Дорога до горизонта - 8
Эпизод 17. Авантюра – раз, два, три
Щёлкали проценты по кредиту и штрафы в финотдел. Кто знал, что хряпнется вся система хозяйственных взаимоотношений: производитель – посредник – потребитель. Экономика страны существовала на примитивном уровне натурального хозяйства. Бартер: сало – на зерно, зерно – на бензин и так далее. Кому нужны книги в условиях элементарного выживания. Разве только, килограммами – на макулатуру. Коллапс, одним словом.
И приходит мне тут в голову очередная авантюрная мысль. Боялся я уже всяческих авантюр, видимо, сказывался возраст и жизненная усталость. Гнал их от себя – но они овладевали мной, подавляли, точно запах алкоголя «зашитого» алкоголика.
Сказал своим компаньонам свою мысль:еду, мол, коммивояжёром с товаром за территорию Москвы, по российским городам и весям: надо же распродавать нашу «налоговую проститутку», а то ждёт нас долговая яма с последующим банкротством и для ассортимента закупим у других затоваренных издательств ещё кое-какую макулатуру,.. тьфу ты, литературу. Рвану, мол, в разведку боем.
Коллектив, уставший от обязанности «таскать за пазухой» брошюрки, оживлённо загомонил. Им, видимо, понравились слова "коммивояжёр" и "банкротство". После первого собирались захлопать в ладоши, но после второго - передумали хлопать. Проголосовали единогласно. Лишь главный бухгалтер, она же «Эльза Кох», возмутилась. «Зачем тратить деньги на все эти вояжи, когда не выплачен кредит и гонорары авторам?»
- Когда умирающему не на что надеяться – он может надеяться только на чудо, - коротко сформулировал я свою аргументацию.
И моя очередная абстрактная фраза возымела своё действие на сознание компаньонов.
Ох, как тут всё закрутилось у меня. Потерял счёт часам в сутках и дням – в месяцах. Мотался по известным издательствам Москвы, договариваясь об условиях оплаты без предоплаты, по реализации. У них, тогдашних, затоваренных собственной продукцией, «другой альтернативы не было».
Заказывал грузовики в автоколонне на улице «Красной Сосны», загружался ассортиментом и гнал в Тулу, Кострому, Рязань. Провинциальные книжные магазины в те «подлые времена» настолько далеко отошли от своей специфики, что держали на своих прилавках вместо книжной продукции колготки и «кильку в томате». Мои бланки и накладные с логотипами авторитетного по стране издательства, чьей торговой маркой мы в своём «издательском доме» злоупотребляли, имели волшебное воздействие. Директора книжных магазинов с радостью шли на контакт. Платили по моим приходным ордерам наличными и по счёт-фактурам, по моему желанию, и по безналичному перечислению.
В первый вояж распродал восемь тысяч экземпляров, во второй – двенадцать, в третий и четвёртый – по двадцать. Через полтора примерно месяца разошлась, наконец-то - будь она трижды проклята - наша « налоговая проститутка» с прибылью в сто процентов от себестоимости, а литература «союзных издательств» - в двести, когда и больше, от закупочной цены.
Привозил сумками наличку и копии платёжек о перечисленных безналичных сумм. Каждое из таких моих возвращений из командировки был для компаньонов праздником, сравнимым с Новым годом в детстве. Отчитывался честно перед ними, предъявляя документы по расходам и объясняя, как Юрий Деточкин, что конкретно потрачено на командировочные расходы. Компаньоны, не знаю: верили – не верили, но в детали не вслушивались, не хотели и просто млели при виде денежных пачек вытаскиваемых из сумок.
Мечтали вслух. Каждый о своём. Софья Петровна – что наконец-то устроит свадьбу дочке. Лев Николаевич – издаст за свой счёт полное собрание своих романов. Поэт Толик – купит жене шикарную шубу. А Лия Андреевна – откроет приют для бездомных собак и кошек.
Расплатились по «льготному» кредиту, выплатив «десятые, сотые, тысячные после запятой». Усталый, но гордый «фигурнулся» деньгами перед родителями, отправил деньги сыну на покупку велосипеда, накупил своему соседу по коммуналке, дяде Вите разномастных деликатесов, которые тот употреблял лишь с предварительной гарантией, что они на самом деле пригодны в пищу.
И только было собрался уйти в запой, тьфу ты, в медитацию для отдыха души и нервов, а потом заехать в город Пушкино – но московская художественная интеллигенция, ошалевшая от запаха денег, которые, как известно, "почти совсем" не пахнут, требовала продолжения гастролей.
