А Вы любили в школе математику? О! Математика — царица всех наук! Сколько прелестностей таит она в себе! Но сила математики, конечно же, в первую очередь в ее точности. Физика может вас подвести: невозможно учесть все условия, поэтому даже основные законы постоянно дополняются и корректируются; что уж тут говорить про химию, где основная таблица элементов остается открытой, создал свое новое вещество — и вперед, к славе! Математика вас также может прославить. Более того, доказывать теорему Ферма намного безопаснее, чем синтезировать новое вещество, уж поверьте!
В виде математических моделей можно представить абсолютно любой процесс, в том числе и жизнедеятельности. Но есть и ряд интересных моментов. Например, синусоида в определенный момент меняет знак. Эти точки называются точками максимума и точками минимума функции. Важный момент: это точки. Но и в жизни человека существуют моменты, когда его представление о чем-либо меняется. Особенно легко проследить это, например, по личному дневнику. Есть период с мнением «а», есть период с мнением «б». Очевидно, что между ними есть и межвременье. Его очень легко вычислить, более того, этот период может быть весьма продолжительным. Но, если строить график, то этот период будет выражен точкой? Нет, очевидно, он тоже имеет некий отрезок графика. Но что тогда точка? Переход от «а» к межвременью? Но в чем оно? В первом сомнении? Но ведь первое сомнение всегда отвергается, и «а» остается ведущей точкой зрения. То есть, мы может делить этот отрезок на бесчисленное число точек! Но каждая из них будет создавать некие новые формы отрезков, но это не даст нам ответа на вопрос — где «а» переходит в «б»! Есть ли смерть? Есть точка, где человек жив, но там смерти нет. Есть мертвый человек, но мертвый человек не смерть. Так где же она? Мы можем делить время на бесконечные отрезки, и на каждом из них смерть будет уходить от нас все глубже и глубже. Да, в философии математика хоть и помощник, но скорее способна запутать непосвященного. Но в повседневном проектировании… Математика бесценна!
Так и в похищении Ленина из мавзолея: все было рассчитано. Процесс неоднократно репетировался на макете; время расчерчено до секунды, роли отточены. И вот настал указанный день, когда коварный план был претворен в жизнь. Но каких усилий и жертв это стоило! Органы правопорядка были уж и не настолько олухами: автомобиль, на котором четверо приезжих из солнечных республик уехали с Москворецкого моста, был найден уже на следующий день; были взяты отпечатки пальцев с дверей и саркофага, в результате чего одного из похитителей удалось арестовать при попытке покинуть Москву. Но он, естественно, отнекивался, что мумий никаких не брал, да и не догадывался, что оные могут преспокойно себе лежать в центре такого прогрессивного города, как Москва. Все попытки его разговорить ни к чему не приводили; он с самого начал объявил, что русским владеет крайне плохо.
Вывоз тела из Москвы прошел успешно в тот же день, когда уровень проверок на выезде стал ниже. Проверка меж тем состоялась позже, почти под Калугой, но была поверхностной, и, естественно, ничего не обнаружила. Стоит заметить, что через восемь дней после вывоза тела оперативники нагрянули на съемную квартиру, где оставался один участник операции; он не съезжал пока, чтобы не вызвать подозрений, однако подозрения эти все же вызвал, и по найденным уликам его решили пока задержать. Но и он, что также логично, утверждал о своей полной непричастности к произошедшему похищению.
Проход границы через лес удался, единственной проблемой стал грибник, которого пришлось угостить бутылкой водки, чтобы он поверил в то, что никого не видел. Выпив, он о встрече попросту забыл, но протрезвев, все-таки протрепался жене, которая тут же донесла, что, мол, видела контрабандистов с мешком, в котором-то, наверное, и было тело Ильича — история действительно всколыхнула даже самые отдаленные уголки нашей необъятной родины! Мужа внимательная супруга после этого ретиво обработала сковородкой, причитая: «поймав их, мы бы получили вознаграждение!» Сумму вознаграждения она назвать не могла, потому что она и не была объявлена в средствах массовой информации.
К тому времени, когда дело передали наверх и пришел приказ на задержание, мумия уже пересекла всю Польшу. Дальнейшее путешествие по Европе, как и предполагалось, обошлось без приключений. Тело бывшего вождя было в превосходном состоянии, с первого взгляда было заметно, что о нем заботились, но как долго оно сохранится теперь, было неизвестно, ведь возможностей содержать его в условиях, близких к мавзолею, не предвиделось. Поэтому было принято решение провести операцию как можно скорее. Фогельштейну сообщили, что найден человек, умерший почти сто лет назад, но при этом отлично сохранившийся, и операцию надо проводить срочно. В общем-то, можно сказать, что завели его обманом, предложив взять все инструменты для некой «проверки оборудования», и когда Фогельштейн попытался сказать, что у него не все с собой, его хозяева рассмеялись. Деваться было некуда. Исаак пытался провернуть в голове планы побега, но сам прекрасно понимал, что нет смысла тешить себя этим, что все это бессмысленно, что он проведет операцию. Он вдруг сильно испугался, что так зависит от этих несимпатичных ему людей.
«Зачем я связался с ними? Это же бандиты! Форменные бандиты! Кто я, высококультурный образованный человек, и кто такие они? Кучка международных мошенников, которые планируют нажиться на мне… Но прочь сомненья, они портят путь. Мне нужна уверенность. И я настраиваю себя на то, что я сейчас буду делать это не для них, но ради науки, что мои наблюдения помогут более толковым специалистам проанализировать эти результаты, придя к определенного рода выводам. Ах, глупость все это… Специалисты… Сам же больше всех хочу прославиться, чем ждать каких-то специалистов. Ох, уж это ученое самолюбие! Аж уж тут, когда на такое дело замахиваемся! Прочь сомненья, прочь!»
