Явился и природнился
Вероятно, явился я миру во времена умеренного тепла и ласкового солнечного света, когда благоухало всё вокруг летним счастьем. Помню, небольшой загон для меня и сестры был стерильно пуст и приходилось резвиться с кусачей стервой, появившейся на свет сразу же за мной вдогонку. Наша молодая мать Джипси ощенилась впервые, и окрепших оказалось нас только двое, с молоком матери всосавших в себя здоровье, красоту, вольность и мощь непобедимых предков ротвейлеров.
Смутно припоминаю, как, неожиданно нагло прервав мой полуденный сон, незвано пришли люди, как таскали они меня, полусонного, по рукам, как сюсюкали в морду и настырно заглядывали в глаза, стараясь понять, нравятся ли они мне. Кажется, я игриво лизнул в порыве радости нос младшего людина, и он конечно же не захотел со мной расставаться. Всю дорогу к новому месту жительства он прижимал меня к себе, не давая даже лапы размять. А будка, с размахом выстроенная добрыми людьми для моих развлечений, оказалась аж в три этажа. Там по закоулкам мои люди натащили мебели и облюбовали каждый для себя по одному тесному углу, огороженному дверью, а я вольготно разместился посередине гостиной комнаты, откуда хорошо просматриваются кухня и вход. Это самые интересные места на территории моего наблюдения.
Я очень люблю, когда приходят чужие люди, показывать свою неописуемую красоту и невероятную силу, из кожи вылезая при демонстрации им своей искренней радости, выставляя, заигрывая, клыки и подавая звонкий голос. После моего дружеского приветствия гости шарахаются к стене или пятятся к выходу, а прихожее помещение переполняется запахом моей победы, страх людей, вскружив мне голову, заставляет стараться приветствовать чужих ещё активней.
Но мои люди неправильно воспринимают мой талант, наверное, боятся, что я захочу жить с другими людьми в чужих будках. Эх, почему мои люди не улавливают главное, что пёс я породистый и верный, не какой – то бурый прохвост, я честно природнился с милыми людьми, которые прижились в моём доме задолго до моего появления и обеспечили моей будке достойный порядок. Только старший людин, зачем – то во мне сомневаясь, прячет меня от гостей своих на террасе, хочет, чтоб играл я только с ним. Даже когда я на улицу его веду, выгуливая перед ночью тёмной, людин злится, если бегу я быстро и резвлюсь без него. Ну не может понять головой своей человеческой, что, передвигаясь только на задних лапах, скучный он мне соперник.
Вот совсем другое дело соседский пёс лохматый, поведавший мне новости округи, наматывая круги скоростные, пока люди наши, гордо называющие себя хозяевами, стоя на одном месте, болтали между собой о сущей ерунде. Лабрадор, обнюхивая меня с уважением, тихо поинтересовался:
— Новенький? Куплёныш или найдёныш?
— И так, и эдак, но по - любому я счастливчик: и при людях, и при доме. А разве бывает иначе?
А он мне, потрясая хвостом и шерстью, тихо так на ухо отвечает:
— Значит, о собаках бездомных, что на улицах живут и своих людей найти не могут, ты даже не слыхал?
— Да ну, не бреши! Людей же больше, чем собак! Как такое может быть? Я так чётко понимаю, что каждый уважающий себя пёс должен заботиться не только о себе, но и о человеке. Иначе, какой же смысл в жизни такой собачьей? Я вот, например, сразу троих людей воспитываю, сил своих на них не жалею, к уму да разуму приучаю. А у тебя сколько людей в подчинении?
— У меня один любимчик! Жалко его, бедолагу, когда уйду я в никуда, совсем он без меня зачахнет.
— А ты и не уходи! Я о своих людях решил заботиться вечно. Не понимаю, как они вообще дотянули, выжидая моего появления в доме. Они же совсем беззащитные, слабые и хилые. А всё потому, что хлебать не умеют, да и вкуснятину в рот крошками закладывают, мусоля и жуя медленно и лениво. Аж смотреть противно! Ты видал, какие у людей зубы тупые?
