Глава VII. Самые последние известия

Николай Коровин
      Самое обычное, ничем не примечательное сентябрьское утро воцарилось в столице. Школьники и их родители спешили в школы, студенты в институты, служащие на службу. Утро — пора тотальной спешки. И все из-за боязни опоздать. Мы боимся опоздать и все равно опаздываем. В школе за опоздание на две минуты ты получаешь широченную запись в дневнике, в институте редкие въедливые преподаватели отправляют тебя вместо лекции в буфет, а те, что дружат с чувством юмора, могут заставить за опоздание читать детские стишки под общий хохот. В более взрослой жизни на работе ситуация словно раздваивается: одни организации вводят карточную систему и следят за каждой минутой работника, другие, напротив, позволяют работникам чувствовать себя довольно вольготно. Где-то существует и некий смешанный вариант, когда опоздать можно, но упущенное время тебе так или иначе придется наверстать. В компании Михаила и Антона был уклон в либеральную сторону, и сотрудники ценились по вкладу в общее дело, а не по проведенным в офисе часам, однако наши герои обладали врожденной пунктуальность и старались приходить на работу вовремя.

      – Здравствуй, мой дорогой друг!
      – Привет, Миша!
      – «И Ле-е-енин такой молодой!», пели бы мы сейчас, да? Или как там у вас раньше было?
      – А ты активизировался!
      – Ну так, кто мне все уши прожужжал последние месяцы-годы, вот мол как тогда все было замечательно? Скоро столетие, надо вспомнить светлые времена, бла-бла-бла. Пойдем, нас Петр Степанович просил зайти, обсудить один новый проект.

      Петр Степанович был начальником Антона и Михаила, даже скорее надначальником, бывшим, как это принято говорить, правой рукой директора их компании. Пройдя по коридору, они вошли в холл. На стене висел телевизор, и около него стояло около двух десятков людей: по всей видимости, передавали какую-то очень важную новость. Антон и Михаил пристроились к толпе.
      – Итак, наша съемочная группа сейчас находится на Красной площади, каковы последние новости? — поинтересовалась диктор.
      – Здравствуйте коллеги! — начал корреспондент; за его спиной все было оцеплено, стояли милицейские машины и сновали люди в форме, — по последним данным, преступники проникли в Мавзолей около четырех часов утра. Сейчас я предлагаю вам посмотреть видеозапись с веб-камеры, расположенной внутри.

      На экране появилась сумрачная комнатка, потом в нее вошли трое людей и начали орудовать; дальше видео ускорилось, так как, видимо, орудовали они некоторое время; наконец, неизвестные вытащили тело, уложили его в мешок и покинули помещение. На экране вновь возник корреспондент.

      – По нашей информации, которую мы получили из главного управления МВД Москвы, преступники двинулись в сторону Васильевского спуска, где у въезда на мост их уже поджидала машина, на которой они и скрылись. Передадим слово начальнику главного управления МВД по городу Москве Анатолию Серову.
      – Преступники примерно в три сорок пять по Москве зашли со стороны Александровского сада на Красную площадь, вскрыли пока неизвестным нам инструментом замки и проникли внутрь Мавзолея. Почему не сработала сигнализация, сейчас разбирается специальная комиссия ФСО. Далее им удалось с помощью пока также не известных нам инструментов вскрыть саркофаг и вытащить тело, после чего они отправились к Москворецкому мосту и скрылись на белом автомобиле «Престо». Судя по всему, преступники были вооружены профессиональными инструментами, доступ к которым имеют спецслужбы и особые подразделения армии. Возбуждено уголовное дело по статье «Вандализм» и «Кража».
      – Вандализм, — засмеялся Михаил. — Ну умора же. И «кража» — саркофаг-то не взяли! А сам он в собственности? Украсть украли, но у кого? Они в инвентаризации так и пишут: тело Ленина — одна штука, да?
      – Ну а что можно было еще предъявить? — проговорил ошарашенный новостью Антон на бегу. — Опять ты все в абсурд превращаешь.
      – Вандализм — это когда хулиганы напились и буянят, крушат. Тут очевидно провокация раз, но тело-то! Похищено! Не просто так! И где была охрана?

      Они вошли в кабинет.