Операция шла безмерно долго. На седьмой час Ленин начал подавать признаки жизни; сначала они были слабыми, потом становились сильнее, потом опять затухали, но вдруг он начинал махать рукой. Фогельштейн был в ужасе и оцепенении. Он и сам уже не понимал, что делает, руки его дрожали. Когда на девятом часу операции, он увидел, что Ильич смотрит прямо на него, он выронил все инструменты из рук и даже хотел выбежать. Но уже через секунду взял себя в руки и крикнул, чтобы помощники сделали анестезию. Ленин уснул. Спустя час все приборы показывали полнейшую жизнь: сердце билось, кровь (заранее заготовленная и закачанная) текла, органы функционировали. Ленину вводили в кровь через капельницу питательный раствор. Наконец, операция окончилась. Фогельштейн распорядился о том, чтобы ввести пациенту снотворное, и сам ушел спать. На следующее утро Фогельштейна вызвали Ивана, Карл и Людвиг; вместе они вошли в палату, куда спящего Ильича уже успели перевезти из операционной.
«Наркоз закончился, сейчас уже должен проснуться», — тихо сказал Фогельштейн. Но, видимо, Ильич все же услышал его голос, и пока они вчетвером внимательно смотрели на него, он открыл глаза и зевнул, потом вновь закрыл и вновь открыл, потом вдруг резко дернулся, словно попытавшись привстать. Но тут же охнул, по всей видимости, ему это принесло сильную боль. Приборы запищали. Фогельштейн засуетился, медсестры что-то подправили. Линия текла на мониторы ровной полосой; остальные приборы горели зеленым.
Видно было, что Ленин хочет начать разговор, но не то не может, не то не решается. Три раза он открывал рот, но тут же закрывал; на четвертый издал странный звук; потом чихнул, и, на удивление столпившихся, заговорил по-русски.
– Здравствуйте, товарищи, — начал он свою речь, как вы уже догадались, слегка картавя, испуганно косясь на мерно мигающие лампочки, — Вы мои новые врачи?
– Здесь только я говорю по-русски. Но Вы ведь помните немецкий? Он Ваш доктор, — сказал скрывающий изо всех сил дрожащие руки Иван, указывая пальцем на Фогельштейна, который волновался из присутствующих больше всех и менее пытался скрывать это волнение.
Иван, Карл и Людвиг обсуждали меж собой то, что они будут говорить ожившему с тех самых пор, как появилась идея о похищении мумии, но сейчас весь их холодный расчет полетел прахом, сказать, что они были ошарашены, было ничего не сказать. Фогельштейн дернулся, подбежал к нему, попытался пожать руку, вспомнил, что Ильич ею пока не владеет, посмотрел на своих спутников и развел руками. Те пожали плечами. Он повернулся к Ленину: тот смотрел прямо на него. Заикаясь, Исаак обратился к нему, передергиваясь и кивая:
– Добрый день! Мы провели уникальную операцию, и вернули Вас к жизни. Это первый опыт в истории человечества. Спасибо вашему народу, который смог сохранить ваше тело на целый век в полной сохранности.
Теперь настал черед удивиться Владимиру Ильичу. Ленин попытался зарыться в воображаемую подушку, закрыл глаза, вновь открыл, и, наконец, попытался ущипнуть себя. Да, да, его собеседники этого не поняли, по микроскопическому движению его руки, но именно это он и пытался сделать. Немецкий язык он понял на слух, но Иван на всякий случай повторил фразу Фогельштейна.
– Хм, ну чувство у меня и вправду, словно спал трое суток. Но поверить трудно. И какой сейчас год?
– Две тысячи семнадцатый, — с этими словами Фогельштейн достал мобильный телефон и продемонстрировал Ленину, — видите? Это телефон, смотрите, — он нажал несколько кнопок, и мелодия заиграла в кармане у Карла, Карл взял трубку и ответил, Иван попытался дать телефон в руки Ленину, но аппарат сразу же выпал из них; Фогельштейн зашикал на коллегу: пока бывший вождь был крайне слаб, чтобы двигать конечностями. Исаак сам приложил трубку к уху Ильича, и тот услышал из нее голос Карла. Карл вышел из комнаты и поприветствовал Ленина вторично. Ильич попытался покачать головой и слегка поерзал по подушке.
– А где провода?
– Нет их! Теперь верите, что Вы в двадцать первом веке?
– Приходится! Но… расскажите тогда, расскажите тогда… обо всем… Вот на телефоне надпись нерусская, и Вы иностранцы, и даже Вы, — показал он пальцем на Ивана, — есть в Вас что-то эмигрантское, уж поверьте бывшему эмигранту; значит, мы не в России. Да и провести такую операцию там, у нас… Неужели мы так и не стали передовой страной? А шли в авангарде! Но я, если честно, предполагал, что в связи с победой коммунизма мы научимся делать и такие телефоны, и летательные аппараты, и такие операции… Это ж надо, до чего наука дошла, я и сам не верю, что это я! Вот что значит сила коммунистического духа! А кто сейчас возглавляет партию большевиков? И, самое любопытное, в каком, каком году случилась или точнее завершилась мировая революция? И как она проходила? Насколько активны еще оставшиеся буржуазные массы, или Вы про них уже и слыхом не слыхивали?
Все рассмеялись.
– Мы и есть так называемые буржуазные массы, а вот про большевиков, право слово, только в книжках теперь и читать, — строго отрезал Людвиг.
– То есть последыши белых вновь активизировались и… — Ленин подбирал немецкие слова.
– Не переживайте так, Владимир Ильич, мы Вам пока дадим вот это, — Иван помахал ему кратким курсом истории России. — Прочитаете и все узрите. Но пока поспите. Вы слишком слабы, чтобы напрягаться, общаясь с нами.
