– Ты пойдёшь сегодня в клуб?
Альбина отвела взгляд от подруги и зажмурилась. Память моментально оживила мягкий, обволакивающий звук из колонок, яркий свет софитов и единение нескольких сотен людей в одном месте. Танец под новую музыку – ты волен двигаться, как хочешь. Это называется свободой…
Она сказала тихо:
– Нет.
Альбина открыла глаза и посмотрела на подругу.
Подруга услышала:
– Прости, Вика, не сегодня.
– Почему?
– Не спрашивай.
Вика, скрестив руки равнодушьем на груди, пожала плечами:
– Я скажу Вадиму, что ты ломаешься.
– Я не ломаюсь, – последовал ответ.
– Тогда объясни причину.
– Это сложно.
– Ладно. Дашь знать, если передумаешь, – сказала подруга и ушла в аудиторию.
В наполненном людьми коридоре Альбина подошла к Кристине, одиноко стоящей отдельно от толпы. Они были разными и контрастировали друг с другом буквально во всём. Серая мышка, одетая в джинсы и мешковатый свитер, сутулая и тёмноволосая, Кристина стояла у стены и одаривала всех своим безразличным взглядом.
Альбина сказала:
– Привет. Я хотела…
Кристина фыркнула:
– Отвали!
И ушла прочь, бросив:
– Больше не подходи.
Грустная Альбина пошла в аудиторию.
Кое-как досидела эту пару с ужасной головной болью.
Дома она первым делом приняла душ и, накинув халат на голое тело, сделала чай. Приоткрыла дверь одной из комнат, где на огромной кровати спала старая женщина, тихонько вошла и села в кресло. Взяв том «Графа Монте-Кристо», Альбина открыла его на обозначенном закладкой месте и погрузилась в чтение. Спящая женщина лежала на спине в мятом чёрном платье, она была худощавой и бледной. Руки аккуратно сложены на груди. Больше всего она напоминала покойника – для полноты образа не хватало букетика однотонных цветов под подбородком. Но она жива – об этом свидетельствовали и едва слышное сопение, и редкое движение грудной клетки.
Шли минута за минутой.
Медленно.
Неторопливо.
Альбина читала, периодически поглядывая на женщину.
За окном угасало небо.
Сейчас люди гасились под бит большого города. А девушка тусовалась в пустынной квартире под неслышный шум белого радио у себя в голове, создаваемое бездельем. Ей хотелось веселиться! Культурное безумие в четырёх стенах. Ей хотелось забыть о проблемах, хотя бы на время. Хотя бы ненадолго слиться музыкой.
– Аля, – слабым голосом позвала женщина. Её глаза оказались подвижными, даже слишком.
– Что, мама?
– Я хочу в туалет.
– Сейчас.
И Альбина отложила книгу, взяла женщину под руки и поволокла в ванную комнату.
Она подтёрла за ней и смыла.
Отнесла обратно в постель.
В то время, когда мать была здорова, Альбина исправно ходила в институт. Сейчас девушка прибегла к услугам дистанционного обучения. Пока мать увозили на процедуры в больницу, девушка выбиралась в родное учебное заведение, чтобы повидаться с друзьями. Факт, что женщину от этих процедур клонило в сон, давал несколько дополнительных часов. Врачи её привозили домой, аккуратно помещали на кровати и уезжали.
Вместо блестящего шара тусклая люстра под потолком.
Вместо музыки гул в висках.
Спасибо, мама, за жизнь.
Спасибо, мама, за одиночества.
Спасибо, мама, за бессонные ночи.
Зато жизнь она прожигать не будет.
– У меня для тебя сюрприз, – сказала мать.
– Какой ещё сюрприз.
Раздался звонок в дверь.
– Это сиделка?
– Да.
– Мамочка, я сама о тебе позабочусь. И я им не доверяю, – проговорила Альбина.
– Доченька, ты когда в последний раз из дома выходила просто так? Ты вон, бледная вся. Сходила бы, поплясала. А за эту девочку я ручаюсь. Это одна из моих учениц.