      – Петр Степанович, здравствуйте!
      – Ленина украли! — не сдержался Антон, забыв о приветствии.
      – Как украли?
      – Да просто — вскрыли ночью замки, да и вывезли!
      – А я ведь помню, тот случай на Красной площади… Это уже тридцать лет, считай, прошло. Не к добру это. Ой как не к добру.
      – Но мы, в общем, не за этим пришли, уж извините — просто новость такая!
      – Понимаю, — кивнул Петр Степанович и надвинул очки на нос, вместе с чем его вид потерял веселость и развязность; предстоял разговор о рабочих делах.
Когда Антон и Михаил вышли, отдуваясь, из его кабинета, такой толпы перед экраном уже не было; ведущая спокойно рассказывала про жизнь Ильича, мелькали кадры кинохроники. «Мнение ведущих политических экспертов смотрите сегодня в специальном выпуске передачи Виктора Дроздова», — такой фразой закончила она свой рассказ.
      – Знаешь, в кои-то веки что-то интересное обсудят, без обличений, врагов, псевдофактов. Хотя… хотя, скажут, что провокация, но…Но смешно, смешно, зачем Ильич тем же американцам. И тело!
      – Вот это да! Им он сам потребовался. Тут явно не провокация! Может и жажда наживы: но кто купит? Кто купит? Не понимаю. Туманно. Очень туманно.
      – Слушай, а если бы он… м-м-м, ну ожил, например, ты бы поддержал?
      – Революцию? Не знаю… Не верю! Да и классы, марксизм же сам понимаешь, взывает к рабочему классу, к пролетариату, но у нас всю промышленность уничтожили. Теперь все стали белыми воротничками. Не могу понять.
      – А что, если это наши власти его и решили похоронить. Ну, надоело, что он мозолит глаза, что лежит рядом, зачем, если напишешь указ, то будут протестовать, а так… Мы ищем, ищем. Но вот что я скажу тебе — если он и оживет, то работать точно не будет!
      – Это ты, пожалуй, верно отметил. Как он в ссылке жил, в своем Шу-шу-шу, «один день в одну сторону пойду, другой день — в другую», охота, книги, написание статей — не жизнь, а мечта, ссылка-то! В Германию приехал, не сразу начал понимать, о чем вокруг говорят. Какой труд? Умственный только труд, но вождь пролетариата должен быть сам пролетариатом? Об этом нам не говорили. В советское время, конечно, эти условия сочли скудными для такого трибуна. Ведь ему нужны массы. Но и критики считали эти массы рудой для кузнеца. Вот вам и работа. А как он нервничал после съездов! Сколько бумаги замарал, чтобы очернить Мартова после раскола! Вот он, высший труд. А по поводу вчерашнего… Охрану засудить! Вот если не засудят, тогда все ясно будет: власти боялись выдать идею захоронения как свою, вот и разыграли этой спектакль. Или, допускаю, что они, может, и не знали, но уж не мешали, так это точно. И сейчас, на совещании, думают: «Да и отлично! Устроим на месте мавзолея… магазин!» Или храм! Хотя, ведь в нашей стране это одно и то же!
      – Опять ты за свое! Найдут крайнего, кого можно засудить, не переживай. Но чем же тебе церковь так напакостила? Когда успела?
      – Успела, ох как успела, тем что проникла уже везде, где только можно и нельзя! Тем, что пытается учить морали, будучи полностью аморальной!
      – Ох, опять наш вечный спор, но с учетом нынешних событий он уже не актуален. По мне так все проще, поскольку доказать или опровергнуть существование бога не представляется возможным, то лучше, ошибаясь, верить в несуществующего бога, чем не верить в существующего. Но скажи мне честно, если бы не было УК, и никто бы тебя за воровство не наказывал, украл бы ты?
      – Но УК есть, и все равно воруют, так ведь? Мы же не говорим конкретно про меня: я капля в море, но говорим про общество в целом. Так вот, поверь мне: воровали бы в разы больше. Поначалу бы стеснялись, но… Видя, как делают другие, делают это спокойно, и ничего им за это не делается, и сами бы, сначала неуверенно, а потом все более сосредоточенно, а потом еще и хвалясь пред теми, кто пока не преступил.
      – Ты такого низкого мнения о людях? А как же анархистские идеи? Неужели мы не продвинулись по пути социализации и ничему не научились? Абсолютно ничему? И все попытки вырастить нового человека тоже пропали даром?
      – Почему ничему? Тыкать в кнопочки. И то, сейчас уже и это-то не требуется! Даже в кнопочки попадать!
      – Мы говорим все же не про технический прогресс. Ты мне никогда не докажешь, что, дескать, прогресс технический привел к деградации личности.
      – Я уточню — личности развивающейся, с тягой к самосовершенствованию, прогресс идет во благо, он дает ей такие шансы: читай, слушай, смотри, анализируй. А иным…
      – Так тебе жалко иных? Так если они уже были определены тобой (и только тобой!) на ту сторону, почему же? Ну опустились, допустим они еще ниже, даже если и так, хотя, понятное дело, нет шкал никаких, то дальше что? Не важнее ли, что те, кто хотел, у них появилось больше шансов?
– Безусловно, ты здесь мыслишь в верном направлении. Но вот подсказка: смотри на детей, ибо в детстве прячется характер. Так вот, чем лучше условия, тем капризнее ребенок, тем чуднее его требования, любовь к родителям от этого не выше, никак.
      – Но кто рос в плохих условиях, родителям часто это ставят в упрек.
      – Во время конфликтов? Тут дело не в условиях, а в конфликтах. Они всегда будут, и когда подростку нужно привести аргумент, вот он и приводит, с такими условиями, что многим родителям тут сразу неловко. Ведь как много у них строится на показухе! Мой ребенок одет не хуже других, да мой ребенок уже в пять лет знает три языка! Ну и так далее.
      – Глубоко, не спорю. Так вот восстановление красной власти: лишишься ты тогда возможности читать, что тебе хочется. Интернет будет по талонам, и будут там сайт газеты «Кривда» с постановлениями ЦК.
      – Так зачем повторять ошибки прошлого? Умный учится на чужих ошибках, дурак на своих — но мы даже на своих не умеем! Пора и научиться, пора. Если и строить, то учитывая, все учитывая.
      – А куда же деть тогда инакомыслящих? Если ты лагеря и не построишь.
      – Пусть остаются такими, увидев наши достижения, станут сторонниками. Откуда берется протест — люди заняты не своим делом. Чувство неполноценности, нереализованности — и его надо выплеснуть хоть куда-то. Заниматься проблемой профориентации людей с детства, вот тогда уже начинать направлять. И каждый займется своим делом. В том числе и, предугадывая твой вопрос, носители так называемой «предпринимательской жилки». Да, дать им возможность вести дела, но: не всем, а лишь избранным, главное, чтобы был честный отбор, и шанс на то был у всех.
      – Наши достижения, ага. Это если они будут! А если продразверстку придется вводить? В общем, такой вариант нэпоподобный, я бы сказал. Но после этот этап сменился сам знаешь каким. Будем уничтожать кулаков?
      – Увы, но сейчас такой вопрос нельзя поставить, на деревне у нас один класс: вымирающие старики. Более-менее успешные хозяйства, фермы, поглощаются агрохолдингами. В плане эффекта масштаба это дает некий эффект, плюс единые стандарты качества. И они поэффективнее колхозов.
      – Таким образом, исчезают мелкие производители, исчезает конкуренция, все это процессы характерные для олигополии.
      – А что еще может быть в олигархическом государстве? Олигополии, да монополии.
      – Убыточные. Или в чем-то прибыльные, но не использующие свой потенциал и на десятую часть.
      – Еще бы, рассчитывают лишь на помощь государства.
      – А у тебя они что, частными вмиг станут? И перестанут быть убыточными?
      – Ты железные дороги с ископаемыми не путай. Социальные услуги для населения, они и существуют единственной целью, для упрощения жизни, а не для собственной прибыли. Я не люблю капитализм, потому что он ставит на первом месте в любом деле разность между доходом и расходом.
      – Но, почему люди не могут совершенствовать капитализм, совершенствуясь сами? Мы, клиенты бизнеса, голосуем своим рублем, имеем право требовать. Но нет, мы хотим свалить все на плечи государства. Мы будем его критиковать, но сами делать ничегошеньки не хотим. Должна быть социальная ответственность бизнеса, и обратный контроль. Но в идеале, при совершенной конкуренции, все упрощается. Ты производишь нечто низкокачественное, то ты недолго протянешь. Все ушли к конкурентам, которых пруд пруди.
      – Но это утопия, создать такую огромную конкуренцию.
      – Если душить волю людей к предпринимательству, то да. Но в них есть и желание, и возможность. А почему нельзя положить параллельно две линии железной дороги? Три? Параллельно две частные автодороги? Мы не представляем себе, загоняем в рамки, но…зачем? Чтоб оправдать безделье, безыдейность и безынициативность?
      – О нет, если вы все дороги сделаете платными, я у вас жить не желаю в этой утопии.
      – Ох, горе-экономист! Ввиду огромного числа мелкого предпринимательства оборот денег резко возрастает. Значит, увеличивается их покупательная способность. Больше рабочих мест, идет борьба не между работниками за лучшее место, а между организациями за каждого работника. А у вас только лишь дурацкая привычка к халяве, что во всем поможет государство.
      – Бум. Вот как это называется. Он придет к пику. И далее пойдет спад.
      – Спад — подъем, ты экономику знаешь не хуже меня, и про синусоидальные циклы прекрасно помнишь, они есть всегда. И про то что кризис и есть стимул к росту. Но есть и средняя прямая, отображающая тренд, которая, как не трудно догадаться, при данной модели ползет-таки вверх. Но погоди, ты спросил про дороги: это будет не заметно для тебя. И сколько появится лишних денег с сокращением и исчезновением бюрократического государственного аппарата, который будут нужен все меньше.
      – Так и в космос будут одни частные компании летать.
      – Конечно! Так и должно быть! Пусть борются между собой, конкурируют. Я убежден, что лет через сто так и будет. И будут реальные успехи в освоении, когда летают не только чтобы утереть нос идеологическим противникам. Но ведь ты тут должен согласиться со мной — коммунизм предполагает отмирание государства, там, уже после наступления светлого будущего, и границ-то тоже не будет, не так ли?
      — Границы? Да при любой системе: наша Земля — малюсенький шарик, окруженный пустотой, безвоздушным мертвым пространством, космосом, и в такой картине есть шарик, где жизнь кипит. И внутри этого шарика мы лишь создаем сами себе дополнительные различия, разъединяясь.
      – Кстати, ты сам прекрасно знаком с теорией, что, мол, войны — это естественная потребность человечества, без них никак, и они стимул для развития с точки зрения не одной нации, но стороннего наблюдателя, видящего один шар.
      – Однажды мы поняли, что ездить на повозках ну уж слишком медленно, и стали прокладывать железные дороги: сколько было противников? Уж и дьявола видели в паровозе! Так и с войнами, однажды поймем: хватит убивать. Дозреем до этой мысли.
      – Удобно подстраивать пример про железную дорогу теперь, когда они внедрены повсеместно, не так ли? А кто знает, что бы ты думал тогда?
      – Это сослагательное наклонение, никто не знает. Удобно быть немцем, и, родившись в семидесятом году, поносить фашизм. И удобно быть Хрущевым, и, когда прошло три года со смерти Сталина, разнести его на двадцатом съезде. Но ведь есть люди, и предвосхищающие это все. Ты вот делишь людей по степени инициативности — по внешним факторам да, но я бы выделил в отдельную категорию так называемых наблюдателей-аналитиков, которые предсказывают будущее. Они при жизни не станут успешными по твоей и, соответственно общемировой концепции, ибо они совпадают. Эта категория своими мыслями вытягивает всех остальных. Потому что даже самому инициативному так или иначе необходимо отталкиваться от какой-то парадигмы. Меня вот что волнует, готовы ли люди сами отказываться от свободы, возможности делать свое дело, но не бегать по зову за копейку? Внушено ли поклонничество государством или идет само? Или это зависит от народа — но я не верю в это! Мы привыкли, мы я имею в виду Россию, что за нас все решит кто-то, например государство, и мы сами достроим себе картинку и сами доделаем врагов. В такой системе это открытая дверь, к которой и ключ подбирать не надо. Людям дай посыл — они сами все достроят. И врагов найдут, сами найдут, вот чем они пользуются. И не поленятся, пойдут и встретят в аэропорту. Вот почему шли доносы, никто ведь не напирал. Неужели мы не можем быть самостоятельными? Зачем прикрываться вечной духовностью? Потому что христианство одобряет убийство врагов при защите своей земли? Но разве оно подразумевает общность мира? Почему при споре двух людей ты должен щеку поставить, но при споре двух обществ должен разбомбить его? Показать ему кузькину мать и превратить в радиоактивный пепел, так? Это духовно? И мы на убийстве неверных построим мир? Светлый?
– Все проще — они моментально подстроятся, вспомни те же девяностые. Когда появилось много «новых русских», или гражданскую войну, когда на стороне красных оказалось множество царских офицеров. Более того, там оказались личности, которых Мартов, характеризовал как, цитирую, «правее самых правых кадетов», вот как! Идеалы — да что они значат? Это всего-то публичная формулировка своих поступков, но кто их ценит? Кто? Разве те странные люди, кто привык за что-то бороться, менять мир. Но, знаешь, они ведь видят мир несовершенным. Ты не прими это лично, я говорю в общем, но они видят мир плохим из-за большого количества желчи внутри себя, они утопают в ней, она заплывает к ним на глаза, поэтому все кажется неправильным. Хотя кто определил эту правильность? Вот, некие индейцы, живут прекрасно, запасов еды даже не делают, поохотились и съели, и довольны. Нет у них морали в нашем понятии, стыда и обиды. Что это такое? Они счастливы? Да, они брошены в своей Амазонии, но найдись там невзначай нефть — все, их сказка кончится. Но пока счастливы. Не умея считать даже до одного. Но даже в нашем, якобы цивилизованном обществе, чем человек глупее, чем меньше он думает о нематериальном, тем проще ему стать счастливым, для думающих же вообще остается один единственный путь — религиозный, ты скажешь, что он иллюзорен, но тогда у нас возникает дилемма, что важнее: счастье или правда? Так вот про желчь — она заполняет собой все, и, наконец, выплескивается в непостижимом желании менять мир, восполнять пробелы, ломать систему, строить, уничтожать за дефекты. А проблема не в мире, а в одном человеке, мир существует уже давно, и проблемы перетекают из века в века. Форматируясь в ту или иную стезю. И все свои теории они подгадывают, что вот, дескать, шло развитие, тогда еще «не дозрели», но вот теперь-то, ого-го! Хочешь менять мир — начни с себя! Но нет, себя изменить не можем, характер врожден, но как тогда изменить характеристики, вклиненные поколениями в сознаниях масс? Как это сделать? Не лучше ли делать исключительно то, что полезно материально? В первую очередь. Феномен волонтерства, благотворительности, на чем основан — на показушном самоутверждении, глубоко порой и бессознательном. Но ведь выясняется и о тайном ото всех благородстве, но и оно опять же для внутреннего самоутверждения. Думаем ли мы прежде чем сделать? Почему ты помогаешь старушке спустить коляску? Ты думаешь ведь, в тот момент: «Надо помочь!», ты не делаешь это бессознательно! И что спустя мгновенье? Тебя переполняет чувство, что ты что-то сделал, («я молодец, я помог! я меняю мир! другие не могут без меня!»), хотя в сущности ничего и не сделал. Но это желчь ненадолго отлегла. Но она вернется. И ты скажешь: «Мир безнадежен, я то-то помог, но ведь таких единицы, остальные — равнодушное, не видящее дальше своего пуза стадо». Так вот, счастье, если вся эта желчь спала навсегда, а ты в этом приподнятом состоянии.
      – Ой, как метко! Но это немного эгоистично, думать в первую очередь о своем счастье. А как же другие, обреченные, страдающие? А насчет царских офицеров, то ведь это была идея исключительно Троцкого, не встретившая изначально особой радости у прочих руководителей РКП(б). Он ведь не глупый мужик был. Троцкий Лев Давыдович, в девичестве Бронштейн, легендарная личность, ха-ха-ха! Другое дело, что была огромная нехватка специалистов. При нэпе была интереснейшая ситуация — число вакансий превышало число рабочих рук! Но качество рабочих было низким, спешно организованные рабфаки и ликбезы не могли в один миг создать плеяды талантливых инженеров, финансистов и так далее. Пришлось закрывать глаза на прошлое людей. Впоследствии, во время большого террора, оставшиеся выходцы из царской армии были в большей своей массе подчищены, а вот в промышленности подобные вполне себе остались. Колоски, опоздания — на прошлое смотрели, но…
– А ты зарази их своим счастьем, страдающих. Докажи, что и они могут одухотвориться, докажи, что счастье — это гармония с миром, с природой, где общество лишь подсистема, и не более того. Пока все попытки помощи, исправления идут от внутренней желчи, мы сделаем только хуже. Давай изменим подход к счастью! Счастье — это длительный процесс или сам факт ощущения какого-то события? В первом случае мы имеем отрезок, а во втором точку. Если вы счастливы на отрезке, вам не хочется, чтобы отрезок прервался точкой, ибо тогда счастье ваше прервется. Таким образом, вы будете получать удовольствие от дела, но большого дела вы не сделаете, потому что тогда встанет вопрос, что дальше? Придумывать что-то новое? А где гарантия, что новый процесс будет счастье приносить? Ее нет. Поэтому большие дела совершают несчастливые на отрезке, которым нужно шкуру рвать, чтобы, наконец, свершилась точка, за эту консолидацию идеи они и готовы бороться. Таким образом, целеустремленность связана с ощущением внутреннего счастья, таким образом, что чем более человек ощущает неудовлетворенность, то тем проще ему достичь каких-то целей. Любящему жизнь человеку не-за-чем ее переделывать. Поэтому мир и переделывают люди, жизнь не любящие, думающие, что и другие должны принять их видение мира. Гитлер желал счастья для Германии? Хотел!
      – Ленин тоже хотел… Мы тут с тобой обсуждаем такую глубокую метафизику, а сегодня ведь такое событие… Что-то за этим будет!
Разговоры разговорами, но нужно было и поработать; друзья погрузились в приевшуюся каждодневную рутину. Да, подавляющее большинство из нас любит свою работу в день начисления получки, а в другие — готово плевать на нее с большой колокольни. Примеры счастливцев не скрываются от нас и приводятся в пример, но чем они могут помочь? Они прочувствовали свою жилку, занимались бы и просто так, без поощрения — а как нам, оставшимся, найти подобную нишу? Что нам предлагают психологи? Эта проблема, очевидно, должна быть одной из самых ключевых в массовой культуре, потому что это один из тех моментов, когда мы реально можем повлиять на ощущения счастья людьми, не меняя абсолютно ничего, не строя утопий и не организовывая революций. Стоит научить людей прислушиваться к себе, дать им этот ключ. Неужели это не прибыльно? Или прибыльны только особые элитные курсы из серии «как научиться радоваться жизни», «как заводить нужные связи», «как продать все и всем»? Но эти курсы дадут Вам готовую модель, она не будет вашей лично. Да, Вы можете нанять профессионального психолога лично для себя, который все и объяснит, все покажет. Может, он и будет принимать все решения в этой жизни за Вас??? Стоит ли оно того, пока мы сами не понимаем до конца мотивацию своих поступков?
 