Решился. Поеду в этот раз караваном и куда-нибудь подальше. Конечно, не на Дальний Восток и Крайний Север. Поеду по своим следам, в Куйбышев, теперь Самару.
Самому хотелось дороги, встреч и впечатлений. Заказал в автобазе на «Красной Сосне» - аж! четыре фуры и планировал распродать – аж! сто тысяч экземпляров. Отдавал отчёт сам себе, что одному провернуть такую операцию весьма проблематично. Однако, как известно, в коммерции друзей и родственников не бывает. Лучше напрягаться одному, чем ждать удара сзади по затылку.
Теперь-то мне была ясна конъюнктура книжного рынка. Чем шире ассортимент, тем легче распродаётся. Пользуются, убедился по опыту, читательским спросом иностранные детективы, опусы Игоря Кона с рисунками о сексуальном образовании, кулинарные справочники, учебники по чёрной и белой магии, поэзия, типа неприличных частушек Старшинова, и, как ни странно, детская литература, поскольку тогда - ни игрушек, ни конфет и детей порадовать совершенно больше нечем.
Рассекал по Москве, закупая ассортимент, уже не как бедный родственник, а как полноправный член капиталистического сообщества. Оплачивал такси направо и налево, заходил в коммерческие отделы издательств, даря цветочки знакомым уже бухгалтерам. Договора теперь заключались без взаимной подозрительности. В издательствах «Искусство», «Московский рабочий», «Академия», «Художественная литература» меня встречали, как избавителя от складских мышей, безжалостных к вершинам нераспроданной человеческой мудрости.
В одном из «дружественных» издательств мне пожаловались в бухгалтерии, что не пришли деньги в оговорённый срок. Поначалу не придал этому значения, но на эту же тему они перезвонили мне через неделю. Обратился за разъяснениями к нашему главному бухгалтеру, она же «фрёйлен Кох», что, мол, это означает. Та фыркнула надменно: значит, не пришли платежи с моих покупателей. Просидел два часа в офисе, сверяя свои рабочие записи. Зародилось в бывшей следовательской душе нехорошее подозрительное подозрение. Надо думать.
Подумав, обратился к Лилии Андреевне, она же председатель ревизионной комиссии, с предложением провести проверку финансовой деятельности нашей фирмы.
Помню пророческие слова своего бывшего шефа: бухгалтера после сдачи первого квартального отчёта надо топить в проруби, потому что обычный бухгалтер, увидев в положительном балансе цифру с десятью нулями, способен на любое преступление. Мудрый был, эксплуататор.
Лилия Андреевна мою инициативу восприняла с удовольствием. Видимо, вычитка рукописей «Эдичек и Аллочек», которые в упоении повествовали «о глубоком проникновении во внутренний мир героя через его анус пристальным взглядом автора», уже вызвало у неё сильнейшую аллергию.
- А что вы в этом понимаете!? – привычно-надменным тоном спросила «Эльза Кох».
- Когда разберёмся – тогда поймём, - как следователь, ответил я. И сел за анализ предоставленной документации о банковских перечислениях.
Не знал я тогда, глупый, о «волшебных» возможностях «ксерокса». Любую справку путём аппликаций можно преобразовать в «оригинал», только с чёрной печатью выдавшего эту справку учреждения. В частности, справку из обслуживающего наше МММ банка, что не было поступлений от таких-то адресатов. В результате проведённой ревизии выяснилось только то, что по зарплатной ведомости у нас получают зарплату десять человек, а не шесть как по факту. Главный бухгалтер объяснила это тем, что она по своей инициативе нанимала грузчиков мне в помощь, но рабочей этой силой я не воспользовался. Зарплату им всё равно выплатили, поскольку нанимали. «Они же коренные москвичи, они бесплатно ничего делать не будут».
- Они бесплатно не будут даже… ничего не делать, - грустно сказал я.
Компаньоны торопили меня:"Когда, когда…". Деньги такой странный предмет, что когда они есть – то их сразу нет, как говорил Винни-Пух, имея в виду обожаемый им чрезвычайно сладкий продукт пчеловодства.
- А я вам не какой-то там смертельно наивный рыцарь Айвенго в последних главах одноименного романа, - говорил я своим компаньонам. – Надо с умом совершать подвиги. Даже на ниве коммерции.
Уже почти подготовил объём литературы для загрузки четырёх Камазов, а в свободное время занимался реставрацией своей машины. В глубине души не радовали меня эти наши коммерческие успехи. Всё думалось – а что же дальше, опять жизнь на черновик, прожитые годы, затраченная энергия - в «помойное ведро». Там давно, в степях Казахстана я был капитаном пиратского корабля, а сейчас - какой-то воробей, кормящий выводок прожорливых кукушат.