— Конечно! Я с начала жизни это знал. Ты своих людей обязательно научи глотать кусками и ловить лакомства на лету. Вот полюбуйся на моего человека – весит как конь! А твой что ли совсем жрать забывает? Ты ему напоминай, а то он облазить у тебя начнёт, что только псам разрешается. А ещё я своего людина научил ронять на пол колбасу. Очень вкусная и нужная команда, я на него так жалобно гляну, что кусок из рук и выпадает. Ты своей людинке тоже привычку привей, чтобы она, каждый раз открывая твой холодильник, не забывала делиться добычей с главарём стаи. А то эти новоиспечённые так называемые хозяева наслушаются советов собаководов и начинают кормить по часам псов породистых, как коров дойных: на заре да на закате. Есть тут у нас один бесхвостый, впроголодь со своим людином под мостом живёт, хлеб для птиц подбирает. Ой, глянь – ка, наши люди от нас отбились, назад побрели! Совсем я с тобой забрехался, а мне своего людина в будку тащить надо, место ему ещё нагреть да завтра разбудить не забыть…
И, очень важно себя презентуя, поковылял профессор округи домой, ведя на коротком поводу своего людина, а я плетусь с прогулки и думаю о тех псах бездомных, которые, хвосты поджав, облизывают самих себя! И этот лохматый профессор уходить в никуда надумал. Ну уж нет, я не такой эгоист! Лучше я отправлю в никуда диван кожаный, занимающий половину моей комнаты и смердит трупятиной, провоцируя меня на драку, скрывает в швах своих глубоких некие таинственные запахи неведомых зверей. Я этот предмет интерьера на дух не перевариваю, сегодня же ночью, когда мои люди угомонятся, а диван, как всегда, набросится на мой нюх, я решительно задам ему трёпку и отправлю жить на улицу, вон из моего дома коту под хвост…
Творец оживления
Лежу привольно в гостиной комнате, чую, как просыпаются люди мои: в углах своих закопошились, дверями захлопали, и до ушей долетает лёгкий шорох шагов спускающейся на мой излюбленный этаж людинки. Она у меня ласковая, легко поддаётся воспитанию, но бракованная – нюх напрочь потеряла. Я за её шалостями на кухне часто наблюдаю, как она может долго играться с мясом, делить его на части, раскидывать по кастрюлям, по тарелкам, но, что удивительно, не выронит слюны ни капли! Этот свой дефект она хорошо скрывает под умением много и громко лаять.
Так вот, растянулся я по–хозяйски в центре внимания, изображаю любимый коврик людинки, жду, важничая, радостных утренних приветствий, а она глянула в комнату и как закричит на весь дом:
— Нет, вы только полюбуйтесь, что натворил этот вислоухий гад!
Я даже глаз приоткрыл от возмущения! Натворил?! Она назвала мой тяжкий труд творчеством! Согласен, полюбоваться есть на что, но, восхищаясь, вовсе не обязательно занижать мои кропотливые старания. Трудился не для себя, а ради общего веселья, победив вонючего монстра, разодрав ему брюхо и выпустив поролоновые кишки. Его торчащая в зияющей дыре ржавая пружина напоминала кость сгнившую и своим видом подпортила моё самочувствие.
Вспомнив жестокий неравный бой с припёртым к стене противником, я изрыгнул обрывки ниток прямо к подножию изуродованного дивана. На шум оживления прибежал и старший людин, но он сухо порадовался моей победе над обтянутым кожей чучелом:
— Да ладно, диван всё равно был старый.
Вот так удар под хвост! Оказывается, он был стар, поэтому мне, молодому бойцу, теперь позорно праздновать триумф. Эх, не научились ещё мои люди веселиться просто так, без всяких причин. Щенячий восторг получается только у младшего людина, который, вбежав в гостиную, потеребил мои уши:
— Спасибо тебе, морда! Теперь у нас будет новый диван!
Ой, и люблю я его позитивный взгляд, тут же приглашаю сыграть партию по перетягиванию кухонного полотенца. А людинка, опускаясь на четвереньки и подбирая сплюнутую мною жижу, коварно выхватывает игрушку и пускает скупые слёзы радости:
— Как же я устала! От постоянных нервотрёпок, от разорванных полотенец, от забрызганных слюной обоев, от шерсти и грязи. Не могу больше! Я вообще хотела пекинесу.
Она пекинесу хотела? Да поймаю я этот клубок криволапый сегодня же на прогулке, притащу ей гостинец, пусть себе позабавится. Давеча обнюхивал я в кустах лупозыра заморского, ноздрями в скалу треснувшегося, пока его люди вдоль реки носились и хозяина своего пропавшего выискивали. Незачем мне тоска и сырость в доме, уж чем бы людинка не тешилась, лишь бы не скулила!
