Взлетела железная кровать
– Неподалеку ураган, наверное, – рассуждаю. – Или характер у нее такой «летучий».
Мне бы забыть, не вмешиваться в это дело, но зазевался…
– Кровать-то не посторонняя! Даже наоборот, – приглядываюсь, – это моя железная кровать.
Здесь как раз и отступить – налетается, мол, вернется. Некоторое разумное время можно обойтись. Спать на полу или в креслах. Жестковато, конечно, зато не надо будет застилать. Но все, поздно!
– Кто бы подумал? – пытаюсь осмыслить. – На этой влетевшей кровати – Я!
Торчу под облаками – жуть. Ноги под себя подобрал. Стараюсь на землю не очень-то глазеть. Однако получается трудно: щетина лесов с лентами шоссеек, с кубиками домишек кружит голову, тянет к себе, вниз. Нужно бы отвлечься, но чем?
– «Из-за острова на стрежень…» – запеваю для храбрости. – «На простор речной волны…».
– Неостроумно! – слышу у самого уха – чуть с кровати не сиганул от неожиданности. За правым плечом – девица, волосы развеваются на ветру, сама, кажется, неполностью одета, мерзнет, закутавшись в одеяло, лицо незнакомое. – Не время для песен, – вздыхает.
– Как вы смеете здесь находиться?! – слышу из-за левого плеча и, обернувшись, наблюдаю солидного дядю в костюме с жилеткой и даже при лакированных ботинках. – Ну? Отвечайте! – сердится он, упираясь плечами в спинку кровати. – Что вы здесь делаете?
– Я… – отвечаю (так это он напористо интересуется!), – я здесь торчу.
И девица, развеселившись, хохочет как сумасшедшая, а дядю распирает от злости, и глаза на ниточках, как у рыбы-водолаза. Лягнул он меня ногой. А когда я ответил ребром ладони по этой ноге, дядя закончил пузыриться, съежился до нормальных размеров, спросил:
– Что вы делаете здесь, в чужой кровати, с моей возлюбленной?
– Это моя кровать! – в свою очередь возмущаюсь я. – Шишечки на спинке потеряны и одеяло в клетку.
– Шишечки? – недоверчиво цедит он, оглядываясь на ажурную спинку (а девица опять ухмыляется). – Никогда не обращал внимания. Не факт, что они здесь когда-нибудь были, эти шишечки. Одеяло стандартное. И кровать… в конце концов, не суть важно, чья она. Но ответьте в таком случае: что вы делаете в этой кровати рядом с моей любимой?
– Торчит! – вспомнила на удивление смешливая девица. – Он здесь торчит, разве не ясно?
Похоже, дядя уже не прочь был бы врезать этой непосторонней ему особе: даже ботинком дрыгнул и кулаки сжал. Но несподручно оказалось, кровать хоть и двуспальная, тесное место – на пути был я. Дядя вскочил (болезненно скрипнула кровать, заваливаясь на бок, я чудом удерживал равновесие!) и заорал так, что можно было смахнуть нас обоих этим своим криком.
– А ты, мошенница?! Чем оправдаешься ты?
– Не смей раскачивать кровать, – ровным голосом потребовала она, впрочем, цепляясь за спинку худенькой, бледной рукой. – Вдруг перевернется?
– Плевать! Замечательно, если перевернется. Неужели ты не понимаешь, что теперь мне, может быть, не хочется жить? – и чтобы стало понятнее насколько ему все равно, дядя заскакал по козлиному – дико и неуклюже.
Здесь уже разобрало меня, собственно, что же? – может человек насмеяться последний раз в жизни…
– Надоело жить? Понимаю… – по хорошему обращаюсь к этому прыгучему человеку. – Со мной, если честно, такое случалось: податься некуда или, там, денег негде перехватить, а то еще с похмелюги. Но все как-то утрясалось… выправлялось, вот что! И сегодня в этом летучем троллейбусе – утрясется как-нибудь само собой.