Для своих разъездов по Москве завербовал «Василича», водителя чёрной "Волги" - персональной машины генерального директора нашего «базового» издательства, занимавшего в центре Москвы целый квартал. Василич на мои просьбы «прошвырнуться» всегда откликался положительно, поскольку платил ему сразу из своего кармана. И чёрная «Волга» генерального полдня была в моём распоряжении. Василич, разбитной мужик, лет пятидесяти, который в контрасте к своему шефу, мумии «старого большевика», был весёлый и практичный. Рассекал со мной по Москве, постоянно балагуря.
- Подумаешь, ну, спросит шеф, скажу, что на заправке стоял. Очередь – на километр. Бензина не хватает. Хотя сами его в стране и делаем. Куда девается бензин – не понятно. Шеф сразу со мной соглашается, ругает нынешнюю власть и больше ни о чём не спрашивает. – Василич заливисто смеётся и рассказывает анекдот. – Один такой нудный мужик любил всё и всех критиковать. Всё не то и всё – не так. Загребли его однажды в одну мрачную контору от Лубянки и говорят. Раньше тебя за такие слова расстреляли бы… Но сейчас мы тебя прощаем. Иди. Мужик вышел из конторы, вздохнул и сказал сам себе расстроено. Дожили – и патронов не хватает…
Мне, конечно, хотелось не Василича подкармливать, а самому рулить на своей машине. Но ремонт продвигался медленно из-за катастрофической нехватки запчастей. И вот «караван» мой был загружен, «ласточка» отремонтирована. Двинулся впереди «каравана» на восток. В Самару.
Эпизод 18. Молитва
Ранним утром солнце с востока било прямо в глаза. И пела душа, наслаждаясь дорогой. Дорога, значит, движение. Движение, значит, жизнь.
Был месяц октябрь, но зима в этом году наступила враждебно быстро. Когда пересекли Пензу по окружной дороге и остановились у трассовской столовки, повалил густой, кромешный снег, хотя до этого было сухо, тепло и приятно. Переночевали в приюте для дальнобойщиков, а утром всё было вокруг белым-бело. Четыре мои «караванщика» пришли к завтраку в столовку уже с косым взглядом и наплевательским на всё выражением. Один из них нёс в пятерне за горлышки три бутылки водки.
- Куда же ехать, командир,- сказал небрежным тоном один из них. – Такая погода. Ждём нормального пути и пока отдыхаем про запас.
Четыре мощных, как и их Камазы, «водилы», арендованные мною в автоколонне, могли себе позволить покапризничать в пределах срока аренды. Психология подобного контингента была хорошо известна ещё с чилижных времён. Напрягать их – себе дороже.
- Может быть, всё-таки тронемся в путь? – после завтрака в столовке робко спросил я.
- Куда, командир? – нагло ответил самый мордастый из них и показал мне оставшуюся бутылку водки. - Это ты сам тронулся". По такой-то погодке.
Договорились о том, что я жду их через двое суток в обозначенное время у въезда в Самару.
- Ты завещание на кого оставил? – спросил вполне серьёзно один из «водил». Кто с нами будет рассчитываться – если что?
Смысл вопроса был понятен: на асфальте расплескалась жижа быстро тающего снега. Но пока прогревал двигатель, почувствовалось приближение минусовой температуры, лобовое стекло моей машины покрылось старческими морщинами наледи, и горячий воздух из автомобильной печки еле-еле отогревал лобовое стекло.
Тронулся с места с пробуксовкой. Машина виляла, едва вписываясь в повороты. А впереди обозначился затяжной спуск, длинный, километра в три.
Этот гадский спуск не забуду никогда. Этот спуск заставил меня верить в Бога. Бога - с большой буквы, а не, как присказку, в русском разговоре.
Уткнувшись правой фарой в талый сугроб, чтобы остановить машину, вышел – и тут же шлёпнулся затылком о голимый лёд. Асфальт дороги, мокрый несколько минут назад от растаявшего снега, превратился в отшлифованное стекло. Попытался встать – и опять упал. Было смешно и, одновременно, до ужаса страшно. Шибанул в башку адреналин: надо что-то думать. Ползком добрался до каждого из колёс, ногтём принялся стравливать воздух из ниппелей, сдул колёса почти до самых дисков. Буквально заполз в машину. Завёлся и поехал дальше, упрямый, как тот упомянутый рыцарь Айвенго. Вернее сказать, не поехал, а как на санках, покатился вниз, потея от напряжения.