На следующий день Ленин явно чувствовал себя увереннее, зрение и слух, пропавшие будто сразу после окончания диалога, вернулись и словно бы улучшились. Во всяком случае голоса людей стали звучать явственно, а не из подполья, как в первый день; в окружающей обстановке он начал замечать огромное число мелких деталей. Детали были ему любопытны; и почти все они говорили о небывалом оснащении палаты. Палата была большой и светлой. Свет падал отовсюду, трудно было выделить в интерьере что-либо, лишенное света.
«Может, все же наступил коммунизм во всем мире, — рассуждал он про себя, — кто мог изобрести настолько сложные приборы? Зачем рабочим их производить для угнетателей, чтобы облегчить возможность угнетения? И если так — кто мог вернуть меня? Попытка номер два? Я пока ничего не могу понять», — и он забылся.
Организаторы эксперимента предполагали, что объект заинтересуется прошедшими за время спячки событиями, и оказались правы. Иван читал ему вслух книгу, а Ленин не верил ни единому слову из нее. Только через три дня он почувствовал в руках силу, сам смог взять книгу и начал читать. И чем дальше он читал, тем грустнее ему становилось. Дочитав до истории России в девяностые, он схватился за голову и стал рвать воображаемые волосы. Рвать, конечно же, тоже в воображении, потому что был каким-то неясным образом закреплен на кровати, что рука его не могла подняться так высоко — а может она так отяжелела за эти сто лет? Попытавшись дернуться, он ощутил боль, потом резкое облегчение, и вновь заснул.
Проснувшись, он вновь начал перечитывать. Мысли и строчки роились в голове и наскакивали друг на друга. «Да, Сталин. Эх, но ведь я все знал! Говорил, не допускайте его! Нет. Самый верх — не то. Но убийство Троцкого, ох, кто из них-то предал идеалы революции, кто? Троцкий, конечно, «иудушка», но разве это не предательство идей о внутрипартийной демократии? Мы выступали за внутрипартийную демократию даже в самый трудный период, но здесь! Но главе про репрессии я не верю. Да, что, миллионы простых людей были предателями? Если они не верили в революцию после ее совершения, значит так бездарно работала пропаганда революционных идей, идей коммунизма. И как вообще в книге подается революция? И почему я сразу не заметил? Но как они отыгрались? Нет, не понимаю, решительно не понимаю. И ведь вроде пошло — продвинули коммунизм в страны Европы, но неестественным путем. Хотя и мы шли на запад и хотели нести его на штыках, а тут прямое освобождение. Почему автор негативно пишет? Нет, понятно, что он буржуазный, чуждый нам элемент, но указывает на ошибки весьма точно и уверенно. Но потом — развенчание культа личности. Нет, все не так мы представляли. Союзники — империалисты, вместе против Германии, кто бы мог подумать это тогда? Холодная война, отказ от «экспорта революции». Здесь мне все понятно, но какие-то люди все в партии… несимпатичные, вот! Контроль над восточной Европой — это хорошо, я бы и не подумал, особенно в то время, когда приходилось подписывать Брестский мир. Но далее — мы вмешиваемся в эти страны, но не несем туда революционные идеи, пытаемся подавить буржуазные выпады консерватизмом, но! Враг силен, почему об этом не думают, он использует новые уловки, модернизируя их так сказать. Но вот далее — распад СССР. Как это можно понять: допустить врага до Москвы и Петрограда. Ленинград, он оказывается теперь. Но сейчас уже получается нет. Но отбить, и отбить в том числе с помощью классовых врагов! Но потом разрушиться изнутри? Нет, тут причины не описаны, и мне не ясны. Национальный вопрос? Но что же, столько лет все жили, и действительно братские народы у нас, как так? Реформирование экономики, вот экономика. Тут тоже надо понимать. Но далее, девяностые, это фарс. Я не верю во все это, но это так. Да даже царский режим был серьезнее. Хм, кто эти люди? Хотя, органы, с ними не так просто бороться, но мы попробуем. А для чего меня оживили? Для восстановления советской власти? О нет! Так для чего еще? Уж не для прибыли ли? И какие права они мне дадут? Не дадут! Бежать!»
Мысль о побеге, однако, Ленина постепенно покинула. Прошел месяц, и его переселили в просторную светлую палату с окном. Едва он остался в ней один, мысль о побеге тут же вернулась. Он взглянул на окно и инстинктивно попытался встать, чтобы подойти и попробовать открыть его. Кости заломило, и он рухнул на кровать. «Да, бежать пока рано» — мелькнуло в голове. В этот момент послышались шаги, и отворилась дверь: вошел Иван. Ленин заерзал.
– Красивый вид из окна у Вас, — улыбнулся Владимир Ильич, потом поманил его пальцем, и, когда Иван подошел близко, шепнул ему: — что теперь делать со мной будете?
– Не знаем пока, дорогой Владимир! Первая операция в истории человечества, прорыв, так сказать. Но и секрет, сами понимаете. Но не переживайте, мы Вас будем надежно охранять!
– Нелегалы? Да? Я и сам был таким! Поэтому понимаю Вас. Но ведь отпустите на свободу?
– Какая свобода, дорогой! Вы же и ходить пока не можете! О чем говорить? Все зависит от вас, поймите! Мучать мы вас не будем, не для этого оживляли.
Ленин понял, что не для этого, что он нужен живым, но решил на первых порах вести себя тихо и скромно; он согласился с Иваном, что надо было окрепнуть, пока он не мог твердо стоять на ногах, и говорить было не о чем. Единственной его просьбой являлись газеты, а также книги. И снабжение ими в клинике шло намного лучше, чем в ссылке в свое время, когда приходилось ждать очередной посылки месяцами, а потом могло прийти по две одинаковые книги.