      Рабочий день подвигался к завершению, Михаил ушел на полчаса раньше и отправился в гости к Марине; поэтому оставим их одних и дадим возможность предаться счастью вожделения друг друга. Что до Антона, то он в этот вечер отправился к уже упоминавшемуся вскользь бывшему однокласснику Егору на празднование дня рождения последнего.
      Скажем пару слов о нем. Это был довольно крупный парень, плечистый; при первом взгляде он не производил впечатление толстого человека, однако масса его была внушительна. Основным увлечением Егора были компьютерные игры и вообще любая деятельность, связанная с компьютерами — в этом Егор походил на огромный пласт мужского населения своих современников. Также Егор любил смотреть всевозможные видео с девушками, однако вкус его был немного специфическим. Но об этом мы во всех подробностях упомянем позднее. Он был неглуп, статьи в интернете позволяли ему активно оперировать терминами, в том числе и весьма сложными. Был довольно упрям, своенравен; имел склонность к похвальбе. В определенный момент в нем произошел некий личностный перелом. По крайней мере Антон, после окончания школы ставший общаться с ним реже, был удивлен резкой перемене, случившейся с Егором. Он стал самокритичен, то есть он и раньше был таким, но публично допускал одно самовосхваление, а сейчас, один на один, мог и поиронизировать над собой. Он занялся спортом, сбросил ряд килограммов. Ожидания, что это привлечет к нему хоть толику женского внимания, не оправдались, и масса постепенно вернулась в норму. Трудно сказать, почему этим вниманием он был обделен. Внешность у него была крайне располагающая: широкие лучистые глаза, искренняя улыбка, темно-русые волосы пышным ежиком. Скромный и стеснительный? Может быть, про него так и можно было сказать, но он всячески пытался показать себя лишенным этих качеств. Наверное, прояви он хоть мизерную инициативу, женщины вокруг него перевоплотились бы из экранных полуголых красоток в реальных знакомых, желающих его. Но это гипотезы; сколько Антон не допытывался до него, так и не смог узнать, кто ему нравился в школе. «Никто», — отвечал Егор, и обманывал. Ведь он знал, кто нравился Антону, и стебал его на эту тему, ровно с того дня, как это заметил. Ответной реакции он не хотел, пусть и объект страсти давным-давно скрылся за горизонтом.