За обочинами, слева и справа от шоссе валялись перевёрнутые кузова легковушек и грузовиков. Секундные фотографии мозга были такие, будто мчусь я по фронтовой дороге во время бомбёжки. Конечно, спускался на второй передаче, боясь резко тормознуть, иначе заглохнет двигатель, и машину понесёт, как шайбу по хоккейному полю.
И тут, в придачу ко всем другим природным аномалиям, повалили с потемневшего мгновенно неба снеговые заряды мокрого снега. Дворники на стекле не успевали сгребать маленькие сугробы. Впереди, перед машиной ничего, ни черта не было видно – куда меня несёт траектория спуска. Спуск продолжался, фактически, не более двух минут. Но по объёму промелькнувших в голове мыслей, казалось, что он длился целый день.
Вспомнилась вся жизнь, словно перед смертью. И читал, крутя рулём, вмиг придуманную молитву. Словами, не понятно, откуда взявшимися в моём словарном запасе, никогда раньше не приходившие мне в голову, не мыслимые за секунду до этого и возникшие огненными буквами передо мной… «Господи, всевидящий, знающий истинное имя своё… Спаси и сохрани, прости меня, идущего в гордыне своей по пути жизни своей, ищущего дорогу к Тебе и Истине. Прости. Преклоняюсь. Спаси меня, Господи… Убогим словом своим прошу тебя, Господи. Поймёшь Ты искренность мою в горении сердца моего, Всеведающий…Всемогущий… Спаси…»
Машина в нижней точке траектории спуска плавно чмокнулась в овраг, не глубокий, с плавным, пологим спуском и мягко уткнулась капотом в ствол ивы. Я даже не стал шевелиться. Уснул за рулём часа на полтора. Потом сходил в ближайшую деревню за трактором. Меня вытянули. Накачал колёса до нужной кондиции – сел и поехал дальше. Что случилось со мной на страшном, гололёдном спуске – сознанию не хотелось включать клавишу «повтор». Ушло это мгновение в глубокий архив памяти.
Еду своей дорогой в город Самару, слизывая солёную кровь из-под засохшей болячки на прокушенной губе.
Уезжал из Куйбышева, а возвращаюсь теперь в Самару.
Эпизод 19. Как будто «на круги своя»
«На круги своя» - так выражался тёзка классика, мой компаньон, он же технический директор издательской фирмы «Мир мудрых мыслей», получая энную денежную сумму в качестве зарплаты, когда была распродана, наконец-то, сорокатиражная «налоговая проститутка». «Зело мудро дело - сия коммерция», - покачивал головой будущая гордость своих потомков и наследников его авторского права.
Проехал в медленном темпе по уже забытым улицам Самары, размышляя о месте своего временного базирования. Сделал два круга по центру города треугольной конфигурации. Выехал на берег Волги в диком месте, за городской чертой и первую ночь переночевал в машине. Вторую ночь – также, не представляя, куда можно обратиться за ночлегом и зная без всяких попыток, что в гостиницах «мест нет». Всё дневное время уходило на поиски склада под книжный товар и ожидание на трассе в позе Ассоль своих четырёх Камазов. С машиной своей прямо-таки сроднился, с наступлением темноты забираясь в неё, точно кенгурёнок в сумку своей мамаши.
Через две ночи встретил свой караван, разместил груз частями на шести арендованных складах. Навестил сына, выросшего, заканчивающего школу. Он смотрел на меня насмешливо-отчуждённо, как будто я пришёл к нему, чтобы униженно попросить у него милостыню. Абсолютно было понятно – работает пропагандистская машина его мамочки. «Ну, что ж, - сказал я ему, стараясь не всхлипнуть.- Вырастешь – поймёшь. Если ещё не понял, значит, ещё не вырос».
Жить было негде, съёмных квартир тогда на рынке услуг не существовало, малочисленные гостиницы были переполнены. Побрёл по городу, припоминая, где кто живёт из бывших друзей-приятелей.
Как-никак, а прошло четыре года, и связи ни с кем никакой не поддерживал. По первому адресу в моём маршруте никого дома не было, по второму адресу мне не очень обрадовались, посидели, попили чаю и ушёл восвояси. По третьему – меня встретили толпой, с шумной музыкой. Там праздновали чей-то день рождения. Загулял там, «разорвав на шее ворот», аж на три дня. Больше трёх дней медитации мой организм не выдерживал. Сидели на кухне, потягивали пивко с двумя приятелями-однокурсниками, вспоминали прошлое и прогнозировали будущее.