Он жадно, несколько раз с возмущением читал историю революции, а Великая Отечественная война, что любопытно, не сильно привлекла его внимание. Зато он внимательнее изучил историю с высылкой Троцкого, даже сделал пометки карандашом. Потом он изучал эпоху Хрущева и злился. Запуск спутника, по мнению Ленина, подтверждал не заслуги Никиты Сергеевича, но всей идеологии. Он даже улыбнулся от мысли, что Советы смогли опередить буржуазные страны и вызвать уважение последних. Смещение Хрущева он в итоге оценил позитивно, тот ему категорически не нравился. Он уже поверил в существование сталинского культа личности и считал, что подобный заговор, а точнее заговоры, есть здравая идея, провалу первого заговора он немного огорчился. Но дальше он терялся и не мог составить единого мнения: с одной стороны, он осознавал, что буржуазный автор передергивает, описывая советский период в мрачных тонах.
«Историю пишут победители, мы это прекрасно понимаем, — говорил он сам себе. — С другой стороны, если все было бы хорошо, пусть он клевещет, но тогда почему же на самом деле? «Последний Президент СССР Михаил Борбачев (р. 1931)». Вот оно, как можно было не заметить! Он еще жив! И при этом стар. Но… надо спешить. Вот кто может помочь и расскажет мне все». Но автор книги явно не был поклонником Борбачева, хотя и делал робкие намеки на оправдание его поступков. Антиалкогольная кампания вызвала у Ильича смех — сам пытался.
«Но дальше-то как? Республики почему побежали? Нет, не понятно. Враги проникли в партию и сменили строй, здесь все ясно. Но почему потом, несмотря на экономический кризис, никто не попытался поднять восстание? Ни одного. На выборах компартия участвовала, и набирала свои проценты, ее кандидат почти победил в президентских выборах, но у народа не было ни грамма революционности».
Газеты дали Ленину еще больше удивительной информации — например, запрет коммунизма как идеологии на Украине. Снос своих памятников его не разочаровал, ему самому было не очень приятно осознавать, что его копия стоит или стояла в каждом поселке и каждая главная улица названа его именем. С другой стороны, это значит, что даже несмотря на крушение созданной им страны, его помнят, а значит и проще будет начать свою деятельность. Но что о нем помнят? Это тоже было важно. «Ведутся споры о выносе тела и захоронении», — говорилось в газете.
«А все же хорошо, что не успели!» — подумалось ему, когда он поймал себя на мысли, что если бы он сгнил в земле, то шансов на второе пришествие уже бы не было. В газетах подробнейшим образом описывались последние события, и, в первую очередь, невероятное похищение тела. Обсуждались причины и всевозможные версии. В российских СМИ в первую очередь цитировались высказывания Президента Российской Федерации Виктора Тупина о том, что он «сожалеет о произошедшем, и надеется, что правоохранительные органы смогут провести объективное расследование и найти преступников».
«Но для меня они не преступники, по крайней мере, пока; все же жизнь чудесная штука, даже сейчас я уже чувствую силу в теле большую, чем неделю назад. И пусть это достижения буржуазной науки, все равно, и среди буржуазных деятелей встречаются достойные люди, в конце концов, Маркс и Энгельс вышли именно из буржуазной среды! Надо будет потом их отблагодарить. Жизнь дается тебе один раз… А вот фигушки!» — подумал Ильич.
В пору подобных размышлений в комнату бесшумно вошел Иван.
«Врач дал мне разрешение, не хотите ли посмотреть телевизор? Сегодня вечером, я узнал, будет специальный выпуск одной передачи на русском языке, где будут обсуждать Вас, и Ваше, так сказать, «исчезновение». Ленин быстро отрешился от исступлявших его мыслей, порядком надоевших ему уже; вообще, в нем боролись все это время два чувства — желание побыть одному, его давняя любовь к отчужденности, где можно почерпнуть мощнейшую энергию, вкупе со страхом — не ненавистью, но страхом, который внушали ему его покровители, — с одной стороны — и тяга к публичным выступлениям, стремление нести свои идеи, быть услышанным с другой стороны. Но для последнего необходимо было как можно полнее вникнуть в курс дел, поэтому Ильич с радостью согласился, ему хотелось спросить Ивана насчет распространения телевидения, о роли в этом советских людей, но пока он решил не спешить с вопросами, которые могли бы выдать его неверие в прогресс. В эпоху, когда Ленин жил, уже существовали фильмы, но они были немые. Радио также было изобретено, и активно внедрялось, сам Ленин его поощрял. Поэтому само по себе цветное телевидение его особо не удивило, так как в самом начале удивил телефон без проводов. Да и то, хорошенько подумав, он рассудил, что раз радио может передавать сигнал и вместе с ним человеческий голос и любой другой звук на расстояние, то почему же этого не может сделать и телефон.
Вечером Иван принес ноутбук и включил аналитическую передачу Виктора Дроздова. Ленин покосился на складывающееся устройство с любопытством, но спустя пять минут все вопросы о принципе действия аппарата отпали, он живо следил за разгорающейся в студии дискуссией. На экране появился ведущий, весь в черном, и, судя по внешнему виду, человек весьма умный, но при этом полностью системный — Ленин слышал подобных в пору своей работы в Парламенте и сразу уловил эту интонацию. Да и вообще, тон его речи Ленину не понравился, но он понимал, что в буржуазном обществе и ведущие соответственно буржуазные.