Девушка даже не попыталась угадать имя. Сколько их было за многолетний стаж?
– И как ты это сделала?
– Через врача. Делов-то.
Звонок повторился, и Альбина побежала открывать, проигнорировав изображение в глазке.
На пороге стояла Кристина. Ещё на улице заготовленная улыбка упала с её лица.
Она прищурилась:
– Ты?
– Я.
Немая сцена.
Альбина сказала:
– Заходи, раз пришла.
На кухне они сели за чай. На столе – вазочка с конфетами. Чашки с горячим напитком.
Женщина в инвалидном кресле сказала:
– Кристина, ты очень похорошела.
Женщина в инвалидном кресле проговорила:
– А в школе была такой невзрачной.
Кристина покраснела.
– Ой, Марина Семёновна, ну, перестаньте, – хихикнула она, бурно жестикулируя руками.
Альбина спросила:
– Что врач говорит о твоём состоянии?
– Что он ещё может сказать, кроме того, что быть мне кучкой немощного дерьмеца до конца своих дней? – она вздохнула. Но потом начала улыбаться:
– Я помню, как ты бегала с моих уроков, – сказала она Кристине.
Та коротка хихикнула:
– Да, было дело…
И добавила:
– Я пойду, подышу.
Она встала.
Она вышла.
Марина Семёновна сказала дочери:
– Иди к ней.
Дочь услышала:
– Вам о многом нужно поговорить.
Мать добавила:
– По глазам вижу.
Альбина открыла рот, но промолчала. Ещё секунду она, опустив голову, задумчиво изучала узор на скатерти. И вышла тоже.
Кристина курила на балконе и за неимением пепельницы стряхивала сигарету вниз. Несколько минут они стояли и смотрели на расстилающуюся с высоты панораму, не говоря ни слова. Альбина прервала молчание:
– Я сейчас читаю «Графа Монте-Кристо» Александра Дюма. Один из персонажей тоже паралитик. Только ещё хуже: не может говорить и общается с помощью глаз. Я не хочу и думать о том, что моя мать может стать такой же.
– Господин Нуартье де Вильфор, – сказал Кристина, не отрывая взгляда от пейзажа. Затем посмотрела на Альбину:
– Я здесь только из-за уважения к твоей матери. Имей это в виду.
– Ты всё ещё злишься на меня?
– Сама-то как думаешь? Прошло пять лет, а от тебя ни звонка, ни сообщения.
– Поэтому сегодня ты не стала со мной разговаривать? Я ведь пришла, чтобы попросить прощение.
– Не только.
Кристина выдохнула дым.
Её собеседница спросила:
– Тогда почему?
– Из-за твоих друзей.
– Что они тебе сделали?
– Избили.
– За что?
– За то, что я – лесбиянка.
Кристина добавила, чтобы сменить тему:
– Та ночь незабываема. Ты была горяча и странным образом угадывала каждое моё желание.
Кристина мечтательно закрыла глаза.
Её собеседница молвила:
– Прости меня.
Альбина сказала:
– Прости меня за всё, Кристина.
– Ты пойдёшь сегодня в клуб?
Ответ последовал не сразу.
– Нет. Прости, Вика, не сегодня.
– Ладно. Дашь знать, если передумаешь.
– Хорошо.
Это было этим утром.
Вика вошла в аудиторию, подошла к сидевшему на парте молодому человеку и вручила смятую бумажку достоинством в сто рублей.
– Ты был прав, Вадим, – сказала она, – Как ты узнал?
– Не важно.
Тот, кого звали Вадимом, ухмылялся. Он сидел, скрестив руки на груди. Светловолосый и модно одетый, он был магнитом женского внимания.
До них дошла информация:
– Альбина разговаривает с той лесбиянкой.
Вика и Вадим переглянулись.
– Это я тоже предвидел, – сказал он.
И прошипел:
– В клубе ей лучше не появляться.
– Нет, – протянула девушка, – Пусть появится.
