1.
Не надо думать про пароход. Лучше сразу про армию, про призывной пункт, или уж если начинать, то про последние дни перед армией.
Или вот: было жарко, плавился асфальт…
Нет, не то.
Наверное, вот так: я допускал, что не вернусь. И я действительно не вернулся – уходил тогда, в июле 19… года один человек, а вернулся в Москву через два года – другой. Получается, я доживал последние дни собой прежним. До явки на сборный пункт оставалось два или три дня, и я не знал чем занять себя, потому что было очень жарко, плавился асфальт, и я подошвами ощущал, как он будто плывет под ногами, что он зыбкий, как резиновая каша, потому что не надо думать про пароход.
Или вот о том, как меня стригли. Я не хотел, чтобы это было в армии, и пошел в парикмахерскую и сказал – меня под ноль, пожалуйста. Но парикмахершу я не помню, когда я пытаюсь ее вспомнить, все плывет как зыбкий горячий асфальт под подошвой, потому что вот тут я понимаю – хочешь, вспоминай про парикмахершу, хочешь - придумай про нее историю, пусть она уводит тебя от того, что было на самом деле, но было – и тут я опять ощущаю провал, пустоту, которую нечем заполнить, потому то было это – не с ней и не надо вспоминать пароход.
2.
Не получается сразу, никогда не получается сразу. Я должен взять разбег, что ли, или придать инерцию своей мысли – как Сизиф раскачивает камень,чтобы опять толкнуть его в гору и не съехать вниз,то есть не съехать совсем вниз,а задержаться, зацепиться.
Это было.
Это не с парикмахершей было. Это...
Это мы бежали вверх по лестнице в полной выкладке (почему вверх ?), перед собой я видел черные хромовые сапоги ротного, они складывались в гармошку между пяткой и голенищем, когда он переступал ступени, нет, это не сюда. Не сюда меня повело.
Это было до армии. А значит – было в один из этих двух дней. Я осторожно перевожу дыхание, чтобы двинуться дальше, потому что я уже ступил на запрещенную территорию
Потому что я потому что я потому что я потому что я -
Потому что я был тогда в белой рубахе с раскрытым воротом, бритый наголо, и меня обдувало горячим ветром как феном, когда я (зацепиться, зацепиться и не отпускать) –
Когда я стоял на палубе.
Когда. Я. Стоял. На палубе.
3.
Было жарко, плавился асфальт, и я вышел на набережную, и я купил билетик. Дальше все расставит рассудок, логика. От пристани, что напротив Киевского вокзала, ходили пароходы по реке. Я купил билет на пароход. Я пошел кататься на пароходе.
А дальше было так. А дальше...
А дальше был вечер, я стоял под липами, и было это в темных дворах, что около Кутузовского проспекта. Двигались фонари. Я был весь… Вычищен, выжат как лимон, нет, не те слова – это была легкая пустота, я не чувствовал веса, не чуял земли под ногами.
Я пришел домой и выключился, будто повернули выключатель – Выкл. И все.
Когда я понял – а это было уже в армии, прошло уже полгода… Так оседает на дно чаинки, мысли, муть. Чаинки в столовой, когда пекли хлеб. Когда я понял, что было что-то еще – что было что-то еще между раскаленной летней набережной Киевского вокзала, где я купил билет, и вечерними липами в переулках, где я очнулся… Да, именно так. Где я очнулся.
Что было что-то еще. Когда я это понял, то подумал – я очнулся потому, что не надо, не надо, не надо думать про пароход.
4.
Снова. Сначала.
Не думать, не думать про пароход, а просто попытаться механически сложить кусочки как бы мозаики, нет – пазла… Попытаться восстановить сюжет по ничтожным обрывкам канвы.
Значит, так.
Это было за два дня до призывного пункта. Так ? Так.
Я подстригся. Я был в белой рубахе с раскрытым воротом. Было жарко, я пошел на набережную и купил билет на пароход.
