Нас ласкали приклады, воспитали наряды,
И не раз мы глотали пыль в походном строю.
И старушка седая, воду нам подавая,
Долго вслед нам глядела, утирая слезу.
"Кадетская мама" - кадетская песня.
Во второй половине 60-х годов после окончания 4 четверти, где то в первых числах июня, младшие классы Киевского суворовского военного училища (до 8 включительно) переезжали в летний лагерь, располагавшиеся на реке Рось, недалеко от сел Трушки и Пелипча Белоцерковского района Киевской области. Старшие, 9-11 классы выезжали для приобретения войсковой практики в войска, в военные лагеря в Остер под Киевом. И если в первые годы на лето нам выдавали ХБ зеленые армейского образца гимнастерки, черные ХБ брюки без лампасов и сапоги, то уже в старших классах мы были не в кадетской форме, а полностью в солдатском обмундировании, но с суворовскими погонами, и полным снаряжением, флягой, саперной лопаткой (МСЛ), плащ-палаткой, противогазом и с закрепленным за каждым штатным оружием - автоматом или пулеметом.
В 68 году, когда мы закончили 8 класс, возможно, в связи с переводом на 3 летний срок обучения, этот порядок был изменен и все роты училища стали выезжать уже только в Трушки. Посланная туда за несколько дней раньше команда из суворовцев и сержантов срочной службы, выполнявших тогда у нас обязанности заместителей командиров взводов, подготавливала места для установки палаток. Поскольку они каждый год были один и те же, то фактически нужно было только обновить кое-где обсыпавшиеся стенки палаточных гнезд в земле, вставить в них и сколотить щиты и нары из досок. И уже когда автобусная колонна училища приезжала в лагерь, нам оставалось только развернуть и натянуть палатки, что не занимало много времени. А в дальнейшем, в остававшиеся до открытия лагеря дни, мы занимались его обустройством. Вылизывали линейки и дорожки, ставили грибки для дневальных, все это строго регламентировалось уставами и тщательно соблюдалось на практике.
Я был очень удивлен, когда после 5 класса первый раз увидел место нашего ночлега: деревянные нары, на которых предстояло спать сразу всем вместе, человек десять в одном ряду. Дома я привык пользоваться личным постельным бельем, всегда тщательно следя, чтобы «голова» и «ноги» простыней никогда не менялись между собой. Здесь же после подъема уборщики, т.е. те из нас, которые по очереди должны были застелить одеяла и простыни, и навести окончательный порядок в палатке, первым делом сваливали все простыни в одном конце нар в одну кучу, расстилая их потом в произвольном порядке, совершенно не заботясь о том, кем и как они использовались до того.
В солнечную теплую летнюю погоду жизнь в лагере, конечно, была сносной. В младших классах занятия начинались с утра, в основном это был английский язык, физическая и военная подготовка, а также биология, география и математика. Они нас сильно не утомляли и были даже интересны, а спортивные игры и рыбалка в свободное время, вносили разнообразие в повседневную жизнь. Мы часто ходили на речку, купались, ловили рыбу и раков, играли в игры.
Впрочем, необходимость соблюдать распорядок дня, передвигаться повсюду только строем, под барабанный бой, утренние осмотры и вечерние поверки., наряды по роте, когда нужно было постоянно находиться на виду командования и нести службу, стоя по ночам по два часа у тумбочки, или под грибком, особой радости никому не доставляли и мы с нетерпением считали дни до завершения лагерного периода, тем более, что после этого нас ожидали каникулы.
А вот когда погода портилась, жить на природе было совсем не весело.
Где-то после окончания 6 или 7 класса, с первых дней после приезда в лагерь, наступила сырая, довольно холодная для лета погода. Постоянно шли дожди. Температура воздуха установилась низкой, около 14 - 16 градусов днем, а солнце совсем не появлялось. Ни о какой рыбалке, купании и играх нельзя было даже и думать.