Моим приятелям будущее представлялось крепко сжатым в кулаке, управляемым и предсказуемым. А мне – отражением в зыбкой воде. Они говорили больше о карьере и о богатстве. Кто-то взлетел стремительно по карьерной лестнице, кто-то заполз, а кто-то свалился с треском со ступенек этой самой лестницы. Кто-то накупил уже столько и столько, а кто-то пропил уже много больше, чем было куплено, зарылся в долгах и ему к «выхлопушке» на его машине привязывали «лимонку».
Судя по интонациям в разговоре, оба мои приятели, уверенные в будущем, опасались много в настоящем. Мне же, не уверенному в будущем – наоборот, в настоящем ничего, ни хрена не было страшно. После пива с варёными раками всегда так бывает.
Почти месяц налаживал связи с директорами книжных магазинов в городе и по области. Загрузив литературу в ассортименте на свою тачку в багажник и салон, натужно ползал по заснеженным улицам, будто жук-навозник.
Директора книжных магазинов к товару из столицы отнеслись индифферентно, хотя конкурентов мне в Самаре на этом рыночном сегменте не было вовсе. Книжные директора своим торговым опытом чувствовали покупательские потребности. Потребности народа приближались неуклонно, если не к ценностям каменного века, то к временам мрачного средневековья, точно.
Предложил как-то среди другого своего ассортимента малюсенькое количество двухтомника Лескова и сборник «Поэзии серебряного века», так тощая хозяйка приватизированного магазинчика, находившегося в стадии банкротства, раскричалась на меня так, точно я хотел ускорить её разорение.
• * * *
Периодически заезжал на переговорный телефонный пункт и отзванивался своим компаньонам.
- Когда, когда? – вопрошали они. – А почему так мало?
- А потому что буду перечислять напрямую от покупателей сразу нашим поставщикам в других издательствах…
- А лучше через нас…
- Нет, лучше напрямую. Это уменьшает налогооблагаемую базу.
- Ну почему же так? – расстроено и капризно ныли в телефонной трубке.
Собранную «наличку» раз в месяц, замотав пачки лейкопластырем, передавал в Москву через проводников поезда. Но вскоре из-за угрозы терроризма такой способ приработка проводникам строго-настрого запретили. И, вообще, реализация шла туговато. Самара – не «культурная столица», переоценил я свои возможности, закупив сто тысяч экземпляров, что слишком много для одного региона, где население решительно сбрасывало классиков с «корабля современности».
Регулировал свою ценовую политику, противно для себя торгуясь. Снижал цены иногда до убыточного уровня. Зато на «сексуальную энциклопедию» Игоря Кона поднял цену в три раза. Эту энциклопедию покупали – вот он таинственный эффект «космической проститутки», вероятно заключающийся в основном инстинкте человеческой особи. Кто-то из мудрых сказал, что человеку, в принципе, нужно кусок хлеба, женщину и немного философии.
Книжный рынок области насытился до икоты, даже таким ограниченным, мизерным ассортиментом из всего богатства мировой литературы, который уместился на моих четырёх Камазах. Народ в Самарской области почти совсем не хотел читать книги: из трёх составляющих «в принципе» человеческих потребностей, философия – лишняя. Как говорил грустно Михаил Зощенко: все нервные, как после гражданской войны.
В Самаре народ - действительно нервный, преимущественно грубоватый, любит говорить «нет», но прямой и открытый. Не как в Москве – вежливый и увёртливый, так сказать, толерантный, и пошутить любит. А в Самаре на шутки обижаются острее, чем на явное оскорбление.
Вообще-то, как заметил я во время своих жизненных кувырканий по стране, каждый город в своём коренном населении выражает свой индивидуальный характер. В Саратове – народ преимущественно весёлый с язвительностью, с подковыркой шутит. Одесса – конечно весёлый народ, но с какой-то коммерческой подоплёкой. В Рязани, Владимире, Курске – добрый, спокойный, как некие, так называемые, «дети Солнца». В Магадане – долго прожившее там население молчаливое, вежливое, но в области Магаданской, напротив, жлобское, крикливое, как оккупанты на захваченной территории. В Питере запомнились грустные, постоянно находящиеся в тумане какой-то задумчивости старожилы.
Наконец-то нашлась мне квартира внаём, а то ночевал, где придётся: то у приятелей, то у случайных знакомых противоположного пола, задержавшись допоздна. Иногда даже не мог вспомнить, где хранится мой чемодан с личными вещами.
Однокомнатную квартиру мне сдал суровый пожарник и взял с меня письменное обязательство сохранять порядок, сантехнику и мебель не ломать.