Я стоял - и тут сознание услужливо подсказывает мне – Держась за поручень. Да, я стоял держась за поручень. Горячий воздух как из фена. Потому что было жарко. Или потому, что я стоял на корме, где двигатель, машина, и меня обдувало жаром от машины, когда пароход отошел от набережной ?
Было жарко, но меня продувало этим горячим воздухом – он забирался за ворот рубашки, он теребил рыжеватую прядь волос - и это я видел как бы боковым зрением, потому что она стояла слева от меня.
…Потому что она встала слева от меня. И я видел, видел боковым зрением как ветер теребит прядь ее волос. Может, и не рыжую, а каштановую - может, солнце просвечивало волосы так, что они отдавали в рыжий цвет.
Дальше, дальше, дальше. Дальше я стою под липами, вечер, и я смотрю как зажигаются фонари.
Нет. Дальше вверх по лестнице, сапоги ротного и вверх по лестнице потому что не нужно думать про пароход.
5.
У Воннегута, кажется, я читал – когда стирают людям память, то редко делают это чисто, безупречно – они всегда как бы не дометают по углам. И вот то, что остается в углах – обрывки, обломки воспоминаний, впечатлений – потом могут послужить материалом для того, чтобы попытаться вспомнить.
И еще в книгах или в стихах, бывает, попадается срока, несколько слов, где все схвачено так точно и так ясно, что ты чувствуешь как будто легкий удар током – я читаю это впервые, но это было, это уже было – со мной.
Или это может быть твое собственное более позднее переживание, которое вдруг начнет резонировать с тем, что было раньше и надежно забыто (стерто) – как под сапогами резонирует мост. Как под сапогами. Когда мы шли по лестнице вверх, хромовые сапоги ротного сминались гармошкой на щиколотке. Меня словно током ударило, когда я в очередной раз подумал – когда мы шли по лестнице вверх.
Когда мы шли по лестнице вверх.
Она шла впереди меня, впереди меня и вверх по лестнице, у нее были тонкие лодыжки и сама она двигалась легко, у нее был легкий шаг.
Значит, мы сошли. Мы сошли с парохода ней вместе.
Потом мы поднимались по лестнице вверх.
....Потом я стоял в темных дворах, но уже в других дворах, уже рядом с Кутузовским, потому что не нужно вспоминать про пароход. Я не чувствовал веса, не чуял земли под ногами, я пришел домой и выключился, будто повернули выключатель.
«И вчерашнее солнце на черных носилках несут».
Выкл.
6.
Мне остается только вспомнить, нет – заполнить, мне остается только заполнить этот смысловой, временной, логический пробел.
Это было за два дня до призывного пункта, я подстригся, я был в белой рубахе с раскрытым воротом.
Было жарко, я пошел на набережную и купил билет на пароход.
Я стоял держась за поручень, на корме, где двигатель, машина, и меня обдувало жаром от машины.
Она – это была она, и она была старше меня, намного старше, хотя много ли надо восемнадцатилетнему сопляку – она подошла, встала слева от меня.
Горячий воздух теребил рыжеватую прядь ее волос - я видел ее как бы боковым зрением.
Потом мы поднимались вверх по лестнице. Легкой, ее походка была легкой. Это я знал еще до того – потому что мы шли с ней дворами, не теми вечерними дворами, что на Кутузовском – мы шли через неверную тень листвы, среди жары, почему-то пахло свежевыпеченным хлебом, и ее походка была легкой, я вел ее как в танце – но это опять не отсюда, в каком еще танце – она шла легко, я держал ее за руку.
Значит, она вела – меня.
Не я – ее, а она – меня. Потом – не провал, а как будто слишком яркий, белый, невыносимый для глаз свет, а потом уже вечер, вечер-ночь, фонари зажглись, я иду – ноги меня сами несут – моими дворами к дому.
7.