Гости ток-шоу были весьма разношерстны: Виктор Шилоновский громко кричал, что похищение Ленина — отличный повод наконец-то убрать этот чертов мавзолей, портящий архитектуру Красной площади; Андрей Дьявольский разумно разъяснял о том, как американцы заранее готовили эту провокацию и проводил аналогию с приземлением на все той же несчастной Красной Площади легкомоторного самолета, управляемого немецким летчиком-любителем; Георгий Плюганов, глава компартии, возмущался тем плевком в историческое прошлое, которое посмели сделать, и требовал немедленно вернуть Ильича на законное место; Амврос Мандаринов утверждал, что нынешней власти даже выгодно подобное дело, и кто-то из спецслужб вполне может стоять за этим; писатель Алексей Тараканов видел в этом позитивный символ исцеления России от ауры «сил зла» и переход к новому времени всеобщего благоденствия. Из всех выступающих больше всего Ленина поразил коммунист, который таковым, если не считать его красный галстук, никак не мог считаться исходя из мыслей, которые он высказывал. Ленин потребовал у Ивана, сидевшего все это время рядом, и понимающего в происходящем балагане, казалось, еще меньше, лист бумаги и написал: «Компартия сегодня находится в огромном упадке, с подобными настроениями у ее руководства говорить о революции невозможно. Как рабочий класс может восстать против эксплуататоров, если партия, которая должна отстаивать его интересы, не делает этого, и более того, даже не декламирует как цель?». Иван покосился на листок, но Ленин невозмутимо поднял палец вверх и убрал листок. Иван усмехнулся и пожал плечами.
«Решено, — проговорил Ильич про себя, создаю партию, назовем ее опять, как тогда, РСДРП. А с этими оппортунистами нам не по пути. Это самые жуткие из всех оппортунистов! Да, я говорил, что нет ничего зазорного в том, чтобы работать в буржуазном парламенте, но работать так, что эта работа идет во благо рабочего класса, поднимает рабочий класс на борьбу и помогает подготовить социалистическую революцию! Подобная политика — оппортунизм и соглашательство!»
Началась рекламная пауза. Ильич нахмурился. Он уже понял, что российское общество сильно буржуазное, но только теперь осознал, насколько. Реклама не шла ни в какое сравнение с тем, что было в его время. Она сильно отличалась от рекламы царского периода и «окон роста». Автомобили несколько порадовали Ленина, он понял, что сейчас они стали гораздо более универсальным средством передвижения, чем в его время, да и скорость стала такой, что с велосипеда, избегая аварии, соскочить не успеешь (он бы и не вспомнил сейчас этот случай, но когда он увидел на экране машину, мчащеюся прямо на него, ему стало немного не по себе).
«Но как, как устроить революцию здесь, к чему призывать? Капиталисты полностью изничтожили революционный дух, подкупив пролетариат», — Ленин обоснованно предположил, что в текущих условиях разрыв между бедными и богатыми весьма велик и жизнь людей сводится к формуле «Работай — трать», но, конечно, ему трудно было представить себе реальное значение данного разрыва; к тому же, в прочитанном им кратком пересказе истории ничего не говорилось про приватизацию и залоговые аукционы, а значит, Ильич не мог знать про такое понятие, как «олигархи». «Рассчитывать на беднейший класс, хорошо, но какова их сила?», — размышлял Ильич. Он не догадывался пока, что весь этот беднейший класс нужно еще собрать и на чем-то довезти до столицы. Найти сторонников революции в столице было не трудно — но большая часть этих людей были вообще ярко выраженных правых взглядов, и это Ленин заметил из передачи, когда ведущий Дроздов на пару с Дьявольским наехали на представителя так называемого «оппозиционного мнения». Тот, испугавшись, сразу замямлил, и Дроздов смачно припечатал его.
«Интересная у них оппозиция, ведь по глазам видно, что хочет он сказать даже серьезнее, но боится! Или настолько глуп, что не догадывается? В Сибирь-то опять отправляют что ли? — думал Владимир Ильич, — но есть на что напирать, это, пожалуй, главное. Но я все равно пока ходить не могу, рано об этом думать. Но ведь эта оппозиция — это черносотенцы! Это же, мать вашу, Пуришкевич! Но где здесь, где здесь Пуришкевич? Пуришкевичем здесь и не пахнет, это позор; всегда приятно иметь в политике дело с противником умным, образованным, как то был Мартов, Плеханов, да тот же Милюков, как бы я ни смеялся над ним! Но — это? Что за цирк? Верните Пуришкевича! Да, я сам работал в Думе и видел, какая бессмыслица там творится, как буржуазные депутаты льют соловьиные речи, как социалисты-оппортунисты призывают к решительным действиям, но заигрывая при первой же возможности с мелкой буржуазией. Буржуй еле в дверь протискивается, но все равно лезет в партию — хвалились они в свое время».
Размышления Ильича прервала очередная реклама, начавшаяся с громкой заставки: «Смотрите завтра сенсационное расследование Гавриила Трезвых! Вся правда о том, кому выгодно похищение тела Ленина, как оно готовилось, и, наконец, главная сенсация: тело выкрали для опытов и возможно попытаются оживить. Только на нашем канале — эксклюзивное интервью бывшего сотрудника спецслужб».
Ильичу, однако, было уже не слишком интересно, что же коварные похитители сделают с бренным телом; он утомился, уткнулся в одеяло и уснул. Спал он долго, почти полсуток, как спал и до этого всю эту неделю — первую неделю его новой жизни.
На десятый день после оживления в палату пришел первый посетитель. Все, кого видел Ленин до этого — упоминавшаяся троица, обслуживающий персонал клиники и доктор Фогельштейн, живший все это время в соседней палате, чтобы иметь возможность контролировать показания всех приборов в режиме онлайн. Но эти показания превосходили самые смелые ожидания Фогельштейна; подобно щенку, который рождается слепым и беззащитным, но быстро крепнущим, Ленин чувствовал себя все лучше и лучше, силы приливали к нему день ото дня. Когда вошел посетитель, Ильич уже мог слегка приподняться на кровати, что он и сделал, поприветствовав пришедшего, попутно внимательно разглядывая его. Одет он был хорошо и выглядел как типичный империалист.