Особенно строжайшее - насчёт своевременной оплаты за месяц вперёд с учётом инфляции. Из мебели в квартире – и ломать нечего. Стоял в кухне старейший холодильник, столик на подставке из железной арматуры и дряхлый диван на кирпичах. Пришлось закупать всякую необходимую для ведения хозяйства утварь, начиная с веника. Сама комната была абсолютно пустая, как сообщал я навещавшим меня приятелям, там у меня тундра, там я пасу своих оленей. Но, всё равно, был рад чрезвычайно. Свой угол для человека всё-таки важнее, чем кусок хлеба, женщина и философия. Без своего угла не будет ни первого, ни второго, ни третьего.
Так начиналась моя квартирная эпопея.
Эпизод 20. Хорошо – когда тихо жизнь проходит
В Москве творилась история. Сначала безоружная толпа лезла с энтузиазмом под танки в защиту своего Президента. Потом Президент, укрепившись кое-как у власти, расстреливал из танков бывших своих защитников. Обе противостоящие стороны - всенародно избранные «противники» - призывали под свои знамёна каждый своих сторонников, «неугомонных энтузиастов» - и почти совсем были готовы ради своих политических понтов принести в жертву весь родимый электорат.
А над Самарой было безоблачное небо. На разбойничьих берегах Волги народ совсем не хотел покупать книги. Покупали «жёлтую и глянцевую» периодику, брошюрки с американскими советами «как стать миллионером». Точно по сюжетам О-Генри создавались «тресты», которые вскоренько скоропостижно лопались. В результате получался один миллионер и несколько тысяч нищих. Шёл диалектический процесс первоначального накопления капитала в экономике страны, а также и одновременно, и параллельно - человеческая эволюция по законам джунглей. Цивилизованного способа накопления этого самого «первоначального капитала» цивилизация за всю свою историю не придумала.
Два месяца уже моей командировки. Распродано всего треть из завезённой литературы. Хреновый из меня коммерсант: денег не хватало даже на командировочные расходы. В основном существовал на заработки от таксёрской работы, а надо было оплачивать склады, свою квартиру, есть-пить и остальное прочее.
Возмущённые голоса моих московских компаньонов звучали в телефонной трубке, как крики голодных кукушат. Предпринял очередной авантюрный манёвр, отказался от одного склада, все книги оттуда лично перетащил в свою пустующую комнату. Уместился почти целый Камаз. Но когда хозяин квартиры увидел результат этого манёвра, он поднял квартплату вдвое – за нарушение пожарной безопасности. Экономия оказалась убытком.
Постепенно от нервотрёпок на коже началась экзема, в душе – апатия, хотелось напиться – и забыться. С утра в голову приходили оригинальные мысли, но боялся этих мыслей – вдруг опять авантюрные. «Надо ложиться под какого-нибудь хозяина. Делиться прибылями, пусть даже в ущерб московским компаньонам. Им бы только клювики жёлтые разевать. Нет, хватит, кошка бросила котят, пусть сами… как хотят».
Ну, и нашёл одного из знакомых моих знакомых. Бывший районный прокурор,ставший серьёзным бизнесменом средней руки. Обговорили – договорились. Его интересовала неучтённая наличка, и он предоставил свои склады, дал грузовики и грузчиков. В месяц моими поездками в соседние, более просвещённые регионы, сбылся весь объём литературы. Отправил последний транш в Москву своим «котятам»: не поминайте, мол, лихом, и на свои доли в уставном капитале не претендую.
Мой союзный бизнесмен своей коммерческой моржой остался весьма доволен. Мне достался, наконец-то, душевный покой, что меня тоже вполне устраивало. Заработаю, думал, что-нибудь и как-нибудь, починю машину, а то она от грузовых перегрузок почти совсем развалилась. Почти совсем, как говорил мой незабвенный шеф словами персонажа Михаила Зощенко – тоже незабвенного.
Жизнь продолжалась. Тем более, бизнесмен, он же бывший районный прокурор, предложил мне работу своим заместителем. Зарплата, не ахти, зато без всяких авантюр, чёрт бы их побрал.
Пошла размеренная жизнь в соответствии со всеми гарантиями по трудовому законодательству. Мой теперешний шеф Пётр Петрович предложил мне внаём за очень-очень маленькую плату свою небольшую квартиру с видом на Волгу. От одного только вида из окон этой квартиры у меня разлилось на душе огромное чувство благодарности к Петровичу. Вид из окна для меня – это половина всех остальных жизненных радостей. Да, плевать мне на Москву и на всю другую территорию на земном шаре.