– Тебе так не терпится изорвать её в клочья?
– Да, – она радостно замельтешила руками перед собой.
До них дошла информация:
– Альбина идёт сюда.
Вадим сказал:
– Спроси, вдруг она передумала.
Наступил следующий день.
Обращая внимание на молодых людей с книгами на скамейке в парке, Марина Семёновна говорила:
– Когда я вижу читающую молодёжь, в моём сердце начинает теплиться надежда, что это поколение не совсем потеряно.
Она передвигалась на коляске по тенистой аллее, смеялась, обсуждала с Кристиной Ницше и Кафку и отпускала чёрный шуточки по поводу своей инвалидности. А Альбина следовала за ними и радовалась. Ей было приятно видеть мать такой весёлой.
Не смотря ни на что.
Она мыслит.
Она желает.
Она действует.
И Альбина это видела.
Утро в парке дышало чистым лёгким ветром. Он гонял по тропинкам пожелтевшие листья и этикетки от бутылок – кто-то гулял ночью. Осень уже чувствовалась в воздухе, поэтому все трое надели пальто. Солнце грело меньше, но оно было по-прежнему ярким. Всё больше и больше лучей падало на аллею, они отражались от свежих луж прошедшего накануне дождя; аллея светилась, переливалась, искрилась.
Светлые аллеи.
Светлее и светлее.
– Как хорошо.
Марина Семёновна вдохнула не по-летнему бодрящий воздух и задрала голову. Небо – вечно не сохнущая глубоко синяя краска, – по которому быстро плыли облака, тотально равнодушные ко всему, что происходило внизу. Грязно белый цвет – будто кто-то испортил баночку с белой гуашью тем, что полез в неё кистью с чёрной краской.
Марина Семёновна попросила:
– Прокатите в моём кресле меня так, быстро как сможете!
– Мама, а если у тебя случится инсульт? – запротестовала Альбина.
– Подумайте, как вы меня будете называть в том случае, если инсульт всё-таки случится.
Девушки сконфуженно улыбались.
Женщина подняла вверх кулак.
– Вперёд!
И девушки покатили коляску. Было весело, и всё обошлось без жертв.
К обеду они вернулись домой.
И до вечера они находились там.
Вечером Альбина одна пошла в клуб…
Мягкий, обволакивающий звук из колонок.
Яркий свет софитов.
Единение нескольких человек с одной общей целью – сделать ей больно.
Это называется свободой?
Она потеряла сознание. Болью пропитано всё тело.
Она попыталась встать, но безуспешно…
В душном помещении клуба, где мигал нервно свет всеми цветами, в основном, красным, два здоровенных бугая держали Альбину с обеих сторон, не давая ей пошевелиться. Пожарная тревога сделала помещение безлюдным и теперь багряными отблесками плясала на лицах людей, смотрящих на девушку сверху вниз. Те, кого она считала своими друзьями, по очереди наносили увесистые удары в разные части тела. Суки. В стороне стояла Вика, заложив руки за спину, наблюдала за процессом и иногда давала бесценные советы. И эту дуру Альбина считала лучшей подругой. Девушка решила, что, как бы больно ей не было, она не вырубится. На зло.
Избив так, чтобы жертва еле держалась на ногах, не теряя при этом сознание, они поволокли её на улицу. Там их ждал Вадим с машинкой для стрижки волос в руках.
Под ногами хлюпала грязь. Узкое пространство, освещенное двумя тусклыми фонарями.
Он подошёл к ней.
– Привет, милочка.
«Милочка» совершила кровавый плевок в ответ.
Вадим вытер лицо.
– Это ты зря.
Вадим включил машинку, и та зажужжала.
– Впрочем, это уже не важно.
Машинка резко загудела над ухом, и несколько прядей упало в грязь.
– Хочешь знать, почему я не люблю всяческих лесбиянок и прочих гомосексуалистов?
Не дожидаясь ответа, он снова полоснул её голову машинкой.
Вика сказала:
– Я их не люблю, потому что это отвратительно.