Я подошел уже очень близко, мне осталось только стянуть, связать концы как бы разорванной ткани.
Значит, мы с ней сошли. Мы сошли с ней с парохода. Где ? Пахло свежевыпеченным хлебом – значит, рядом был хлебозавод.
Это было на Фрунзенской набережной. Мы не доехали до конечной.
Потом…
Потом я оказался дома.
Как я оказался дома ?
Что я знаю – вот знаю, и все – как и то, что на ней было платье белого цвета – что до дома я меня довезли. Меня посадили в такси и назвали мой адрес – или я сам сказал мой адрес. Такси вспоминать можно, но мне не за что зацепиться – все плывет, я вспоминаю сотни тикающих счетчиков, зеленых огоньков, и я не могу выбрать из них один, нужный, мой.
Осталось восстановить несколько частей, утраченных непоправимо. Взять их из других впечатлений – подбирая их, как части пазла, наугад и ожидая, что они зазвучат, что они начнут резонировать – вот оно, настоящее… Настоящее ?
Они могут быть в книгах. В фильмах. В тактильном и повседневном… Открывающаяся дверь и ослепительный, режущий глаза свет. Нет. Не то, это опять не то. Здесь верно только слово «дверь». Черная мягкая дверь.
Мы поднялись по лестнице.
Она толкнула дверь – мягко толкнула дверь – нет, не то.
Не то.
8.
Однажды - в Питере - я потерял пластиковый бампер игрушечной машинки, которую мамин знакомый привез мне из Аргентины. А через месяц нашел такой же на улице рядом с домом в Москве. Такой же, но другого цвета. И бампер подошел, встал на место. Такого быть не могло – но это произошло.
Так и с этим рассказом Бунина, который я прочел позже, много позже – уже после армии.
Все выметено, стерто, стерто начисто, и не нужно думать про пароход - но я нашел другую пластмассовую детальку, которая впишется сюда чисто, без зазоров, и тогда...
Она толкнула дверь.
Прямо с порога мы стали, задыхаясь, целоваться и как попало раздевать друг друга.
Платье ее, длинное и белое, было с открытыми плечами, без бретелек и удерживалось над грудью резинкой – и она высвободилась, выскользнула из него.
«Сестры тяжесть и нежность (прочел я и снова как будто пронизало меня электрическим током)
…сестры тяжесть и нежность, одинаковы ваши приметы».
Это значит – в ладонях придерживая, приподнимая ее грудь, я поочередно брал ее соски ртом. Запрокинув голову, она перебирала мои волосы, запустив в них пальцы….., стоп.
Стоп, стоп, какие волосы. Это не отсюда, этого не могло быть, я же был налысо острижен, выбрит.
Это не отсюда… А то, что нужно, то, что было – стерто – кроме, разве что, слова «выбрит».
Потому что тактильно, губами и языком, кончиками пальцев – это была только кожа, без шероховатости, гладкая, везде.
И еще.
Это я уже не знаю, откуда, не знаю как и почему – на ней не было украшений.
Ни сережек, ни колец. Ничего.
Это то, что не выметено по углам, что осталось недотертым. Кончик языка не встречал сережек, когда касался мочек ее ушей.
И про девять ступеней знаю.
Знаю, что в каждом пролете было по девять ступеней.
Вниз – и только деревянная дверь подъезда хлопнула.
9.
Этим летом я сел на пароход на Киевской, сошел на Фрунзенской набережной, шел дворами в неверной тени листвы, без мысли, неизвестно чего ожидая – может быть, чтобы кончики нервов подсказали мне, или сердце, или поверхность кожи. В незнакомом дворе я сел на скамейку.
Где-то дверь подъезда заскрипела и хлопнула, а надо мной была только неверная тень, только шум листвы.
Я сидел так очень долго – пока не стали зажигаться фонари - а потом взял такси и поехал домой.
Потому что не надо – не надо думать про пароход.