Мне было семь лет, когда мы сюда переехали, в этот дом. Ещё тогда ясени напротив моего окна были очень старые и ужасно большие. Я с тех пор сильно вырос, и они, наверное, росли всё это время тоже, но уж точно не такими темпами, как я. Тогда за стволом вон того, который на углу, могло спрятаться штук пять меня, а теперь максимум полтора. Когда я иду домой этой дорогой, довольно часто меня окликает мой кот с крыши сеновала. Там у него одно из четырёх любимых мест для дневного уличного сна. И когда я иду мимо, а кот там спит, он обязательно просыпается и меня окликает. И я останавливаюсь и тоже его окликаю, а потом иду дальше. Пока прохожу одиннадцать шагов от кота до ясеня на углу, кот успевает встать, потянуться, поточить когти о крышу, спуститься на землю, пролезть сквозь два забора и спрятаться от меня за стволом. И я от него тоже, само собой, прячусь с другой стороны, хотя мне это гораздо труднее, уж очень я стал большой. Отчасти выручает меня только отсутствие предательского хвоста и наличие недюжинного коварства, усугублённого жизненным опытом. Потому что когда мы с котом бегаем друг за другом вокруг дерева и наскакиваем неожиданно, и кричим, якобы понарошку, «Попался, подлец!», то я чаще догадываюсь коварно поменять направление или подло затаиться. Но у кота всё равно огромное преимущество, да. Размеры определённо имеют значение… Сладкого надо есть поменьше, перестать конфеты из шкафа воровать, тогда есть шанс слегка уменьшиться, лучше поместиться за деревом и переиграть кота. Или может ясень вырастет ещё. А пока кот всё время выигрывает.
Никогда, никогда не бывает мне скучно смотреть в окно. Лет до двадцати я полагал, что не религиозен, но потом это стало проходить, а теперь почти совсем прошло. Невозможно глядеть, например, на вот эти ясени, на их торжественные и одновременно какие-то уютные стволы, и остаться при этом атеистом. Посмотришь ли просто, руку ли положишь, обопрёшься ли спиной, и видишь или чувствуешь кожей ладони, лопатками, затылком, как происходит огромная, неспешная жизнь этих деревьев, как она неимоверно прекрасна и ни фига не постижима. Внутренний рационалист тогда скукоживается и не может даже ничего сказать, а может только кряхтеть, потрясённый и смиренный. Нижние ветви не менее строги, чем стволы, но всё же в них больше вольности, больше близости к предначальному хаосу, свободной, чуть ленивой игры с формой и вообще пространством. А чем выше, чем ближе к небесам, тем очевиднее сходят на нет эти строгость и торжественность, и начинается всякая легкомысленная смехота, весёлая путаница сучков, отростков, веточек, ответвлений и конечно, конечно листьев. И птицы там, птицы! Скворцы, синицы, уморительные воробьиные базары, а иногда соловей, дятел, иволга или, по вечерам, неясыть.
Совсем уж скоро начнётся листопад. Вот когда не насмотреться мне на мягко сияющие просветы в кронах, на падающие листья, не наслушаться досыта нежных, почти немых щелчков, с которыми касаются они земли. А когда все облетят, то станет мне видно из окна самое небо.