Жертвой машинки пало ещё несколько локонов.
Вадим кивнул:
– Вот, легко и просто.
Над ухом слышалось:
«Вжжих».
Над ухом машинка радостно визжала:
«Вжжук».
«Вжжик».
«Вжжук».
Не оставив на её голове не единого волоса, – чистоте этой работы позавидовал бы любой парикмахер, – он принялся бить слабое тело.
– Мне необходимо кого-то ненавидеть.
Удар.
– Подумав, я остановился на гомосексуалистах.
Удар.
– Это против природы.
Удар.
– Это против Бога.
Пощёчина.
Плечо.
Колено.
Бедро.
Щека – вот вам локализация его ударов, кому интересно…
– И так будет с каждым!
Он отключил машинку и, отчистив от волос, спрятал в пиджак.
– Почему, – Альбина нашла в себе силы на крик, – Почему ты думаешь, что вправе творить такое?
– Я называю это дезинфекцией. Это мой клуб, – принадлежит моему отцу, да, но скоро будет моим, – и я не хочу видеть в нём людей с сомнительной ориентацией.
Вадим продолжил:
– Ника, я же считал тебя своим другом, нашим другом, но тут я вдруг вижу тебя в компании той лесбиянки… как её… кто напомнит?
– Кристина, – сказала Вика.
Вадим кивнул:
– Точно. В компании Кристины. Вы разговаривали, смеялись. И как мне к этому относится? Вдруг она оказала на тебя влияние? Вдруг ты уже стала одной из них? А?
На последних фразах он сорвался на вопль.
На фоне боли рождались мысли.
Альбина думала, что если бы он узнал об их бурном прошлом, то неприметно убил бы обоих. Слишком уж Вадим гуманен, если рассудить.
– Так что ничего личного, милочка.
Удар в живот – последний штрих.
Удар в живот – и она потеряла сознание.
Ненадёжные руки бугаёв обеспечили ей объятия с грязью.
Спектакль окончен.
Актёры расходятся.
Узкое пространство, освещённое двумя тусклыми фонарями, и лежащая в грязи девушка с бритой под ноль головой. А рядом утопает в густой чёрной жиже бесконечно большое количество светлых локонов. Сознание к ней вернулось болью во всём теле.
Вторая попытка оказалась успешнее.
Альбина, вся в крови и грязи, встала на колени, когда пошёл дождь.
Она провела рукой по гладкому и мокрому от воды шару головы.
Там, под хлёсткими каплями дождя, утопая в грязи, она впервые за много лет почувствовала себя живой.
Она впервые за много лет почувствовала себя свободной.
Она встала.
Болело всё тело, что-то скрипело на зубах, но впервые за много она почувствовала себя счастливой.
Каждая хлёсткая капля дарила немного свободы.
Альбина подставила лицо под розги дождя.
Это называется свободой!
Фигура в сером плаще появилась здесь из ниоткуда.
Фигура сняла капюшон.
Это Кристина.
– Пошли домой.
В ответ Альбина улыбнулась, демонстрируя кровоточащие дёсна.
Кристина сказала:
– Мама заждалась.
В ответ Альбина засмеялась. Сначала тихонько, потом всё громче и громче. Это стало напоминать хохот. Она открыла рот, и оттуда мелкими струйками стала вытекать кровь. По-видимому, крови в ротовой полости скопилось много, но сильный дождь не давал ей вытечь единым потоком. Глаза светились безумием в полумраке скудного фонарного освещения, безумие отдавалось в каждом раскате её смеха.
Кристина тоже засмеялась. Хор безумного смеха.
Альбина запрокинула голову. В таком состоянии она достигла наивысшей громкости собственного смеха.
Несколько мгновений – и наступила звенящая тишина. На заднем плане можно различить гул машин.
Альбина вытерла рукой остатки крови с уголков губ.
Альбина сказала:
– Пошли отсюда, а то актёры захотят выйти к зрителям на последний поклон.
– Что?
– Мама заждалась.
Они взялись за руки.