      В этот день за столом собралась узкая постоянная компания; помимо их двоих ее составили два таких же бывших школьных товарища. Выпивки на столе не было. Родители Егора категорически не хотели ударить в грязь лицом перед дорогими гостями, поэтому наготовили и выставили на столе еды, которой можно было бы накормить и десятерых. Юбиляр и его друзья смотрели на переполненные тарелки с недоумением, отчего аппетит улетучился окончательно. Однако, пришлось приложить ряд усилий и все же поклевать незначительное число пищи, дабы создать видимость трапезы. Егор принес с кухни торт. На вид он был очень красив, но вот вкус… Все поспешили, перебивая друг друга, заявить, что торт очень вкусный. Антон, аккуратно рассасывая кусочек, сразу понял для себя, что это «не его». Тем не менее свою долю он через силу, но съел и тоже поблагодарил хозяина за угощение. На вопрос, понравился ли ему торт, он кивнул, но при этом состроил ужасную гримасу. Видимо, глубоко в подсознании она виделась ему показывающей окружающим все ощущения, которые его организм пережил при встрече злосчастного торта. Однако по приходе домой ужин Антон уже не потянул.
 
      Вообще, об истории дружбы Антона и Егора стоит обмолвиться отдельно. Знакомы они были с семи лет, то есть тесно прообщались всю свою сознательную жизнь, став взаимными свидетелями процесса взросления, становления и социализации друг друга. Виделись после выпуска из школы они нечасто, несколько раз в год, преимущественно на общих днях рождения, как мы уже успели заметить. Это был тот случай, когда абсолютно разные люди остаются друзьями, потому что прошли этот путь вместе, всеми «первыми разами» делились друг с другом, с годами охладевая друг к другу, но все же и цепляясь за некую спасительную ниточку от беззаботных времен. Наверное, они в чем-то и осуждали образ жизни друг друга и не понимали его, впрочем, как это обычно и случается у старинных товарищей, это не было поводом для разрыва, а поводом для многочисленных шуток и подколов. Например, Антон искренне не понимал, как можно свои кровные деньги (а если учесть, что Егор тогда и не имел своего источника доходов, то родительские), вкладывать в компьютерные игры. Нет, конечно, он не мог понять и самого факта, что можно проводить за ними ночи напролет, но развивать таким образом своих персонажей или улучшать модификацию танка (а именно так в голове Антона представлялись подобные вложения)… Нет, этого он понять не мог. Равно и Егор не мог понять, зачем Антон мучается мыслями о тех предметах, на что он никак не может повлиять. Он обвинял того в непоследовательности, неразумности, идеализме. Но, несмотря ни на что, относился к нему со скрытой симпатий. Когда однажды у них случился небольшой конфликт, в результате которого Антон обвинил Егора в личностной незрелости, тот сильно переживал по этому поводу, и был внутренне рад, когда общение было восстановлено. Но, как мы уже упоминали выше — общение это было крайне редким. Справедливости ради, стоит отметить, что им было, в общем, и все равно, что происходит в жизни друг друга. Устроился на работу — хорошо. Теперь есть новый повод для стеба. Но, стеб этот, пожалуй, давно перестал приносить удовольствие, превратившись в дежурную перепалку безвкусными и не цепляющими колкостями.