«Это представитель известнейшего человека, Джеймса Фороса», — намеренно сказал Иван по-русски, умолчав о роде деятельности последнего. Пришедший известил, что Джеймс интересуется у Владимира о самочувствии, о боли, которую тот испытывает. Ленин ответил, что чувствует прилив бодрости и готовится к новым свершениям — и говорил так не столько для пришедшего, сколько для себя и в первую очередь для Ивана, понимая, что именно в руках последнего вместе с товарищами сейчас его, Ильича, свобода. Соблюдя всю церемонию с однотипными вопросами, собеседник откланялся и ушел.
«Жаль, мы пока не знаем, сколько он так проживет, но Джеймс готов отдать Вам свое тело, если Вы гарантируете оживление. Составим контракт, учтите, если не выйдет, будете должны его потомкам огро-о-омную сумму. И огласку, что для Вас страшнее», — сказал посетитель перед уходом.
«Огласка! Нашел чем пугать! Да люди разорвут нас, узнай что такая возможность существует», — подумал Людвиг.
«А ведь надо же! Все равно как классно! Но и впрямь, сколько, сколько он проживет?», — думал в это время Фогельштейн, хотя и про посещение делегата Джеймса он не знал. Строго говоря, он в принципе был так одухотворен успешным оживлением, что забыл обо всех своих подозрениях, а о том, для чего эксперимент проводился, давно перестал задумываться. Жене об успехах он также не докладывал, общаясь с ней по телефону не более чем по пять минут в день, однако та своим никогда не изменяющим, в отличие от мужа, чутьем быстро заметила изменения в настроении. Прямым текстом она его не спрашивала, а лишь наводила.
«Чувствуешь, что никто из ученых-докторов не доходил до такого как ты! Ты изменишь мир к счастью, смерть перестанет быть чем-то страшным!», — примерно в таком духе изливала Сара свои мысли, а Исаак покорно кивал.
Еще через два дня к Ленину пришел один немолодой человек: Уилфрид Паппет, один из богатейших банкиров в мире. Пришел собственной персоной, безо всяких посредников.
Разговор был примерно такого же типа — как жизнь, как боль в костях и прочее. Ленин теперь все понял окончательно — он просто эксперимент, а настоящая цель всех опытов — воскрешение богачей. И с того дня он стал заниматься. Неведомая сила духа покорила его. Мы уже упоминали, что он окреп и стал бодрее, но что чувствует человек, когда его руки и ноги долго находятся в одном положении? Аппараты перегоняли кровь, разминали мышцы (о, Фогельштейн еще до операции все продумал, ведь еще в прежней его научной работе эти механизмы были подробно описаны). Ленин преодолел себя и встал на пол. Вот теперь, впервые после пробуждения, он почувствовал настоящую боль. Но он терпел, он превозмогал ее. Он ходил по комнате через силу, работал над мышцами, придумывая свои упражнения. Специально делал это тихо, стараясь не шуметь; снимал тапочки. Будучи в свое время в заключении, он делал чернильницу из хлебного мякиша, чтобы можно было сразу проглотить при внезапном появлении тюремных надзирателей. Но сейчас он, конечно, не учитывал, что комната его оборудована видеокамерами, и над его «бесшумными» походами уже давно смеются наблюдающие Иван, Карл и Людвиг, а душа Фогельштейна, напротив, замирала и воспаряла, когда он видел шагающего Ильича.
В один из наступивших дней Ленину принесли на изучение его собственные труды. Эта была идея Фогельштейна, которого крайне интересовала реакция подопытного на свои мысли в прошлом, также хотелось проверить его сентиментальность, ведь это могло привести к открытию бессмертия души! И действительно, Ленина сильно заинтересовали его собственные письма родственникам; он расплакался от одного слова «мамочка», о том, как доносил до нее свою тоску по «России» (ею он считал из своей Енисейской губернии Европейскую часть), сглаживал условия поездки (а условия в один миг вспомнились, абсолютно все!); он смеялся над собой, читая про то, как по дороге в ссылку, любуясь сибирской природой, начал писать стихотворение, но более одного стиха не сочинил. Он ожил, он ощутил себя не плодом сумасшедшего в своей наглости эксперимента, но личностью, страдающим и разбитым, чувствующим, он вспомнил, как можно любить, и он чувствовал эту любовь, хотя чем больше он все это ощущал, тем больше было подозрений на нечто инородное внутри себя в области сердца; моментами вообще казалось, что почти все внутри чужое, вставленное, и почему-то понял он это только после своих строк. И это еще хорошо, что были они в печатном формате, а не рукописные оригиналы! Уж что могло бы произойти тогда с Владимиром Ильичом, какое нервное возбуждение, сказать тяжело.
Дни шли, Ленин бежать не пытался, но чувствовал себя уже значительно лучше. Он прочитал в одном из своих писем о зарядке, которую делал в Шу-шу-шу, она выражалась в пятидесяти земных поклонах и вызывала смех у окружающих, знавших об атеистических настроениях тогда еще Ульянова — и занимался упражнениями. Порой к нему приходили богатые типы со стандартными вопросами, он на эти вопросы стандартно отвечал; остальное же время он проводил за книгами, газетами или телевидением.
