Я хотел бы жить с тобой в девятьсотом,
мыслью твоей свободного будущего,
Когда мир утопал в нечистотах
И рассуждал о прогрессе, с видом сведущего.
Я бы шел за тобой в пятом,
тонул в реке, бежал из ссылок,
помогал бы ломать хребет проклятый,
выгребая рабочих из нищеты и бутылок.
Я бы охотно замерз в шестом,
той парижской промозглой ночью,
когда ты до рассвета говорил с Ильичом,
сливая пути ваши честно и точно.
Я бы мыл камеру в феврале,
Носил на прогулки больных и нервных,
Когда Френкель знамя твое несла по Земле -
я отступил бы, чтоб ты вышел первым.
В кабинете стелил бы и грел кровать,
Врал про картошку с салом,
Зачистил бы Сталина и Махно,
Наверное, меня бы прозвали кровавым.
Я не верил бы в честное слово гнилья,
И Краснов не взорвал бы дороги,
Ленин б до выстрела задушил Каплан...
У нас были бы другие тревоги.
В двадцать четвертом, не в двадцать шестом,
мы бы ушли вместе и сразу
Запаяв Вселенную в сталь и бетон,
Чтоб сияла подобно алмазу.
Мне досталось лишь эхо от жизни земной,
Память и письма сердца алмазного,
И имя, на которое столько лилось -
любовного, чистого, грязного.
Я живу с тобой в сердце и в Вечности,
мыслью твоей свободного настоящего,
а мир снова утопает в нечистотах,
рассуждая о прогрессе с видом слизня дрожащего.