      Вообще, как обычно оформляются дружеские связи? Привычный набор — школа, институт, работа, хобби, случайные знакомства на отдыхе… Но именно школьные представляют собой наибольший интерес — люди расходятся в своем мировоззрении в разные стороны, но сохраняют дружбу, потому что «мы же знаем друг друга всю сознательную жизнь». Они имеют разные интересы, увлеченности товарища кажутся им смешными, но они держатся… Старый друг лучше новых двух? Возможно, но сильное ли удовольствие испытывают они от подобного общения? Да и как вообще формируются подобные привязанности? Ведь в классе, институтской группе, рабочем коллективе, всегда возникают некие подгруппки, сближенные именно общим видением мира, уровнем развития и потопляемости. Но как происходит выбор в шесть лет? На чем строятся симпатии? Трудно сказать, задумывались ли Антон и Егор о причинах, связавших их в подобный бином, но они продолжали упорно держаться друг за друга, пусть смысла в этом — даже практического, корыстного — не было.
На следующий после дня рождения день родители, а точнее единственная родительница (они развелись, когда ему было лет десять) заставила Егора ехать на дачу забирать поспевший урожай. Пришлось подчиниться, чтобы урожай, который, по мысли Егора, за копейки продавался на рынке, все же не испортился. Заведя ненавистный будильник аж на шесть часов, Егор попытался специально лечь пораньше. Желание спать, довольно легкое, ощущалось, и, едва он лег, казалось, что оно полностью властвует над ним. Но прошло некоторое время, и Егор почувствовал, что спать он не хочет категорически. Он привстал на кровати. Спать не хотелось, желание улетело и самовольно витало по комнате. Он попытался схватить его, но промахнулся, после чего лег обратно в постель. Такая борьба продолжалась довольно долго. Егор решил подумать о чем-то, но и мысли не лезли в голову. Он прокручивал различные сюжеты, где он, к примеру, спускался в подземелье, где бродил по коридорам, спасаясь от вампиров и прочей воображаемой нечисти. Он встал и взглянул на часы. Ужас обуял его, пронизав насквозь: было три часа ночи. «Вставать через три часа! Три часа на сон! Проклятье! Да зачем мне это надо? Твари. Ненавижу я их. И не стыдно мне за отношение к ним. Забивают себе в голову всякую дурь, а я тут какое отношение должен иметь ко всему? Да ну их в задницу, этих идиотов».

      Прозвенел будильник, и Егор с огромным трудом поднялся. Спать хотелось не настолько сильно, но он прекрасно чувствовал, что за длинный день это коварное желание еще успеет отыграться. Позавтракав, то и дело роняя голову, что вызвало комментарии матери в духе «нужно было раньше ложиться», он вышел на улицу. Прохлада и ветерок привели его в чувство, пока он шел по улице и стоял на станции, постукивая ногой о перила, но в поезде его разморило, и он задремал.
Сойдя на станции назначения из третьего вагона, Егор заметил, что машинист поезда неверно рассчитал дистанцию, в итоге полтора вагона — три первых двери — проехали вперед и людям приходилось спрыгивать прямо на насыпь. «Что за дикость, — думалось ему, — подал бы назад». И, словно, прочитав мысли Егора, рядом стоявший дачник закричал: «Дебил! Назад подай! Дай людям сойти». Мужик прикурил сигарету, в то время как две не совсем пожилые женщины помогали спуститься старой-престарой бабушке с коляской. «Что ж ей дома-то не сидится», — мелькнула мысль у Егора. «Назад подай, идиотина!» — продолжал истерично и гулко орать мужик, отчаянно дымя на прочих сошедших с поезда. Когда мужик заорал в третий раз, потому что та бабушка оказалась не последней, а за ней стала вылезать бабушка заметно старше предыдущей, и уже не с одной коляской, а с коляской, корзинкой и гигантским рюкзаком, Егор не выдержал, и, забыв про все свои присказки про социофобию, заорал: «Назад подай!» Мужик обернулся и посмотрел на Егора с большим недоумением, так что тому захотелось провалиться, но он лишь попытался изобразить глупую улыбку. Впрочем, слезавшая бабка оказалась последней, двери закрылись, и поезд уехал. Спустя пятнадцать минут Егор был уже на месте.

      Бабушка с дедушкой, отдавшие за лето все силы на злосчастных сотках светились от счастья, впервые в этом году увидев внука на участке. Они угощали его всем, чем можно. По сути, весь завтрак только и состоял из доморощенной еды. «Да, это вам не бургеры и не чипсы», — думал он, глядя улыбающихся на родственников, но, чтобы сохранить приличие, улыбнулся в ответ: «О, очень вкусно, спасибо!» Бабушка с дедушкой воссияли — их труды не пропали даром. Да — это была та категория людей, что получила на склоне лет долгожданный смысл жизни в виде работы на земле. Своей собственной земле. Здесь уж точно все зависит от тебя. Обратите внимание, как каждый собственник стремится облагородить свой участочек, свое мини-государство (а кто из дачников за столом не начинал шутить про Силенд, что, мол, и нам надо провозгласить свою автономию), как хочет он его выделить, и как не жалеет сил. Уж, кажись, всю неделю ходил на ненавистную работу — вот тебе диван! Нет! Ты будешь стоять часами в пробке, трястись в набитой электричке; потом умирать, роя траншеи для задержки воды, падать в обморок, целый день стоя на лестнице, крася дом; ты будешь дивиться и очаровываться еще зеленой кислейшей ягодкой, но первой; ты будешь целовать первый огурчик, как не целовал ни одну девушку, будешь поглаживать весной деревца, вопрошая: «Милые мои яблоньки, как перезимовали? Не замерзли ли?»; ты будешь ругаться с соседями из-за пяти сантиметров территории, на которые заехал забор; будешь запасаться свечами на случай отключения света; научишься мастерить самодельные тачки, пугала, которые будут будоражить твое воображение своим темным обликом ночью, но при этом полностью игнорироваться птицами; ты будешь ложиться спать со звоном в ушах после попыток побороть все лето восстающую как феникс траву, чтобы потом утром возмущаться, что кто-то гудит косилкой в другой части садового товарищества; ты будешь воспринимать войну с борщевиками в разы более кровавой, чем первую и вторую мировые вместе взятые; ты будешь уверен, что лучший подарок на День Защитника Отечества — это шуруповерт; ты будешь всем рассказывать, какой жулик и вор председатель этого товарищества, как он построил себе на казенные деньги забор и вырыл колодец, будешь возмущаться увеличивающимися поборами, но все равно будешь платить их, будешь возмущаться при этом теми дачниками, кто закатывает бучу каждое собрание и пишет петиции на председателя, собирая подписи неравнодушных. И все ради ощущения свободы, вариативности, чувства хозяина, что на этих — именно этих — метрах ты сам себе государство и сам себе начальник. Это поколение, чье детство прошло по съемным дачам (которые давали ой как далеко не всем) — они дорвались. И новое поколение, к которому принадлежал Егор, этот энтузиазм никоим образом не поддерживало.
Бабушка, получив в свою власть лишнюю пару рук, причем рук довольно крепких, тут же начала поспешно отдавать приказания, отправив Егора бороться с сорняками. Но поскольку тот начал выдергивать вместе с чертополохом клубнику вместе с усами, то пришлось отправить его за пределы участка, бороться с травой там. Тут же появился сосед, приставший с глупыми вопросами.
«Как учеба? А-а-а-а, уже закончил, — («Посчитать что ли не может, идиот», — пронеслось в голове у Егора). — Где работаешь? Нравится? Много платят? Ну да, времена сейчас трудные, без блата никуда не берут. Жениться не планируешь?» — и тому подобное. Но наибольшее раздражение сосед вызвал, когда начал показывать как надо правильно держать косилку, с какой стороны лучше начинать кошение и так далее. Хотелось вырваться. Делать было нечего, интернет не ловился. Наступил долгожданный вечер, и Егор отбыл на станцию.