– В троллейбусе? – недоумевает мужик.
– То есть, в кровати, конечно, которая напоминает городской троллейбус в час пик. «Биток», не протолкнуться от граждан пассажиров.
– От пассажиров? – озирается он.
– Образно говоря, – объясняет девушка. – Метафорически.
– О! – мучается он. – «В троллейбусе» «денег ему негде занять»… и с этим ничтожеством… почему? Вот… – лезет в карман он и достает пачку кредиток. – Деньги нужны? Вот!
– Ладно, – говорю, – успокойся, плесень. А не понимаешь человеческого отношения, схлопочешь по рогам… да не дергайся ты, мужик, ну, оговорился я! «По рогам» образным, метафорическим…
Но вижу, крепко его эти нарисованные «рога» раззадорили. Прилег я на спину, поперек кровати, ноги свисают в пустоту. Разбирайтесь сами, в конце концов, а я – щурюсь, мол, здесь под солнышком и не более того! Красота… облака, просторы. Разве прохладно немного, но ничего не поделаешь, небеса.
– Эх, что там! – вздыхает дядя и (наблюдаю краем глаза) запустив руку под кровать, осторожно вытягивает оттуда накрытый белой салфеткой поднос с закусками, водочкой и даже шампанским.
– Ну, дела… – удивляюсь, заглядывая вниз, нет ли чего еще? Но, дудки, воздушная бездна там, под кроватью.
– Ваше появление не предусматривалось, – раскупоривает он шампанское. – У нас только два бокала. Налить вам в рюмку или пьем в очередь?
– Да хоть из горла, – изо всех сил вежливо сообщаю ему. – Очень своевременно такое ваше волшебство.
– Ничего сверхъестественного. Этот поднос сервируется заранее и ставится рядом с кроватью на расстоянии вытянутой руки. Мы пьем вино, а потом любим друг друга.
– Красиво, нечего сказать. У меня на расстоянии вытянутой руки хранятся шлепанцы.
– Лишнее доказательство того, что эта кровать моя. Ваше здоровье!
Выпили мы втроем, закусываем и тут я, что-то, впервые засомневался: моя ли действительно лежанка? Даже приподняло меня от сомнения. Но глянул на одеяло, про шишечки вспомнил, – койка законная, моя.
– Так вы, стало быть, поэт? – интересуется дядя, плеснув по второй.
– Нет, – отвечаю, – человек я порядочный, зачем оскорблять?
– Как я любил эту женщину! – после пятой рюмки начал жаловаться дядя (а девица пустила скупую слезу, хотя по большей части молчала, будто происходящее уже ее не касается). – Но, увы, все проходит.
– Не переживай! Еще наладится у вас, может быть.
– Теперь у нее другой, – объясняет он мне. – Поэт. Впрочем, ошибка! По рогам за «поэта», да?
– Ладно, – толкую, – уступил бы тебе эту кровать, сошел бы, да некуда.
– Пользуйся, зачем мне теперь? Взлетайте под небеса, парите себе на счастье, друг-поэт. Кровать как новая, я пружины менял, ремонтировал.
Откидывает он матрац – мать честная! Вполне посторонние пружины: новенькие, улучшенной конструкции. Наливаю рюмку для храбрости и признаюсь без церемоний:
– Такая невезучая история, перепутал я, братцы, кровати. Поступайте со мной, как хотите.
– И что же? – не понимает дядя.
– Извините, – говорю и пытаюсь представить, что сейчас со мной будет. – Кровать ваша.
– Забудь, – вздыхает он. – Сиди и не дергайся.
– Как же забыть… – толкую. – У вас, понятно, привычка такая (а может быть, извращение сексуальное) – взлетать и парить, а я-то при чем? За что ж мне такое наказание?
– В другой раз будешь внимательней. Впрочем, его может не случиться, другого раза. Да и какое это теперь имеет значение? У нее есть поэт.
– Конечно, – сладко жмурясь, оглядывает небесные дали девица. – Теперь у меня поэт.