Это помогло ему уже определенно составить картину мира и наметить действия. Но для начала действий нужна была свобода. Но, наверное, уже и сейчас стоило начинать искать союзников. И он начал обрабатывать Ивана. Иван слушал горячие проповеди Ильича кивая, но не соглашаясь. Но вот однажды он вывел его в туалет, и там прошептал: «Вы в опасности. Мне кажется, обсуждают вопрос о Вашем уничтожении. Физическом». Ленин возмутился, и предложил Ивану бежать вместе с ним. Иван сказал, что подумает. Таким образом, Ивану удалось легко привязать Ильича к себе, создав у него легкую иллюзию, что в случае чего тот вместе с ним заодно.
После получения первых взносов от богатых и влиятельных людей, желавших ожить через некоторое время после своей смерти, встал вопрос о том, что, собственно говоря, теперь делать с Лениным. Его самочувствие под чутким руководством доктора Фогельштейна улучшалось с каждым днем. Уже через месяц он ходил, не ощущая боли, а вскоре начал и бегать. Его физическое состояние соответствовало скорее состоянию здоровья пятидесятилетнего человека. Фогельштейн сильно удивлялся, но он был единственный, кому состояние бывшего вождя было интересно. Карл и Людвиг действительно допускали, что теперь с ним можно спокойно расправиться, а самим попытаться исчезнуть с уже полученными деньгами, отправив Фогельштейна и его ассистентов на скамью подсудимых. И планы эти бы сбылись, но… Слухи! Упорная вещь, но слухи о том, что Ленина похитили из Мавзолея не просто так, распространялись по Европе. Один из охранников Кремля дал интервью, пряча свое лицо от камеры, где сообщил, что призрак Ильича перестал топать ночью в башне; Ленина видели в Праге, Варшаве и даже в Чикаго. Двойника, зарабатывающего на фотографиях с собой на фоне Исторического музея, на всякий случай забрали в отделение, но он, понятное дело, ничего не знал, и знать не мог.
Вот тут-то и прояснилась одна важная деталь: мозг Ленина все время с момента смерти Ильича хранился в засекреченном исследовательском институте (он так и назывался: институт мозга). После развала Советского Союза институт этот, как и многие другие подобные учреждения, оказался в сильном кризисе. Исследования, ставившие своей целью доказать превосходство интеллекта коммунистических вождей, прекратились. Мозги хранились в закрытых пыльных комнатах, однако никакого секрета толком и не было, в Германии даже вышел фильм, где эти самые мозги были показаны, а некоторые сотрудники института дали интервью. И вот после внеочередной инвентаризации стало известно: мозг Ленина пропал. Ни один из находящихся в коллекции, — а там были и мозги и Циолковского, и Сталина, и Горького, и многих других, — тронут не был. Теперь рассуждавшие о «провокации» вынуждены были признать свою неправоту. Но российские СМИ пошли по более простому пути — о краже из института умолчали, да и саму тему с Лениным стали заминать. Хотя информация стремительно облетела весь Интернет, соратник Дроздова, главный пропагандист Даниил Компотов успешно разоблачил «фейковую» сущность подобных наговоров, а также объяснил, кому это выгодно. Да и без него это было понятно — конечно же, врагам России-матушки, кому же еще! Но некая нервная мысль, как марксовский призрак коммунизма, теперь летала по Европе. И страдали-то кстати в то время разве что эти самые коварные враги.
Массовые забастовки прокатывались по Европе и Америке, и также стихийно затихали. Брожение шло на улицах и площадях, временами выплескиваясь в кратковременные стычки с силами правопорядка. Но все же общей идеи у подобных мелких протестов не было, они оставались разрозненными и легко гасились, как известь.
Идея, выплеснувшаяся в информационное пространство, не могла там долго находиться обособленно: один из богачей, побывавший на приеме у Ленина и уже отдавший крупную сумму на свое последующее оживление, проболтался.
– Ты слышал, Ленина похитили из Мавзолея в Москве, и мозги его из секретной лаборатории, говорят, оживить хотят! — сказал ему его деловой партнер. Собравшись с силами, сей успешный бизнесмен попытался задержать это в себе, но получилось нечто подобное тому, когда человек ест суп и хочет чихнуть, держит себя до последнего, а в итоге чихает так громко, что разбрызгивает весь суп на несколько метров. Так было и здесь.
– А он уже жив! Я сам видел его! — вылетела у него с языка сразу целая стая воробьев.
– Как — жив?! Не может быть!
– Может, может, сам видел. В весьма добром здравии.
В итоге слухи крепли. Дошли они и до всевозможных неомарксистов. И последние, естественно, решили вызволить Ильича из буржуазного плена.
Здесь, конечно, стоит уделить особое внимание состоянию «левых» идей в двадцать первом веке. В России существовало огромное количество подобных организаций. Их число было крайне велико — даже в разы больше, чем в годы реальной революционной борьбы в 1905 и 1917 годах. Но что представляли собой данные организации? Это были кучки, наибольшая численность которых достигала сотни человек. Основа, оплот любой подобной организации составлял один идейный руководитель, человек с зашкаливающей самооценкой, чувствующий себя живым божеством, готовым день и ночь восхвалять свои взгляды. Он отличался принципиальностью, демагогичностью, категоричностью и любовью к изничажению врагов. Этот деятель строил наполеоновские планы по собственному плану, составлял расстрельные списки для первого дня своего правления. После приведения в действие всех приговоров, безусловно, наступала райская жизнь для трудового класса. Пообщаться с этим человеком было делом непростым. При первом впечатлении у Вас в принципе могло сложиться впечатление о нем, как о сбежавшем из психиатрической лечебницы. Да, количеством немотивированной агрессии они могли вполне зарядить небольшой электрогенератор.