Поменял вконец измочаленную, как старая мочалка, свою «пятёрку» на модную тогда «99», сам заметно поправился в теле, чего со мной не было, наверное, с младенческих времён.
Как-то вечером, лёжа на диване, смотрел телевизор. После выпуска местных новостей передали сообщение о розыске пропавшего человека, показали на экране фотографию из паспорта. Взгляд оловянных глаз с застывшим в них вопросом: «ну ты чо?». Ушёл из дома и не вернулся. Мой бывший чилижный шеф. Есть подозрение на его умышленное убийство.
Я даже хмыкнул непроизвольно в сторону телевизора: как бы не так, знаю своего шефа как облупленного. Прикинулся «дохлым», паспорт намеренно оставил дома. Этих паспортов у него, как окурков в моей пепельнице. Живёт преспокойненько где-нибудь в тихой Германии, командует, как всегда мечтал, маленьким «свечным заводиком». Говорил же ему однажды при выходе из ресторана в Актюбинске, когда шеф в подпитии принялся ругаться на памятник Ленину: баламут, страну разрушил. Успокаивал шефа: наступит, мол, благодатное время для людей его закваски.
Шеф тогда не поверил в мою прозорливость. Теперь - убедился в моей правоте – и прикинулся дохлым.
Эпизод 21. Ну, никак в этой жизни без аварий…
В середине лета рассекал по любимым мною просёлкам далеко от города, исследовал места никому не доступные, к которым не протоптаны тропки покрышками автомобильных колёс.
И нашёл я однажды исключительное по своей девственной красоте маленькое озерко. Голубое, пахнущее естественной свежестью, обрамлённое по берегам мохнатыми стрелками камыша, посередине – кувшинки и лилии. Вокруг озерка ни одного окурка, следов кострищ, пустых бутылок. Сам курил, сидя на бережку, туша чинарики в пепельницу из-под баночного пива, как в благоговении к неясному языческому божеству.
Потом, чтобы поделиться этой открывшейся мне природной красотой, изумившей меня, словно непорочная невеста своего греховного мужа, привозил на озерко своих приятелей и приятельниц. Жгли костры, жарили шашлыки, пели звучащие в эхе удалые песни о Стеньке Разине.
После этого возвращался через несколько дней на своё «чистое озеро», прибирался по мере возможности, ликвидируя следы гуляний. А ближе к осени трубоукладчики, впечатывающие в землю трубы, то ли газопровода, то ли нефтепровода, отсекли какие-то родниковые артерии, питающие моё озерко – и оно очень быстро, за месяц, ссохлось и умерло, вспыхнув сухим камышом от окурка машиниста трубоукладчика.
Поздней, слякотной, сумрачной осенью умер внезапно от сердечной недостаточности Петрович. За несколько дней до этого было заметно, что живёт он сам не в себе. Часто моргал маленькими голубыми глазками, приглаживая рыжеватый, жесткий «ёжик» на голове.
В его фирме все посчитали всему причиной его молодую жену, экзальтированную, яркую деваху, из-за которой он в своё время пожертвовал прокурорской карьерой. Мне, его заму по обозначенной мне должности, было немного известно путём догадок, что роют ему «долговую яму» его учредители из армянской диаспоры. Хотя работал он честно, без мухляжа и авантюр.
Петровича было искренне жалко, несмотря на то, что уже очерствело сердце в чувство жалости из-за множества невинных жертв в то беспутное время.
Вскоре после похорон Петровича молодая вдова в срочном режиме выселила меня из квартиры с видом на Волгу. Долго потом я мечтал об этом пейзаже за окном.
* * *
Зима опять, мокрый снег, гололёд, метельная вьюга за окном, непонятная погода, непонятная моя жизнь.
Подселился по знакомству в многолюдное рабочее общежитие в отдельном «пенале». Опять занимался для прокорма «благородным делом белогвардейских эмигрантов». По вечерам отбивался, посылая подальше навязчивых соседей, с их надоевшим вопросом «как живёшь – почему не пьёшь?».
Время от времени устраивался в какую-нибудь фирму – но эти фирмы разорялись быстрее, чем я успевал получить у них зарплату за несколько месяцев работы. Родители звали к себе в Москву, мол, сгинешь где-нибудь под забором – но противно мне было даже представить себя в столичной суете, с их главным лозунгом «понты дороже денег». Нет, Москва не по мне. Возможно, что полученная в детстве "инъекция" питерского, грустно-небрежного взгляда на жизнь, противилась московское агрессивной суете.