Ну а старший людин к партнёрше своей подлизывается, он всегда к ней ластится, когда мяса хочет, его голод прозвала людинка «любовью», и трётся моя пара между собой без склок. Говорит он ей, брезгливо разглядывая оставшееся пятно на ковре:
— Хорошо, запишусь я в собачью школу. Будет у тебя время отдохнуть от нас или порядок навести. Чёрт с ним, с этим диваном, давно уже выбросить надо было.
Вот собственно, вынюхав о диковинке, ранее не слыханной, я и вытащил на улицу своего младшего людина. Спешу на встречу с лабрадором, весело подпрыгивая, а чужие люди стороной нас обходят, уважение своё выказывают, путь освобождают, видят же: дело у меня неотложное. Даже младший людин понимает, торопится на поводке справно, не отстаёт, не упирается. Подбегаю к лохматому другу, язык вываливаю и спрашиваю:
— Вот скажи мне, профессор, школа собачья, это хорошо?
— Да, это удача редкостная! Бывал я там в молодости. В основном, молодёжь собачья в тот клуб развлекательный своих людей подтягивает. Сборище разношёрстое, но самый изобретательный в собачьей школе – это, конечно, собаковод. Он, шельмец, такие трюки людям придумывает, что даже отлить нужду позабудешь отлучиться. Хохмы наглядишься, что живот колоть будет. Я те комедии до сей поры во снах вспоминаю. А ты и впрямь, счастливчик, если тебе школа собачья светит!
— Ей–ей, куда уж больше! Ну, друг, не серчай на меня за спешку, но мне на охоту пора, пекинесы нам в доме не хватает! Я мухой слетаю вон в те кусты, оставлю сообщение и помчусь лупозыра выискивать...
Ответственный управляющий
Да где же он? Который день кусты эти вынюхиваю, помню же, что оставил его здесь. Эх, нашли, наверное, мою заначку проныры, ищейки двуногие. Ах, пёс с ними!
И тут упираюсь носом в колоду полутрухлявую, кем–то старательно упрятанную в высокой траве. Вот это находка! Даже не верится, какие нужные вещи можно обнаружить, гоняясь за ненужными. Ну чем, сам себя спрашиваю, это не пекинеса? Размер один в один, а толку больше: есть теперь и мне чем клыки начистить.
Несу гниль увесистую, гордо виляя хвостом, а людинка где–то сзади семенит, на уток неугомонных отвлекается, без меня вот–вот заплутает. Так я неподалёку пасу её гуляние, а сам территорию помечаю, от зверья дикого округу уберегаю.
Гляжу со стороны моста, прихрамывая, незнакомый шибздик шкандыбает, а впереди него порывисто несётся дылда сухощавая. Глазом знатока примечаю: голодом морит людинку живодёр голощапый. Вот она агрессию свою издалека и выкрикивает:
— Вы что себе позволяете?! Сейчас же пристегните собаку! Я на вас жалобу напишу!
А кобель облезлый, хвост поджав, между ног крикуньи прячется, но порядки свои навязывает:
— По какому праву ты, волчье отродье, про намордник забыл? – скалясь, щетинится.
— Ты на кого пасть раззявил, шакал плешивый? – рычу, еле сдерживаясь на гостей залётных, - околеть в моих клыках задумал, перхотун кисломордый!
Ай да славная потасовка сгущается! Ан нет! Моя людинка очень некстати азарт обламывает и, пристегнувшись к ошейнику оттаскивает меня от бешенной компании. И тут как – то сама собой начинается партия по перетягиванию поводка и как всегда конечно же заканчивается моей победой. Вот только людинка моя, потеряв равновесие, падает на колени и портит наш общий победоносный вид перед дурагоном и его дурындой. Прыть моя увядает и, помогая подняться своей людинке с колен, понуро волочёмся мы домой.
