Палочка Коха

Владимир Пастернак
      


     Автобус остановился в нескольких десятках метров  от свежеокрашенных железных ворот.  За старым кирпичным забором открывалась необъятная территория областного диспансера. Асфальтированная дорожка вела к трёхэтажному корпусу со слегка облупившейся бледно-зеленой краской. С правой стороны тянулась ухоженная клумба белых роз. Чем ближе я подходил к зданию, тем сильнее колотилось  сердце и этот подступающий к горлу страх, и само  место мне были знакомы. Такое уже случалось, когда я оказывался в абсолютно незнакомой обстановке, а потом, вдруг, просыпались чувства, испытанные ранее, в далёком детстве.

     Пацанами мы попали на один объект. Встречаются  места, которые иначе, чем «объектом» не назовешь.  Если бы не дерево, росшее рядом с высоким кирпичным забором, проникнуть туда было невозможно. Такими заборищами ограждают воинские части, тюрьмы и психбольницы. Оказавшись внутри  мы сообразили, что  это не воинская часть,  отсутствовали  главные  атрибуты  –  строевой  плац, полоса препятствий и щиты  с наглядной агитацией.  Огромная территория, сплошь заросшая высушенным на солнце бурьяном, с двумя зелёными зданиями вдали, скорее, напоминала заброшенный полигон.  Пройдя десяток шагов, мы увидели асфальтированную дорожку, ведущую к центру пустыря.  Вид этой дорожки почему-то настораживал и вызывал тревогу.  Асфальт  был настолько искорёжен и вспучен, местами даже оплавлен, что пришла в голову мысль о каком-то взрыве или стихийном бедствии.  Я ощутил себя крадущимся по территории секретного полигона, где давным-давно прошли испытания ядерного заряда и оставленного людьми до лучших времён, пока не развеется радиация. С правой стороны растения были выше и напоминали стоячий гербарий, возможно, когда-то здесь была клумба. Неожиданно, среди сухостоя я увидел живую белую розу. Она так не вязалась с окружающей картиной, что мне захотелось подойти ближе  и проверить – настоящая она или нет. Но радостные крики товарищей отвлекли от странного цветка. Их бурную радость вызвал большой круглый фонтан. Я готов был увидеть здесь всё, что угодно и даже воронка от ядерного взрыва удивила бы меньше, чем это сооружение посредине пустыря. Но больше всего поразило то, что он был до краёв заполнен водой, хотя дождей не было давно.  Торчащая посредине,  как голова Лох-несского чудовища, изъеденная ржавчиной труба свидетельствовала, что сооружение давно не функционирует. Не раздумывая, мы разделись и прыгнули в воду. Нагретая солнцем  с пухом одуванчиков на поверхности, она показалась нам просто кипятком и мы завопили, как ненормальные на всю территорию объекта,  совершенно забыв об осторожности. Наше буйство было прервано каким-то посторонним звуком. Мгновенно затихнув, мы услышали  крик, он нёсся со стороны зеленых зданий.  Как по команде, выпрыгнув из фонтана, мы увидели тётку в белом халате. Она бежала к нам и что-то кричала, размахивая черенком от лопаты.
Схватив одежду, мы рванули в сторону забора.  Желая узнать далеко ли наша преследовательница, я оглянулся на том месте, где увидел белую розу. От неожиданности я остановился.  Розы не было! Она исчезла!!! Сейчас, спустя много лет, могу однозначно сказать: исчезнувшей розы я испугался больше, чем бегущей с палкой тетки.  Это был тайный знак, который предназначался мне одному. 
Мы бежали вдоль кирпичной стены в поисках хоть какой-то лазейки, пока не увидели  запертые ворота. Просунув одежду между прутьев, мы перелезли и начали лихорадочно одеваться. Одевшийся первым наш товарищ, позвал всех к железной табличке, закреплённой справа от ворот. На ней мы прочитали:

ОБЛАСТНОЙ ДЕТСКИЙ ПРОФИЛАКТИЧЕСКИЙ ПРОТИВОТУБЕРКУЛЁЗНЫЙ ДИСПАНСЕР.


     Я сижу в незнакомом кабинете, но предательский страх поднимается от живота к горлу и я вспоминаю, что со мной это уже происходило в далёком детстве. Дежурный врач что-то пишет в журнале, объясняя насколько опасно общение с такими больными.
«Это открытая форма туберкулёза в последней стадии, - говорит он и протягивает какую-то бумажку. - Прочтите и распишитесь внизу».
Не читая, я расписываюсь  на стандартном бланке.