      Подошел поезд, и он устроился у окошка. На станции остался пожилой мужичок жалкого вида, приподнявшийся на цыпочки, чтобы увидеть, как по вагону вместе с внучкой идет та, которую он полвека называл цыпочкой. Они небрежно махнули рукой, и дедок понуро поплелся по платформе. Поезд тронулся. В поездке Егор слушал электронную книгу, изредка поглядывая в окно, где лес и поля периодически перемежались небольшими городками, поселками, деревнями; также пейзаж разбавляли переезды и мосты. И вдруг поезд резко остановился, хотя и станции не было видно. Очевидно, было применено экстренное торможение. В вагоне началась суета. Егор снял наушники. По связи что-то объявляли, но, как это обычно и бывает в электричках, разобрать там что-либо было крайне проблематично. Кто-то уже убежал в соседний вагон. Вскоре из него выбежала девушка и потребовала воды и бинтов. На расспросы окружающих она отвечала уклоничиво. Но только она ушла, моментально поползли слухи. Кто-то уже успел похоронить потерпевшего. Воображались абсолютно разные варианты случившегося, а к тому же пищу для слухов добавляли те, кто все же решился отправиться на разведку в тот самый злосчастный вагон. «Сколько там крови! Весь тамбур залит», — сухо отчеканил молодой парень, присаживаясь к своей спутнице, обняв ее и продолжив прерванный диалог. Поезд, постояв, минут десять тронулся. Когда поезд подъехал к станции, там уже дежурила бригада скорой помощи. Егор, пытавшийся сохранять невозмутимость и всем своим видом показывая полное равнодушие к происходящему, несмотря на обильный расспрос со стороны пожилой женщины, сидевшей на лавке напротив («Мы вместе тут сидим, почему я должен знать больше? Мне тут трансляцию провели, что ли» — кипятился он про себя), на сей раз не удержался и подошел к противоположному окну, открыл его (обычно он боялся открывать окна, поскольку в старых электричках сделать это было довольно проблематично, а оказаться в глазах вагона дураком, который не может открыть окно, не хотелось) и высунулся. Он увидел, как двое волочат пострадавшего, хотя тот вроде и мог ступать сам. Поезд тронулся, и из тамбура вошел забавного типа мужчина лет пятидесяти. Он подсел обратно к знакомому, хотя Егор не видел его до этого в вагоне, и начал пересказывать события. Мужичонка размахивал руками и беспрерывно пожимал плечами, при этом его картофелеподобная лысеющая голова с дергающимися усиками и малюсенькими глазками оказывалась ниже этих самых плеч. «Представляешь!», «Да-да, прям вот так!», «Ужасно» — сыпал он словами. В целом из его сбивчивой речи Егор смог составить свою картину: мужик курил в тамбуре, придерживая дверь ногой, чтобы шел свежий воздух с улицы, но не удержался и вывалился. Когда он падал, двери лишились поддержки и естественным образом закрылись, зажав ноги не внявшего предупреждениям Минздрава бедняги. Остальная его часть, очевидно, оказалась вне вагона и так там и болталась. Прибежавшим на шум пассажирам удалось вытащить его за ноги обратно в вагон. Очевидно, товарищ был сильно нетрезвый, поскольку боли почти не чувствовал. Рассказ услышал сидевший с другой стороны старичок и присоединился. Несмотря на преклонный возраст, старичок матерился чрезвычайно, и, что более всего удивило Егора, нисколько этим не конфузился. Но большая часть вагона, слышавшая его, выражала, очевидно, внутреннее согласие с осуждением выпавшего, из-за которого поезд задержался в пути.

      Егор так и не надел наушники, поэтому слышал сейчас разговор своих попутчиков, сидевших напротив него. Это были женщина с ребенком. Поезд своим внутренним освещением озарил забор, где виднелся номер телефона, по которому можно было приобрести чудодейственный смиксованный сахар. Впрочем, большая часть цифр была замазана. Ребенок был как раз в том возрасте, когда детей интересует буквально все — они могут часами повторять «а это что?»
«Мам, а почему цифры испорчены?» — закартавил мальчик.
«А это злые дяди торгуют ядами, чтобы дети случайно не позвонили! Вот добрые дяди и закрашивают»

      «А может, и тети, — промелькнула мысль у Егора. — А ведь я сам всегда смеялся над взрослыми, видя как висят кругом телефоны с рекламой наркоты, что мол, они своих дитяток не берегут и не стирают их. А в последнее время я таким много вижу. Пока я думал, что есть хорошо, а что плохо, считал за достижение одно сообщение на форуме, мол, «как убрать-то сие злодейство», люди покупают баллончики с краской и — пшик-пшик – и готово. Что и говорить…»
Егор уже хотел взгрустнуть, что зря потратился на билет, но тут по вагону пошли контролеры. Поезд остановился на очередной станции, и толпа зайцев рванула по платформе. За двумя контролерами возвышались два здоровенных удальца с нашивками «Охрана». Нутро у Егора заскрежетало.

      «Вот два мужика! Станьте в тех и тех дверях и не пускайте! Что за бред? За что вам платят зарплату? В вагоне и так сидят те, кто так или иначе купит билет, кто законопослушный или живет на станции, где есть турникеты. Вот и все! Зачем это бродячий цирк с проверкой? Как часто вы ловите нарушителей? Кто хочет нарушать, ему словно говорят: «Нарушай, но плати за это. Плати бегом по платформам, с риском быть отрезанным закрывшимися без предостережения об осторожности дверями — а я, будь машинистом и, видя таких в зеркала, закрывал бы так, чтобы прищемить их по максимуму — плати прыжками с платформ и лазанием по заборам. Хочешь не платить — страдай. Но стоит ли это страдание денег за билет? По-моему, это веселое приключение. Я просто законопослушный. Я понимаю, что если я не заплачу, однажды поезда встанут. Я ответственный. Но почему, почему, если контролеры не прошли, я корю себя за купленный билет? Значит, я покупаю его ради них? Ради вот этой шайки-лейки???»