Все вокруг постоянно было мокрым, трава и деревья не успевали высыхать. На дорогах стояли невысыхающие лужи в которые рано или поздно невозможно было не попасть. Спустя некоторое время мы были вынуждены днем постоянно ходить в шинелях и плащ-палатках. Но, как ни старались, обмундирование часто попадало под дождь и плохо высыхало. Особенно скверно было с сапогами. Они постоянно промокали, особенно от хождения по сырой лесной траве. К сожалению ходить только по песчаным лагерным дорожкам было не всегда возможно. Кожа сапог, пропитавшись за несколько дней влагой, не высыхала и портянки были всегда влажными. Для ухода за яловыми сапогами в которых мы обычно ходили в училище, в роте всегда стоял небольшой жестяной бочонок с какой то черной смазкой, которую называли дёгтем. Он издавал не очень приятный запах и в училище им, особенно в старших классах, редко кто пользовался. Но в дождливую погоду в лагере мы старались хоть как-то защитить сапоги от протекания и, пользовались смазкой не жалея, при каждом удобном случае промазывая ею на сапогах все швы. Тем не менее это помогало мало. Хуже всего было то, что посушиться было негде, все должно было высыхать на нас.
Спать в палатках было холодно. Дополнительных одеял нам не выдавали, приходилось ночью укрываться шинелями и плащ-палатками. Чтобы согреться, залезая под отсыревшие за день простыни, мы вдвоем с Валерой Чижиком потеснее прижимались друг к другу, накрываясь двумя одеялами на двоих.
Невыносимой мукой стал по утрам подъем, так как все обмундирование за ночь становилось влажным, а сырые сапоги с большим трудом удавалось натянуть на совершенно отсыревшие за ночь портянки. Занятия проводились тоже на свежем воздухе, так как классных помещений в лагере почти не было. Мы сидели на скамейках тоже в шинелях и плащ-палатках. Согреться и посушиться было негде. Развести где-то за территорией лагеря костер было невозможно, все деревья и хворост вокруг них за многие дни непрестанных дождей промокли уже видимо насквозь и не горели. Мы с Валерой догадались бегать после уроков на кухню. В лагере пищу готовили на печах, которые топили дровами. И возле них можно было хоть немного согреться и подсушится.
Кино, если не было дождя, нам показывали тоже в «открытом кинозале»: на поляне со скамейками из досок, прибитых к вкопанным в землю отрезкам бревен. И чтобы согреть мерзнущие уши, мы развертывали пилотки, натягивая их полностью на голову. Это спасало еще и от комаров, которые неимоверно досаждали во время киносеансов.
Все с нетерпением ждали, что погода, наконец, измениться и вот-вот потеплеет, но к нашему сожалению этого не происходило. В конце концов, единственный раз за шесть лет, командование приняло решение о досрочном возращении нас в училище и отправке на каникулы.
После 7-го класса у меня совсем не складывались отношения с командиром нашего взвода майором Зиминым А.Е. Как и почти у всех из нас напротив моей фамилии в его записной книжечке числилось довольно много нарядов вне очереди. Нарушителей дисциплины у него было так много, что он не успевал их в эти наряды назначать. А тут по какой-то причине от нашей роты нужно было выставить дежурных к питьевому источнику недалеко от лагеря. До нас там несли службу ребята из старших классов, и почему начальство вдруг решило заменить их нами, уже трудно вспомнить. Зимин же решил использовать эту прекрасную возможность, чтобы несколько сократить число внеочередников, назначив тот наряд исключительно из них, включив в него и меня. Не зная, чем там нужно будет заниматься, я полагал, рассчитывая на самое худшее, что это будет что-то уж очень утомительное и неприятное. Как например бывало в нарядах по кухне, когда нужно было мыть руками грязную посуду, выносить помои и мусор. На самом же деле, все получилось совсем наоборот, вместо наказания, я получил, как потом оказалось, настоящее поощрение.