Я её уныние понимаю: сезон охоты на лупозыров окончен, а мы без добычи остались; вещицу, полезную в хозяйстве, при ругани потеряли, да ещё чужачка озверевшая словом царапнула. Идёт моя людинка с прогулки невесёлая и не понимает, что люди в злодеев превращаются по вине псов тупых, таких как этот прихвостень. Ума у него не хватает свою стерву социализировать, вот она, озверевшая, и набрасывается на мирно разгуливающих прохожих! Значит так, сам себе думаю, ещё раз я этого шибздика встречу, тут же порву на тряпки! Пусть у дылды другой пёс приживётся, в заботе сердобольной мослы её мясом обрастут, и научится она веселиться. А моей людинке намордник зачем? Она же безобидней вороны, знамо дело, я про него и забыл за ненадобностью.
Но как бы там ни было, мы научились оставлять все неприятности с наружной стороны дома, даже церемония торжественного входа сработана: вытирает мне людинка лапы сукном и получает умиротворение, а мне щекотно и радостно! Потом спешит она в мокрый загон, где в углу вырыта глубокая лужа. В ней, бултыхаясь, смывают чистюли с себя вкусный запах полезной информации, заливая его зловоньями химическими.
А я вбегаю в гостиную и вижу, что ушёл диван кожаный в никуда. Ура! Раздолье в приволье! Старший людин выставляет меня на террасу, и дверь подло за хвостом моим закрывается. Я упираюсь в стекло, добротно мною заляпанное, чтоб птицы не зырили в опочивальню, и думаю о том, что пришла пора ограждения эти из дома выставить. Уж очень они невовремя захлопываются и только в угоду людям открываются! Снова начинаю я с полной ответственностью занятие творческое, лапоприкладное…
Звериные забавы
Ух и ночка выдалась жуткая! Мало того, что детёныши соседские, в мертвецов разряженные, у двери моей, в очередь выстроившись, настырно попрошайничали, огромными мешками потрясывая, до самой полуночи уснуть мешая, так ещё и враг в мои покои притащился, на место кожаного старца водрузился да пуще прежнего дивана смердеть новизной разохотился! Не смог я свыкнуться с вонючкой четверолапой без башки и хвоста и переселился в кухню. А здесь, ну где ни лягу, туда сразу же людинке ступить надобно. Бренчит она чашками, мечется промеж стен и бубнит утреннее приветствие:
— Нет, конечно же, нельзя своё величие расположить в пустой гостиной комнате! Обязательно надо под ногами мешаться?! - вытаскивая из моего холодильника жирномясую кость, говорит она старшему людину, в углу кухни мирно листающему мою газету и крошку за крошкой глотающему завтрак.
И что он вынюхать пытается, псинам подражая, изучая страницы бумаги, заляпанные печатной краской? Это же игрушка для трёпа, нет там ничего ни для глаз, ни для носа! Не знает он, как забавно шелестит свежая газета из ящика почтового, разрываясь на мелкие части. Ну а коробки, любезно доставленные для меня почтальоном, так и вовсе подарки судьбы: раздирать их одно удовольствие!
И ведь что интересно – люди мои тоже в картоне для себя разный мусор находят и, красотищей называя мишуру, растаскивают по своим норам, захламляя жилое помещение, а самые ценные вещицы в мусорное ведро определяют. Эх и завидую я котам помойным, владыкам городской свалки!..
— Собирайся, морда, поедем в школу собачью, - обрывая в полудрёме мои мечты, вдруг сообщает старший людин, помещая на верхнюю полку стопку игриво шуршащей бумаги, и берёт ключи от автомобиля.
И я, всегда готовый к экстремальным поездкам на задних сидениях, до боли в хвосте выказываю радость невероятную, позабыв аппетит свой жоркий. Ведь ничего нет увлекательней, чем глазеть на дорогу, вдоль которой мелькают иногда собаки, теряясь в толпах человеческих.
Мой людин отважный, рулит свободно, будто парящий альбатрос, его крупная голова на мощной шее монотонно сливается с округлым торсом, выдающим недюжую силу, и предполагаю я, зорко глядя в стекло лобовое, что мы с ним одной масти.
Гордо, на равных входим мы в зону клуба увеселительного, переполненного запахами, криками и лаем. Вижу: атмосфера на поле брани не взахлёст радушная, люди собрались вздыбчивые, воспитать их с полугавка не получится.
Так я присаживаюсь настороженно, нос по ветру держу, не спеша клоуна-собаковода выискиваю. А вместо обещанного весёлого трюкача выходит на середину арены неприметная людинка и, представившись кинологом, заводит долгое ораторское вступление в длинном скучном нытье.