Вокруг подобных индивидов группировалось некое ядро из человек десяти, находящихся под большим влиянием лидера, людей несамостоятельных, главным счастьем в жизни которых являлось то, что им посчастливилось быть лично знакомым с величайшим непризнанным вождем, непринятым пророком, которой снизошел до них, открыл им свое учение, ввел в некую семью единомышленников, где можно говорить смело, спорить, сходить с ума. Впрочем, вокруг лидера могли собираться и приспособленцы, пытающиеся уловить в этом мутном пруду свою копейку. Хотя, очевидно, дело прибыльностью и не пахло. Оставшаяся часть шарашки постоянно менялась. Это были вдруг увлекшиеся политикой школьники, неведомо почему возомнившие, что красный — цвет прогресса. Это были случайные пенсионеры, рассиживанию на лавочке предпочетшие единожды оказаться на каком-то мероприятии с красивыми лозунгами. Возможно, даже какая-то доля пролетариата и даже интеллигенции. Первые сразу же понимали, что решению их проблем здесь не помогут — до светлого будущего еще ого-го. Вторые также быстро понимали, что дискуссии здесь нет, и их проекты из серии «как нам обустроить Россию» здесь не востребованы. Подобных организаций был не один десяток, и каждая формулировала свое видение коммунизма, наследия Маркса и в целом «левых» идей как единственно верное. Возможно, вышеприведенное описание создаст подобным кружкам несколько сектантский оттенок, но это будет не совсем верно; никто не затаскивал в них насильно и не пытался отобрать квартиры у новеньких адептов.
Слухи об оживлении Ленина поставили светоносных лидеров подобных организаций в неловкое положение: это был человек, за которым они шли, кого боготворили, а себя называли наиболее верно усвоившими его идеи — и что теперь? Подчиняться ему? Наконец воплотить в жизнь то, на пережевывание чего ушли бессонные часы? Некоторые из них были чуть ли не в панике. Тему для очередной встречи на квартире никак не могли подобрать. То есть, было понятно о ком говорить, но как эту встречу назвать? В итоге, названия получались самые уродливые: это и «Вернем позиции!», и «Настал наш черед», и «Капиталисты, вы приговорены!», и, наконец, «Второе пришествие». Но большинство организаций в воскрешение все-таки не верили, говорили о двойнике, провокациях и подлоге. Нетрудно догадаться, что аргументов для подтверждения подобных теорий было много больше. Многие группы заметно ожили после скандального похищения из Мавзолея, дискуссия была жаркой — зачем, почему? Большинство обвиняло власть, не решившуюся захоронить вождя мирового пролетариата открыто. Собственно некоторые люди в таких организациях (а там попадались неглупые индивиды) еще в первые дни после происшествия логично предположили скорое появление слухов о возвращении Ленина. Когда слухи и впрямь появились, ряд обывателей встретили их так же, как то бывает и с другими подобными занимательными историями, как встречаются ими новости про пролет НЛО, высадку пришельцев, знакомство с рептилоидами и так далее — гигантский интерес вначале и быстрое остывание и потухание, перевод возбудившего воображение события в образ обычных бытовых мифов. Да — в первые дни событие взорвало Интернет. Блогеры психанули. А уж сколько забавных картинок появилось на просторах сети — не счесть! Однако политической подоплеки во всем этом не было. Во всевозможных марксистских объединениях слухи подтверждались домыслами и догадками, в каждой из подобных группок шли долгие крики, робкие попытки выхода в свет, и каждое заседание заканчивалось непременно бурными аплодисментами под предложение о налаживании контактов с другими коммунистическими организациями. Каждый из этих лидеров боялся следующего: а вдруг кто другой уже вышел на контакт с Лениным? И кому тогда будет нужна его группа? Да и если он дойдет до Ильича первым, примет ли тот его идеологию? А если засмеет, что тогда? Все годы изысканий насмарку? Нет, этого перенести никто не смог. Поэтому за границу на разведку на собранные оперативно с миру по нитке копейки были посланы вот такие «почитатели».
На Западе же действительно существовал ряд крупных организаций, которые восприняли всю шумиху всерьез. Дело в том, что работы Фогельштейна и ему подобные проекты по изучению возможностей реинкарнации клеток, перезапуска процессов в организме были весьма востребованы в левых организациях. Научный коммунизм всегда был связан с технократией. Прогресс во всех отраслях науки по-настоящему интересовал идейных людей, а в отличие от российских коллег, участники европейских «левых» организаций не только вели бесконечные в своей бессмысленности дискуссии, многие даже реально занимались политикой. Впрочем, так называемой «работой с массами» в политическом смысле не занимался никто, зато эти люди играли заметную роль в деятельности профсоюзов, имевших реальную силу и наладивших рычаги воздействия на реализацию своих экономических требований. Мысль о похищении Ленина сбила с толку до того, что они начали искать похитителей среди своих же сторонников. Выдвигались концепции, что это дело рук некой до сих пор замаскированной коммунистической организации в России, и так далее. Но, как мы уже упоминали, слухи подкреплялись свидетельствами: были люди, видевшие Ильича, а уж людей, видевших тех, кто видел Ильича, становилось с каждой минутой все больше и больше. Все собрания, звонки, уточнения прямо привели к одной устойчивой мысли: ни одна из коммунистических организаций к похищению не причастна. Мотив, экономический, казался очевидным. Все объединились над казавшейся общей идеей. «Левые» двадцать первого века, имевшие убеждения зачастую очень и очень противоположные: и социал-демократия, и анархизм, и троцкизм, и даже чучхе, равно задались вопросом — даже если Ленин не ожил, то где его труп? Верните его! Не в Мавзолей, так захороните с почестями! А если он ожил, то он не должен быть в заключении! Он не игрушка! А слухи об оживлении были ой как соблазнительны…
Следующая глава: http://www.proza.ru/2017/09/03/70
Предыдущая: http://www.proza.ru/2017/09/02/167