«Ну вот, формальности соблюдены и вы предупреждены, - улыбаясь, говорит молодой врач. - Сейчас старшая медсестра проведёт вас к больному».
Мы идём по длинному коридору и упираемся в дверь с табличкой «ПОСТОРОННИМ ВХОД ЗАПРЕЩЁН!»
«Это бокс для тяжело больных. Вот возьмите, - говорит пожилая медсестра  и протягивает марлевую повязку. - Давайте я помогу вам завязать. Не советую оставаться там долго!»

      Дверь открывается  и я делаю шаг. Сердце колотится в груди и я замираю, глядя на голого человека, лежащего под старой застиранной простынёй. Это был какой-то полутруп с непропорционально огромной головой, там где простыня сползла, я с ужасом увидел вылезший наружу бедренный сустав.
Не узнав Ковту, начинаю пятиться и неожиданно слышу знакомый голос:

- Это ты, Пастер? Я знал, что ты придёшь. Поверни мою голову направо, чтобы я лучше тебя видел.

Делаю шаг и снова останавливаюсь.

- Не бойся! Возьми её, как кочан и просто поверни к себе!

Делаю то, что он просит. При этом его лицо оказывается почти вплотную к моему и я слышу хриплое дыхание. Мне становится жутко, понимаю – это дыхание смерти.

Я сажусь на стул и молча смотрю на друга.

     Последний раз мы виделись, когда ты вернулся из Чернобыля. До сих пор у меня перед глазами фотография на двери твоей спальни. На черно-белом фоне – разрушенный четвёртый реактор. От центра пучком расходятся стрелки, проведенные разноцветными фломастерами, в конце каждого цветного лучика – химические символы:

I-131, Cs-137, Sr-90...

Этот коллаж с цветным пучком расходящихся стрел, сделанный твоей рукой, похож на праздничный фейерверк.
И голос твой, севший после Чернобыля, я помню. Ты перечисляешь названия вырвавшихся оттуда радиоактивных изотопов: «Вот, это – йод - 131, а это – цезий – 137...плутоний, стронций-90...


- Всё, Пастер, мне - каюк!

Я вздрагиваю. Это уже не голос из прошлого.

- Неужели ничего нельзя сделать?

 Чувствую, как под марлевой повязкой потекли два ручейка.

- Сам видишь. Финита ля комедиа!  Тэ бэ цэ, кореш!

Я морщу лоб, пытаясь вспомнить, что такое ТБЦ, но Ковта не даёт мне как следует подумать.

- ТБЦ – это не техническое бюро цеха!  Это – туберкулёз, Пастер! Понял?

Киваю и ставлю на пол пакет, который утром собрала его бывшая жена.

- Света передала мне свежий кефир? Ничего не могу ни есть, ни пить, всё время тошнит.

      Поспешно достаю из пакета бутылку кефира, наливаю в стакан и ставлю на тумбочку. Тонкая, как верёвка рука с синими жилками, слегка вздрагивает. Хватаю стакан, приподнимаю другой рукой его тяжёлую голову и пытаюсь поить друга, но часть кефира от моих неумелых действий проливается и по впадинам между выпирающими ребрами стекает на простыню.
Я уже не испытываю страха, мне стыдно за свою неловкость.

- Ничего, Пастер, сестра вытрет.  Дай мне пару минут отдохнуть...

      Со Светой ты расстался задолго до Чернобыля, она уехала к маме, забрав с собой Сашку. А ты перебрался к своей новой зазнобе. Кстати, где она сейчас?! Наверное шарахнулась, как от чумного, когда узнала.  А Светка, несмотря ни на что, примчалась сюда и каждый день носит свежий кефир, вытирает и подкладывает утку...

Э-эх, Ковта, Ковта!


Кажется, он прочитал мои мысли.

- Света сегодня придёт?

- Придёт, только позже. Решила воспользоваться моим приездом и пару часов отдохнуть.

- Это меня Бог наказал, - неожиданно говорит Ковта. - За Свету.

- Бог не наказывает, мы сами себя наказываем.

- Выходит, я сам себя наказал, Пастер?

- Тебя наказал Чернобыль.

- Знаю, кореш. Я уже тогда знал, когда с солдатиками сбрасывал графит с крыши «четвёртого». Помнишь, я тебе рассказывал?

- Помню, Ковта, помню.

     То, что ты мне тогда рассказал, я не забуду до конца своей жизни.
Как вешали на пояс самопальные пластины свинца, пытаясь защититься от радиации, а потом по очереди выбегали на крышу. Как отщелкивал в мозгу метроном и каждая секунда казалась вечностью. Пятьдесят ударов! Пот заливает глаза и ты уже ничего не видишь, только бы успеть вернуться до того, как прозвучит сирена. Последние удары метронома разрывают мозги. Только бы успеть!  И перекошенные страхом лица солдат, которых ты выталкиваешь на крышу снова и снова. Ты офицер, командир взвода химзащиты! Резервист, но всё равно – ты командир и эти перепуганные до смерти пацаны верят, что с ними ничего не случится...