Возобновлялся старый круг знакомых, появлялись новые приятели. Замкнутый в душе, наружно держался общительным, не жадным, весёлым. Наверное, во мне синтезировались характеры всех тех городов, в которых мне пришлось «покувыркаться» в своей жизни. Если бы я прожил в Самаре всю жизнь, меня бы тут знала каждая вторая собака, но сам был бы, думаю, совсем другим по характеру.
А в Самаре я очутился только после дембеля из армии. Призывался из древнего города Мурома, а демобилизовался в разбойничью Самару, куда перевели по службе отца. Тут я никого не знал, первое время существовал одичало одинокий - но потом началась удалая студенческая жизнь.
И ко второму курсу – моё мнение, в какой кабак идти после сдачи сессии, было определяющим. Уезжал из Самары и на Крайний Север, и в степи Казахстана, и в Москву. Возвращался опять, видимо, тут, в междуречье трёх рек метафизически привлекательная для моего характера местность.
В круговерти случайных закономерностей – или закономерных случайностей – познакомился с Александром, тоже общительным и весёлым человеком. Бывший комсомольский вожак, затем банкир, как все тогда «вожаки», а после – разгульная богема, на чьей плоскости мы сошлись, веселясь. Находился Александр в то время, периодически, в задумчивой позе Гамлета: жениться или не жениться? Динамика богемной жизни противоречила статике женатого индивидуума. Таких кратких задумчивостей у него и раньше случалось множество после множества «брачных ночей» в своей холостяцкой квартире. Теперь же вопрос встал, не то что ребром, а на вершину равнобедренного треугольника. После «брачной ночи» родился сын. Мать ребёнка назвала его, коварно, тоже Сашей. Жениться – или не жениться? Александр категорически решил не жениться, но сына признать. Потому что сам хлебнул в своём детстве «свинцовых мерзостей» выше бровей.
Едем мы ранней весной с Александром вверх по улице Полевой из молочной кухни со множеством бутылочек для новорожденных детей. Едим тихо на моей машине, всё рассуждая над дилеммой «жениться – не жениться». Мне в то время тоже близка была эта тема. Вдруг в моём боковом зрении обозначилась справа от нас быстро, не по-городскому, несущаяся к перекрёстку белая «восьмёрка».
Моя дорога была «главная», однако ж, по скорости движения «восьмёрки» удар в нас был предсказуем. Сработал шофёрской инстинкт… и я резко дал по педали газа, а не по тормозам. И тут – резкий, хлёсткий, чмокающий удар в правую среднюю стойку моей «99-й».
Моя машина подпрыгивает вверх, точно раненный сайгак, и бьётся, опустившись на асфальт, правым передним колесом о гранитный камень бордюра. Опять подпрыгнула – а дальше я не помню...
Когда очухался, машина моя стояла в воротах стройплощадки, окружённой бетонным забором. Справа, на полу у переднего сиденья, подвывающе стонал, скрючившись, Александр. Через окошко машины на нас смотрели испуганными взглядами несколько человек в спецовках.
Тут же подъехала «скорая». Меня, очумелого, вытащили из машины. Я забегал вокруг, крича припадочно «помогайте ему, помогайте ему». Люди в белых халатах меня схватили, сунули под нос нашатырь и, держа за руки, стирали кровь на левом виске.
Помню рядом виноватое лицо протаранившего нас совсем молодого пацана, водителя. Отвезли в больницу. У Александра оказалось два сломанных ребра, у меня – сотрясение мозга.
Каким таинственным образом, «божественным промыслом» моя «99-я» запрыгнула именно в ворота, а не в бетонный забор стройплощадки, когда бы от нас с пассажиром получилась бы лепёшка - для меня до сих пор предмет мистических умозаключений.
Александр после этого происшествия оформил с матерью своего сына церковный брак. А я сам месяц с лишним ходил с постоянным головокружением и тошнотой, будто сильно загулял на свадьбе царицы Тамары в дарьяльском ущелье, где мне под конец свадьбы пытались отрубить голову. С виновника аварии в «досудебном порядке» стряс компенсацию за рёбра Александра и новый кузов для своей машины. И размышлял, как специалист в расследовании автомобильных аварий: а если бы я не газанул – а нажал тормоз? Ясно, что – был бы удар в переднюю дверцу… или в моторный отсек. В обеих этих ситуациях последствия были бы с более плачевным результатом. Бог спас, как выражаются в подобных случаях.
Но как выразился бы мой приснопамятный и ныне «почти совсем» покойный шеф: « А это ты ездить не умеешь…»