      Егор приехал домой и привычная жизнь вновь закабалила его. «Как же смешно это смотрится со стороны», — в очередной раз подумал Егор, осматривая новую красавицу-модель. «Интересно, сколько времени суммарно тратится на это? И ведь я знаю, как его значительно уменьшить, знаю… Стоит лишь ускорить время конца, стоит всего лишь раньше кончить… Да, равно как и везде», — засмеялся Егор над показавшимся ему оригинальным каламбуром собственного производства. В подобные моменты ему вдруг хотелось, что называется, начать с понедельника «новую жизнь». «К этому не притронусь, без этого я смогу обойтись, вообще легко, буду заниматься этим и этим». Но равно Егор и прекрасно знал, чем окончится понедельник. «Один раз», «две минутки» и так далее. «Как же жаль, что я не пью, — думал он в такие моменты, — напиться бы сейчас конкретно». Мысли о некоем более рациональном распределении времени растворялись также незаметно, как и появлялись. Егор успокоился, решив, что, несмотря на все трудности, которым подвержена его жизнь, ему удается сдерживать себя.

      ...Странный сон мерещился той ночью Дарье: она словно бежала по бесконечному туннелю не то от бандитов, не то монстров, и всякий раз, едва она отрывалась, преследователи появлялись спереди. И всякий же раз, обнаруживался некий проем сбоку, в который наша героиня и устремлялась. Так она бегала довольно долго, пока сон не сменился. Вообще, эти моменты, смены снов, всегда интересовали Дашу, которая вела специальную тетрадь для записи снов. Иногда за ночь удавалось увидеть несколько действительно интересных снов. Второй сон был в ту ночь более спокойным, но не менее странным: странность его была в полном отсутствии людей. Странно было и то, как Дарья передвигалась, она полулетала, словно целлофановый пакет взмывает на ветру. Впрочем, когда она проснулась, ощущение легкости пропало напрочь. Даша выключила надоедливый будильник и задремала… За дверью раздался шум: ее мама собиралась на работу.

      «Дашенька, не пора ли тебе на учебу?» — вежливо поинтересовалась она. «А, что?» — у Дарьи начался некий полусон-полуявь, но вдруг сознание резко прояснилось: на часах было без пятнадцати восемь. Оставалось сорок пять минут до первой пары, а среднее время поездки до корпуса составляло около часа. А ведь надо было еще выпить какао и привести себя в порядок. С последним, по традиции, отношения у Даши не очень складывались – волосы категорически не желали укладываться хотя бы в малое подобие прически, а кофта, мирно висевшая на стуле, за ночь вдруг стала мятой. Поэтому она сделала упор на первом пункте. Утро было прохладно-освежающим, что позволило довольно быстро ободриться. Однако уже в вагоне метро Дарья начала дремать, прислонившись головой к перилам. Однако выходить ей надо было на крупной пересадочной станции, и толпа, основную массу которой составляли спешащие и опаздывающие, вынесла ее на перрон.

      У выхода из метро толпились торговцы цветами, но Даша была равнодушна в первую очередь к цветам, а только во вторую к громогласным призывам. По пути Дарья остановилась на мосту и пять минут следила за теплоходиком, именуемом в простонародье речным трамвайчиком. Сезон близился к завершению, было пасмурно, и пассажиров на палубе не было. При подходе к институту Даша аккуратно протиснулась сквозь облачную толпу курильщиков, которых федеральный закон, заботящийся о здоровье и долголетии подданных, выгнал к входной калитке из внутреннего двора, где они могли спокойно сидеть на лавочках. Толпа свидетельствовала о том, что наступила перемена, а значит, Даша опоздала ровно на одну пару. Это было не страшно — о потерянных баллах за посещение она и не думала, но войти в аудиторию во время идущего семинара было для Даши весьма сложно психологически.

      Опаздывала в то утро на учебу и Оксана: пробки как всегда обильно заткнули собой столичные улицы. Не пришла и Ирина, не пришла совсем, ибо из ночного клуба в общежитие такси привезло ее к шести утра. Зато Елена пришла на первую лекцию всего с десятиминутным опозданием, да и то вызвано оно было перекуром у входа в двери института. Из знакомых лиц в огромной аудитории в глаза сразу бросился силуэт Арины Кузиной, кивавшей в первом ряду. Елена бросила на нее недоумевающий взгляд и направилась на более верхние ряды, подальше от кафедры. Занятия, как это обычно и бывает, тянулись медленно. Лекции вообще веселыми бывают лишь тогда, когда их читает веселый лектор. Во всех остальных случаях они кажутся вечными. И если на первом курсе новоиспеченные студенты вовсю скрипят ручками, отмечая на полях каждую мелкую реплику, то на втором они уже больше слушают, записывая разве что основные факты с помощью слаборасшифровываемых сокращений, а уж на третьем постепенно перестают их посещать, понимая, что подобное посещение мало поможет им при сдаче экзамена. На второй лекции народу прибавилось. Даша тихонько вошла спустя пять минут после звонка, беззвучно извинилась перед преподавателем и отправилась на самый верх.

      Оксана в это время все каталась по соседним дворам, ища место, где бы припарковаться, и, наконец, оно было ею найдено. Поднимаясь по лестнице, она взглянула на часы: прошло уже двадцать минут с начала лекции. На площадке между этажами было установлено зеркало, и Оксана приостановилась, начав прихорашиваться. Она причесалась, поправила юбку, и во всех ее движениях сквозила манерность, словно она выйдет сейчас на красную дорожку, где будет находиться под объективом фотокамер ведущих модных журналов. Приосанившись, она вошла в дверь, и, не здороваясь, прошла в аудиторию, усевшись несколько в отдалении от основной массы студентов. Пространство вокруг нее тут же преобразилось из-за выделяющегося парфюма. Мужская часть аудитории шепталась относительно ее наряда, а женская поглядывала с некоторой завистью. Дарья зевала. Преподаватель продолжал что-то гнусаво объяснять, лекция тянулась медленно, но ближе к концу произошло событие, несколько оживившее происходящее. Оксана, заметившая, что ее появление вызвало всплеск внимания в аудитории, решила добиться его и от преподавателя, поэтому задала лектору крайне неприятный вопрос. Лекция была посвящена социологии, и Оксана усомнилась: «А как Вы можете поручиться, что Ваши результаты верны, что люди не врали? Это глубочайшая некомпетентность, думать подобным образом». Пока все осознавали, что за дерзость произошла, Оксана продолжила, воспользовавшись тем, что теперь в зале была полнейшая тишина, чего преподаватель добиться никак не мог, хотя и сделать около десятка замечаний, а три фамилии даже записал себе в блокнот, обещая их спросить на экзамене более дотошно. «Если вопросы поставлены таким образом, они сами мотивируют людей на то, чтобы откреститься». Лектор встрепенулся и стал отвечать. Потом вечером, вспоминая этот эпизод, который больно засел в его голове как унизительный, он понял, что огромной ошибкой было начало дискуссии. Оксана к ней словно готовилась. Она популярно объяснила, что подобная подача материала никуда не годится, что мы не рассматриваем реально полезные эксперименты, создаем бессмысленные опросники исключительно ради их создания, но не ради каких-то новых выводов. У лектора все явственнее сидела в голове мысль выгнать Оксану. «Но что это такое, тех, кто ничем не интересуется, болтает, я не выгоняю, просто делаю замечание. Если я выгоню ее, очевидно, много знающую, я настрою всех оставшихся против себя», — размышлял он. Оксана мгновенно почувствовала его слабость и стала напирать сильнее. «Да Вы сами проводили хоть раз исследование? Хоть одно? И какие выводы Вы сделали?». Лектор понял, что он плывет и сейчас сорвется на крик. Ему стало страшно, потому что не было ни одного способа урезонить и остановить зарвавшуюся девушку, а та купалась в лучах славы.