В нескольких километрах от лагеря, на другом берегу реки Рось, которая в том месте была довольно широкой и глубокой, находился источник, из которого брали питьевую воду для всего училища. Там она накапливалась и по трубам поступала в лагерь.
Наши обязанности были самые простые и совсем не утомительные из всех нарядов и дежурств, в которых мне когда-либо, до и после этого, приходилось бывать. Мы должны были, находясь рядом с источником, следить, чтобы к нему днем, или ночью, не подкрались враги, и не совершили диверсию.
Размещались мы в простой армейской палатке, с железными кроватями, тумбочками и столом. Была какая-то и кухонная утварь: чайник, кружки, кастрюли, тарелки, ложки и вилки. Пришли мы туда со своими флягами и котелками.
Старшим этого суточного наряда был незнакомый нам сержант срочной службы не из нашей роты.
Он, хотя был и старше нас на несколько лет, оказался доброжелательным, приветливым парнем. Держался на равных, совершенно не пытаясь показать свою власть, или превосходство. Сам курил и не мешал нам.
Источник располагался как раз на краю картофельного поля и, естественно, мы сразу же накапали себе молодой картошки и развели костер. Сержант был еще и рыбаком, и видимо дежурил на этом месте не первый день, так как у него уже были припасены готовые к применению удочки. Мы наловили рыбы и сварили уху. Что интересно, в источнике была на удивление чистая и вкусная вода. Кругом была полная тишина. До лагеря было далеко. Связь с дежурным по лагерному сбору поддерживалась по полевому телефону и до тех пор, пока у нас было все спокойно, коварные враги не нападали, мы, судя по всему, были совершенно никому не нужны. Можно было спать сколько хочешь и делать все что угодно.
Наряды же по роте в лагере были наоборот очень утомительные. Если в училище дневальные (кроме того, кто стоял у тумбочки) могли днем спрятаться от глаз офицеров или старшины в бытовой комнате, или спальне, то в лагере все были на виду. Укрыться куда-то, чтобы даже просто не суетиться и посидеть, отдохнуть, было некуда. Как-то классе в 9-том, будучи дневальным, стоя после обеда, уже перед самой сдачей наряда, на охране комнаты для хранения оружия, я только на минутку решил присесть на стоявший неподалеку стул и, страшно устав за весь день, даже не успел заметить, как тут же заснул, как убитый. В чувство меня привело дружеское похлопывание по плечу командира роты В.П. Салаты, который, что меня очень тогда удивило, даже не отчитал меня по этому поводу.
Каждый год, по приезду в лагерь Владимир Павлович напоминал на построении его границы, которые нарушать ни в коем случае было нельзя. Выход за территорию считался самовольной отлучкой, со всеми вытекающими в виде взысканий последствиями. Но уже в младших классах, мы не особенно боялись нарушать это требование, а в старших, наоборот, все свободное время старались проводить за пределами границ, исследуя в поисках приключений и развлечений, находящиеся в пределах пешей прогулки окрестности. С годами наши прогулки простирались все дальше и дальше за пределы лагеря. После 10 класса, например, мы случайно обнаружили что впереди, за генеральской линейкой и стадионом в 30-40 минутах пешего перехода от нашего расположения, располагалось необозримое колхозное поле, засеянное зеленым горохом.
Мы испытали настоящий восторг, когда в первый раз увидели его перед собой, выйдя из леса. Сочные, вкусные зерна хорошо утоляли голод и приятно освежали в жаркие солнечные летние дни.
Гурманы даже любили лечь на землю прямо в поле и срывать свисавшие со всех сторон стручки, жадно поглощая это изумительное лакомство.
К сожалению дорога к полю и обратно занимала почти все имевшееся у нас свободное время и на еду нам оставалось всего минут 15. Заодно мы набирали горох в развернутые пилотки, чтобы можно было есть его на обратном пути.
