель. Так. Для себя что ли. Думал, когда буду уходить. Ну, понимаешь.
– Ладно, доставай свою зелёную книжку.
– Ты и цвет обложки видишь?
– Ой, Николай Николаевич, я много чего вижу, только не всё говорю.
– Так и быть, я разоблачён. Достаю, достаю книгу и бутылочку, чтобы обмыть первенца. Вот с надписью дарю тебе свой прожект от чистого сердца.
– А о нашем детстве написал?
– Прочтёшь, тогда изложишь свои соображения.
– Ты думаешь, что я и критик от Бога?
– Думаю.
– Нет, Николай Николаевич, литературный труд – это особый дар. Таким промыслом Бог одаривает не каждого. И эта ноша тоже нелегка. Сколько мыслей, характеров, людских поступков надо пропустить сначала через себя, а потом внятно изложить на бумаге, чтобы всякому стало понятно, о чём идёт речь.
– И здесь ты прав. А говоришь не критик. Ишь, как верно изложил мысль.
– Интуиция подсказывает мне, Николай Николаевич, что на этой книге ты не остановишься.
– Мне возразить нечего. Готовлю вторую книгу к изданию. Издам – привезу.
Глубокая ночь с лунной подсветкой пригласила домой собачку Гаврика и кошку Шуру. Они осторожно подошли к столу, прислушиваясь к голосам. Не почувствовав угрозы, питомцы дома легли у ног хозяина, терпеливо дожидаясь угощения.
– Пришли мои друзья малые. Нате вам и косточек, и немного мяса. Давайте я вас поглажу за службу сегодняшнюю и предстоящую.
– Хорошо у тебя, Лука Васильевич. Прямо рай деревенский. Мне во сне иногда снятся и речка Улыбыш, и графские развалины, куда мы бегали за клубникой и малиной, и церковь порушенная, где играли в войну. Да, течёт время. А не собираются ли восстановить церковь?
– Вроде бы зашевелились. Я за свой промысел денег с людей не беру, но некоторые обижаются, что отказываюсь от благодарности, вот и собирается у меня небольшой капитал. Я его на церковь отдам. А насчёт того, что в деревне хорошо, ты прав. А ты приезжай ко мне погостить. Может, здесь и книга станет писаться лучше. А?
– Дело говоришь, Лука Васильевич. Приеду, обязательно приеду.
Луна зашла за тучку. Два друга одновременно подняли головы, однако каждый подумал о своём, но главное - с добром.
Когда Николай Николаевич умостился на ночлег, то заметил, что его друг молится. Отдельные слова доносились до слуха. Среди них услышал и своё имя.
Оба поднялись утром рано. Но, как оказалось, Лука Васильевич встал раньше друга. На столе уже лежала стопка блинчиков, а на сковородке – румяный лучок. Пахло маслом, почему-то жмыхом, который в голодуху ели. Пахло детством. Вот за этим ощущением и приезжал городской гость в деревню.
Позавтракали. Поговорили. Закурили. Присели на дорожку.
Николай Николаевич с авоськой колких молоденьких огурцов, ароматных яблок и большим арбузом подошёл к калитке и хотел протянуть руку к ней, но она сама открылась, отпуская дорогого гостя в добрый путь.