      Я всё помню, Ковта, и никогда не забуду. Ты два раза выбегал вместе со своими солдатами с лопатой наперевес, зная, что только один раз (один раз!) можно было выходить. 
«60 секунд и дембель», - ободрял ты своих бойцов провожая на крышу. А потом сам бежал, чтобы вернуть одного, который, услышав сирену, побежал не в ту сторону.  60 секунд!! Каждая секунда после предупредительного сигнала – смертельная!
Ты считал чужие секунды, Ковта, только свои - забыл посчитать

      Я всё помню, дружище. Как ты жаловался, что первое время после Чернобыля, вскакивал ночью, когда в мозгу, вдруг, начинала звучать сирена.

      Помню, как провожал тебя в Чернобыль, как ты пошутил на вокзале: «Видишь, Пастер, востребовала химиков страна! Наконец, и мы в почёте!» Потом я бегал в вокзальный ресторан, пытаясь купить бутылку «красного», но в стране уже второй год продолжалась антиалкогольная компания и мне удалось выклянчить только двести грамм водки. Чтобы никто не заметил, официантка налила её в  баночку из-под кабачков. Мы пили тёплую водку стоя на перроне и ржали так, как будто у нас – вся жизнь впереди...
Я всё помню.

      На лице у Ковты появилось подобие улыбки.

- А помнишь, кореш, как проспорил мне бутылку армянского коньяка?

- Конечно, помню.

     Это было в тот день, когда я увидел фотографию на двери спальни. Мы вернулись в гостиную и ты стал рассказывать такое, от чего становилось жутко и хотелось ругаться матом. Вдруг, ты вспомнил наш давний спор, который мы оба давным-давно забыли. Десять лет назад мы сидели так же, как сейчас  и пили «портвейн 777».  Как обычно, ты  чихвостил «коммуняк», а я пытался возражать, дескать, всё изменится к лучшему.  «Не пройдёт и десяти лет! - утверждал я с пьяным оптимизмом. - Давай забьём на пятизвёздочный коньяк!» Тогда, ты поднялся со своего кресла, достал из книжной полки карандаш, спросил, какое сегодня число и написал на обоях дату.
«Пройдёт десять лет и я припомню тебе этот разговор, - сказал ты и приколол на это место фотографию «Битлов».

      Господи, какой же я был наивный и глупый! Только что завершил работу XXV съезд КПСС, где Генеральный Секретарь Леонид Ильич Брежнев, еле ворочая языком  после тяжелейшего инсульта, докладывал об очередных «больших успехах нашего народа». Он протянул еще целых шесть лет и ему на смену пришли такие же старые и больные люди. В этот период, когда между новым назначением и торжественными похоронами на лафете орудий проходило совсем немного времени, некоторые простые люди начали задумываться. И я, вместе со всеми начал думать, что эта чехарда со сменой партийных руководителей никогда не закончится, что больны не только они, но вся страна. Больна смертельно! Как будто  невидимая палочка Коха поразила огромное государство и не было никаких шансов на выздоровление.
Через десять лет мы сидели в тех же слегка проваленных креслах, на стенах были все те же изрядно выцветшие обои,  только мы,  вместо портвейна пили технический спирт, который ты притащил с родного завода. Страна, по-прежнему, испытывала острейший дефицит в красных сухих винах, особенно, сейчас, когда все кинулись выводить из организма радионуклиды.  Не вставая, ты снял со стены фотографию «Битлов» и мы оба вслух прочитали дату: «Март. 1976 год»
А потом мы пили пятизвёздочный армянский коньяк и я снова слушал про Чернобыль, а внутри, как сейчас, скребли кошки.

     Кажется, Ковта заснул, только веки в мелкой сетке воспалённых сосудов слегка дрожат.
Чтобы не тревожить друга, я очень тихо поднимаюсь со стула и выскальзываю из бокса. По дороге я сдёргиваю мокрую от слёз марлю и бросаю в урну. Единственное, что мне хочется сделать – это хорошенько всё смыть. Сзади слышу голос старшей медсестры:

- Если хотите помыть руки – туалет в конце коридора, рядом с кабинетом дежурного врача.

      Долго мою руки под краном. Из маленького зеркала в деревянной раме на меня смотрит Ковта и, мне кажется, я слышу его голос: «А знаешь, кореш, умирать не страшно.»

      Наконец, я выхожу из этого жуткого здания  и первое, что вижу – это большая клумба, на которой цветут белые розы.




Ликвидатору аварии на Чернобыльской АЭС, моему незабвенному другу ВЛАДИМИРУ КОВТУНУ  посвящается.