Однажды за этим занятием мы увидели проезжавших на телеге по дороге вдоль поля местных колхозников. Заметив нас, они совершенно не проявили никакого недовольства или озабоченности. Наоборот удивились, что мы с таким удовольствием ели этот продукт. По их словам, его колхоз выращивал исключительно на корм животным, а местные жители относили к нему, как чему-то вроде обычного сена для своего скота. Стало очевидно, что наши набеги на поле какого-то серьезного ущерба колхозной экономике не наносили, а поэтому и наша чистая совесть была по этому поводу совершенно спокойна.
Другого мнения придерживалось командование училища, каким-то образом узнавшее о наших походах. Как объяснил нам как-то на построении командир роты, поедая ценный продукт, мы, оказывается ни много, ни мало разворовывали колхозное добро. То есть наносили существенный вред нашему социалистическому сельскому хозяйству, а, следовательно, и нашему государству. Поэтому нам категорически было запрещено посещать поле, под страхом самого сурового наказания.
Но молодой зеленый горох был настолько вкусным и хорошо утолял постоянное чувство голода, что нас эти предупреждения не останавливали. Я с удовольствием старался ходить туда при всяком удобном случае. Обычно в нашем взводе всегда были желающие составить мне компанию. Идти туда было просто – за футбольным полем начиналась грунтовая дорога, которая прямо, никуда не сворачивая шла через лес и через несколько километров приводила к нужному месту. Вероятность встретить кого-то из училищных офицеров, сержантов , или старшин на ней была мала, т.к. проживали они в маленьких летних домиках для офицерско-преподавательского состава, расположенных совершенно в противоположном направлении. Поэтому к полю и обратно мы шли обычно по этой грунтовке, входя на всякий случай при приближении к лагерю в лес и продвигаясь уже в нескольких метрах параллельно ей.
Однажды же по какой-то причине, все мои друзья были чем-то заняты, желающих сходит со мной к полю не нашлось и я решил пойти туда один. Стояла дождливая погода, небо весь день было затянуто плотным полотном темно-серых туч и постоянно моросил мелкий дождик. Накрывшись плащ-палаткой, так что открыты были только лицо и руки, я молча шагал по дороге, поглощая горох, разбрасывая за собой шелуху и думая о чем-то своем. Почему-то решив, что в такую погоду, да еще в таком месте мне совершенно некого остерегаться, даже забыл при приближении к лагерю свернуть в лес. И вдруг уже почти у стадиона прямо нос к носу столкнулся с начальником политотдела полковником М. Н. Русаковым. Встреча была так неожиданна, что я машинально продолжал есть горох, а весь мой путь сзади был усеян гороховой шелухой. Придумывать оправдание было бессмысленно.
«Ну, вот, опять влип, на этот раз по-крупному. И придумать то ведь нечего. Эх, никак не выкрутиться, - с тоской думал я, прикидывая, какие неприятности могут теперь меня ожидать.
«Ну, что Александр, - сказал полковник.
Меня, как и всю нашу троицу в училище, он знал очень хорошо.
- Ходишь в одиночестве, заняться, что ли нечем?»
Я молча посмотрел в мудрые глаза Михаил Ниловича, не зная, что ответить. Все улики были, как говорится, налицо и выкручиваться было бесполезно. Разве что еще больше уронить себя в его глазах.
- Давай, поторопись, на построение опоздаешь! – сказал он.
Я очень удивился: не стал меня ругать и не сообщил о моем проступке командиру роты! Тогда я уже был на хорошем счету: секретарь комсомольской организации взвода, передовик учебы и активный участник всех училищных общественных мероприятий. Может быть начальник политотдела решил не портить мне перед выпускным классом репутацию? И просто пожалел, учитывая мои прошлые и текущие общественные заслуги? Ведь после самовольной отлучки, да еще с целью "хищения социалистической собственности", пришлось бы срочно командованию искать мне замену, что в нашей роте последних семилетников было весьма и весьма непросто.
На фото ребята из нашего взвода в лагерях на тактической подготовке. Ориентировочно предвыпускная рота, после окончания 10 класса, 1969 год,