Сползать босыми ногами на кафель - холодно,
а обласкивать его - тем паче.
С раннего детства я много и долго болел. Желудком, головой, сердцем. А оттого часто отдыхал в больницах и принимал гостей у себя. Имея непреодолимый страх вмешательства, а тем паче врачебной ошибки. Я позволял ему реализовываться в куда более травмоопасных вещах, чем богаты брошюры сестринских услуг. Нередко перегибая палку. Делая выбор в пользу того, что сознанию проще перенести, а именно: увечья из-под своей руки, нежели волей другого.
По началу ища спасения в бегстве и прятках, а позже вмешиваясь в процесс:
Сдирая пластыри, останавливая иглу, вынимая катетер.
Выдирая из горла, кишечника, члена - трубки.
Задыхаясь, скрипя зубами, ощупывая пульс. Удерживая горло, как обелиск, зажимая рваные раны в плечах, ключицах, запястьях. До синевы рук, до полного их онемения.
Теряя сознание, блюя и поскальзываясь. Падая, чтобы собрать, как пазл. Каждый из кусочков мигрени.
До неуемной всенощной дрожи.
Ворочаясь, кусаясь, крича я торопился остаться наедине с собой.
Убедиться в том, что контролирую это тело и действительность.
Голым сбегая со штативом в чёртову стужу.
В другое крыло.
По лестнице, верхом на каталке,
босым сквозь снег и стекло.
Я пытался упрятаться в межрёберный карман, как раньше:
С помощью книги или затяжки.
Зашиваясь в нем изнутри.
На пару минут.
Хотя бы.
Простите-позвольте.
Я, на ряду с прочими общечеловеческими потребностями, нуждался в себе. Если угодно, ментальном.
С которым в одной шлюпке-рубашке.
Вынуждены наблюдать нелепо-жестокое месиво.
В огромном чане-ушате.
В запахе спирта, хлора, крови.
В скрипе колёс и аплодисментах дверей.
В невозмутимости лиц.
Охами смятыми простынями.
Покрывающих тех,
кто ещё НЕ
и тех,
кого должны увезти.
Да-да, Добрый вечер!
Вы не ошиблись, речь идет об обносках. Не отходя от рубрики: о насущном. Где,
Очевидное
становится осязаемым.
В любую секунду
отодвинув шторы,
открыв вкладку
или сняв наушники.
Придется увидеть то, чего не замечал.
Ведь скорлупа снята, поздравляю, ты вылупился. Можешь, конечно, воздеть ее снова, заменить или склеить.
Но не тогда,
как эти картины станут преследовать.
Раскинув веки, в кои встряла реальность, и раскрыв челюсть освободив место для
пары строк
о неизбежном.
И лишь воткнув в глотку нож - тебе удастся освободиться.
Чувствуя каждый ухаб в карете или повозке.
Чужое увечье, словно свое.
И лишь воткнув в глотку нож - тебе удастся освободиться.
Метаясь и пряча глаза в воротник. Понимая, что щипки не могут быть эффективны. Мечтая изобрести средство "развидеть", естественно, безуспешно. Ведь тот, кто живет на подкорках, словно бы гребнем расчешет мысли, пригладит: тютелька в тютельку, чтобы ни одна не сбежала, в завершение - заламинировав.
Оставив лишь сажу, что рассыпается вдоль гортани, подобно ртути, стимулируя бронхоспазм.
Когда возникает два желания: вдохнуть или откашлять, пока давит неистово грудь.
Но от этой простуды существует лишь то одеяло, что шепчет о завтра или вчера.
Все мы любим то, что израсходует нас. Что переживет нас. Что останется незапятнанным.
Пока продолжим валяться по уши в экскрементах, но с эрогированным членом. С ног до головы декорированным мухами, что продолжат есть «подношение» еще живым. Испражняясь Вами же в Ваши рот и глаза, уши и нос. Беспрестанно и впечатляюще лихо развиваясь.
Благодаря вашей питательности.
Медленно, но уверенно.
Помогая вам приблизиться
к содержанию.
Пусть не сегодня, не здесь и не так,
но
вы,
в обязательном порядке, будете представлены таковым из чужих, но любимых уст.
Покуда
любая история - ваше падение.
И здесь уж:
Быть свидетелем
или
быть самому.
(?)
Глядеть в фильтр, удерживая тлеющий окурок - горячо,
а обгладывать его - тем паче.