Не развалясь привольно как чахлая особь из стаи, а презентируя стать вожака, сижу браво да тайком поглядываю на пуделину кудлатую, притащившую с собой неадекватную людинку в собачью шерсть укутанную, с когтями наклеенными, с козьими копытцами на нижних лапках. Ступни её в землю рыхлую проваливаются, а глаза пужливо в людина злобного упираются, которого на цепи держит питбуль бойцовский, скидывающий безобидно в мою сторону пену из пасти.
Вот это расклад достойный, похожий на вызов! Рычу, натягивая ошейник, красуюсь перед собравшейся компанией, клыки питбулю показывая. Это не какой – то залётный шибздик, это серьёзный противник, предвкушаю шалости схватки, перехожу в задорное наступление...
И опять трёпку собачью обломали, зря на газетах тренировался! Но зато славно глотки продрали, людей напугали, внимание чёрной бестии в соседнем загоне к себе привлекли. А морда у неё как у акулы, страшно симпатичная, на мою похожая…
Обратная тряска к моему дому оказалась на редкость скучной. Только я уткнулся носом в спинку сидения, меня одолел жуткий голод: то ли мяса хотелось, то ли потянуло в клуб вернуться. Ну и затосковал я, устав в людской стае от их суетных забот. Вот же свалились на мою голову унылые говоруны, сцепиться даже не с кем, вонючие газеты и те высоко зарывают в пыльные полки!
— Ты не поверишь, дорогая, но нас вежливо попросили удалиться! – издалека сообщил людин своей подруге, наигравшейся у плиты до умопомрачительных запахов, встретивших нас манящими ароматами жирных угощений, - Наш пёс не слушает хозяина и мешает вести урок! С ума сойти можно, я пережил унизительный позор! Как будто я пришёл в собачью школу себя воспитывать, а пса привёл за компанию. Да если бы я мог нашей наглой морде преподавать вежливость, разве бы я поехал в свой выходной день в эту школу премудрую?! Спасибо, научили! Настоятельно предложили вислоухого доминанта стерилизовать, а уж затем таскаться с ним по местам многолюдным.
Глотая свой полуденный паёк, сладко чавкая, я оставил немного для чёрной акулы, мечтая делить с ней дроблёное мясо и тесную кухню, несильно прислушиваясь к разговорам моих людей, лишённых радостей валяться на полу, растянувшись в полный рост.
Быстро набив брюхо, я вольготно развалился возле входной двери, деликатно подпирая порог, чтобы не проворонить шанс покрасоваться своей силой, если вдруг заглянут соседи или почтальон, почему – то переставшие заходить к нам в гости. И мне приснилась она, та чёрная бестия, смотревшая из загона для служебных собак, статная, чистопородная, резвая и весёлая, стремительно убегавшая от меня с бойцовским питбулем…
Радушный приём
Вот стоило только нос на террасу высунуть, как глупая дверь, чуть не прищемив мой хвост, подло закрылась, а гостиная комната начала заполняться шустрыми людьми, подкрадывающимися к столу и подозрительно поглядывающими сквозь стекло на мою статную прыть.
С самого утра я почуял неладное: моя людинка зачем–то встала на заре и бегала как ужаленная гончая, доставая из моего холодильника запасы корма на год вперёд! Я, конечно, пробовал возмущаться, проверяя скатерть на клык, но людинка перекрыла подход к лакомствам стульями и продолжила щедро выставлять в комнатную температуру мясные деликатесы.
Я уж подумал, что с недосыпу у неё эти бестолковые причуды образовались, но всё оказалось гораздо сложней. Сейчас ситуация выглядит так, будто площадь базарную сдуру перенесли в мою опочивальню.
Сижу и ликую, представляя, экое же веселье в многолюдье с размахом грянет, как только дверь откроется. Но дверь подлая стоит неподвижно как влитая и распахиваться перед моей красотой не собирается. Значит, буду хитрить!
Прячусь за плетёное кресло, и через один мой глубокий вздох тупая дверь впускает пару людинов, решивших табаком поганиться. В этот счастливый миг, шустро прошмыгнув между ними, я триумфально врываюсь в толпу!
Подпрыгиваю к облезлому соседу, не успевшему сбежать, самозабвенно приветствуя похожего на тюленя гостя. Толстяк так обрадовался моему вниманию, что, хрюкнув в ответ, провалился между стульями, потешно зацепил скатерть и обсыпался вилками, ножами, тарелками, создав отрадную атмосферу раскатов весеннего грома.
А я тем временем, радостно виляя хвостом, стремительно ринулся навстречу новоприбывшим молодожёнам, завлекая их поохотиться за маленькой туфелькой, оказавшейся в моей пасти. Но тут старший людин, очень грубо обломав догонялки, привязывал меня к батарее.
О как! А ещё другом называется! За что он меня изолировал? За то, что я обделил приветствием остальных? Ну что мне было разорваться? Держались бы гости кучно, а то разбежались как тараканы по дому, как же их всех враз приветить?
— Ой, ваш пёс погрыз мой новый туфель! – без капли благодарности пропищала как мышь амбарная худосочная гостья.
А я, между прочим, проявил недюжинную смекалку, очищая её обувку от прилипших разноцветных лохмотьев из дерматина. Ошмётки этой дряни застряли промеж клыков, а меня даже по голове не погладили. Сижу на цепи, словно блохастый захухряй, горло душит злость и обида: я же людям свой миролюбивый характер выказывал, от скуки их оберегал, а они, неблагодарные, облепили стол как мухи, рассевшись вокруг моих угощений, и принялись нахваливать людинку за красоту и гостеприимство, отхлёбывая по глотку прокисшую воду.
Ну что за люди? Не чавкают, не причмокивают! Стыдно им, разве, показать свой зверский аппетит?
Ну, вроде, угомонились. Набили рты и, жвакая, продолжили смаковать мой провиант. Заставляя себя поверить, что хозяин я не жадный, сомкнул веки и отвлёкся в дрёме. И вдруг старший людин, встрепенувшись, наводит бузу, восклицая:
— Друзья, кажется, нам музыки не хватает!
Совсем умом тронулся от пережора! В моём доме воздуха не хватает и свободы псу породистому! Ишь чего вымудрил, озорник.
И ко всем моим неприятностям заводит этот непоседа шум да гам музыкальный. Эх, не ведает людская стая музыки природы, щебетания с журчанием! Я вчера вечером шёл с прогулки и слыхал, как выпершила ворона колыбельную. Вот это была музыка, не то что включившиеся лязганья с визгом, будто ощипывают свору котов мартовских под завывания лютой вьюги.
А гости, наглотавшись досыта, оживлённо подскочив, начинают нагло топтать мой спальный ковёр. Смотрю я трепетно на беспроглядный лес из ног человеческих и скорбно прощаюсь с былым привольем.
И так мне муторно стало, что взвыл я протяжно и тоскливо, ну как волчьи предки мои, пугая полуночных путников. Замерло танцующее сборище на миг, а потом вдруг танцоры захлопали в ладоши, подвывая да притопывая, выбрали меня центром внимания. Весело чествуя мою кручину, бравые подпевалы скулили передразнивая. И тут я сопрел горло драть, потому что получил долгожданную свободу.
Ну и сразу же обиделся за то, что на радость мою люди злятся, а над тоской собачьей глумятся, съёжился устало и узвездил в спальню. Если так и дальше дело пойдёт, то облюбую я пустой угол возле кровати, чтоб лапы не отдавили гости дорогие. Я и так с ними зарадушничался до хрипоты, пусть теперь без меня попробуют со скукой бороться.
До чуткого слуха моего долетели частые бряканья входной двери и, бодро подскочив, я потрусил навстречу новым гостям. Но возле входа вижу только мою людинку, очень желающую прогуляться, с нетерпением теребящую наш поводок. Смотрит она при этом в зеркало и жалобно скулит:
— Вот и стала я на год взрослей, отпраздновала очередной День рождения. Ещё лет десять, и старость придёт…
Фуй, для старости места в моём доме нет, пусть идёт она куда в другом направлении. Внимательно обхожу владения свои, проверяя, и вижу, что кругом чисто–пусто. Прохожу рядом с холодильником и нутром чую, как плотно забиты ящики праздничными объедками.
Ну раз базарным был лишь один день, то я его с горем пополам, хоть и щетинясь, но пережил!
Бегу, не спеша, трусцой вдоль реки и думаю: «Зачем люди цифры придумали? Вот, например, десять лет, это сколько мяса? Даже кот учёный не ответит! Да ну его, башку забивать цифровой кашей, куда полезней брюхо набить сочной травой»…
Левой лапой оптимиста заметки царапаются и продолжение следует...