      Но лектор был неправ, думая, что она сейчас героиня зала. Услышь он шепот с задних рядом, а то и проведи все тот же опрос, то он узнал бы, что многие осуждают ее. «Опять эта дура выступает, лишь бы поболтать и повыпендриваться», — шепнула скучающей и переписывающейся с Василием Лене соседка.
Даша не понимала смысла перепалки, ей и без того было скучно на лекции, она надела наушники и прилегла на стол. На счастье преподавателя, у него зазвонил телефон, и он вышел из аудитории. Оксана сидела одна, и словно стена пролегла между ней и остальными учащимися. Преподаватель вернулся и сразу же переключил слайд презентации, продолжив объяснять, словно и не было конфликта минутами ранее. Лекция подходила к концу.

      «И как всегда в конце спрашиваю, есть ли вопросы, что непонятно, — взор его прокатился по аудитории и остановился на Оксане: та копалась в телефоне, — нет, лучше не спрашивать… но…»
Ситуацию выручила Арина Кузина, которая стала уточнять, по сколько баллов можно будет заработать, выполнив дополнительное задание. Прозвенел звонок, и лекция окончилась.

      Даша совершила грубую техническую ошибку, о которой потом весь вечер жалела: упустила возможность попрощаться с девочками сразу после окончания занятий и теперь вынужденно понуро плелась с ними по направлению к метро. Как известно, группы людей всегда неторопливы, кто-то, хоть один, в принципе ходит не спеша, кто-то на каблуках, кто-то останавливается и начинает фотографироваться, кто-то общается по телефону — в итоге средняя скорость группы упорно стремится к нулю. Даша шла чуть впереди и поодаль, усиленно сбивая шаг, чтобы не выбиться вперед и тем самым не выделиться. Но усилия оказались напрасными, одна из девочек, Таня, обратилась к ней, попытавшись втянуть ее в разговор. Самой девочке, видимо, было крайне неловко из-за того, что с Дарьей ни Настя, ни Вика, идущие рядом, не заговаривали, поэтому она и задала ей какой-то пустяковый вопрос. Но Даша сразу почувствовала подвох, еще не видя его, но понимая, что он есть, она начала формулировать ответ, но тут же была отброшена навзничь вопросом другой девочки, Насти, только сейчас увидевшей, что Даша тоже участвует в беседе:

      – Даш, а у тебя сейчас-то парень есть?

      Холодок пробежал по телу, она обмерла и засмущалась. Осознав всю нелепость своего положения, и что ее смущение сейчас намного глупее, чем отсутствие парня, она попыталась улыбнуться, что впрочем, выглядело так себе.      
      – Что значит сейчас? — молвила Даша с легким смешком, делая сильный акцент на слове «сейчас». Она обвела взглядом девочек и осознала, что ее не поняли.
      – Нету. Абсолютно нету, — тихо промолвила она. — Но, быть может, может он где-то и есть, просто мы еще не встретились! — попыталась выкрутиться Даша, вставив оригинальную в своей непосредственности шутку. Одна из девочек фыркнула, и Вика, зашикала на нее.
      – А какого парня ты хоть ищешь, а? — уже с откровенным вызовом спросила фыркнувшая.
      – Ой, — улыбнулась Даша. — С большим сердцем, но не влюбчивого! С широкой душой, но не открытого. Да и вообще, если уж так смело мечтать, то хочу, чтобы это был человек, перед которым я могла бы неадекватить, сколько душе угодно, абсолютно не переигрывая. Это очень важно… Наверное…

      «Ой, какую же чушь я несу, да как можно описать своего человека, даже если он и есть? Если нет — так зачем и описывать?» — подумала сразу же Даша про себя.
      – Да уж, понятно все, где же такие обитают, вот в чем вопрос! — продолжила гнуть свою линию Анастасия. — Ты ведь пойми, мужик-то он по-другому устроен, чем ты. Ему все твои фифочки не нужны. Мужик — он мужик. Ему нужно от тебя что? Правильно, постель. А ты, прости меня, даже не накрашена. И какой приличный парень пригласит даже погулять тебя в таком виде? Ты придешь такая, и ему будет стыдно за тебя перед окружающими. А ведь это крайне важно для мужика, для его уверенности в себе, даже если ты не сможешь устроить ему праздник в постели — а не всем это дано, и в этом нет ровным счетом ничего обидного и предрассудительного, — (тут Настя сменила тон на крайне важный), — это останется между вами, и все; если парень довольно мягкий, то он смирится и с этим; есть и те, для кого сам факт, что им кто-то дал, является высшим счастьем, за что они готовы простить многое или почти все, но таких, ясен пень, лучше не выбирать, это высшая степень болота; но я ушла от основной мысли — идя рядом, рядом с ним ты должна выглядеть так, чтобы он чувствовал гордость, чтобы улавливал взгляды прохожих, прикованные к тебе, чтобы думал: «Она — моя! Они мне завидуют, но уже поздно, я завоевал ее». И не дай бог он потеряет это чувство завоеванности — это потеря интереса, это охладевание. А это уже тупик. Дай парню возвысить себя, свое эго — это второе, что нужно мужику, после постели. И не менее важно, ты можешь кувыркаться как угодно, но если он не чувствует, что добился тебя с помощью чего-то, в идеале — самые успешные женщины окружают это тайной, чтобы он не знал об этом и гадал — но ни в коем случае не должно быть чувство дешевости. В противном случае, девушка превращается в бесплатную проститутку, резиновую бабу, обтянутую кожей, инструмент физиологического процесса, не более того.
Даша молчала на протяжении всей этой крайне длинной тирады коллеги, но стоило той приостановиться, чтобы на пару секунд перевести дух, как Дарья на удивление окружающих уверенно и резко произнесла:

      – Возможно это немного странно, но мне как-то абсолютно не интересно ни первое, ни второе.

      – Ну, Даш, ты глупостей-то не неси, про второе-то ты может еще не усвоила, опыта нет и так далее, но физиологию ты не обманешь! Не бегать же всю жизнь в ванну, пока родители в комнате сидят, верно? — Таня и Вика засмеялись, одобрив шутку подруги.

      Даша глубоко вздохнула и схватилась за голову, опустив взгляд вправо и вниз.

      «Уф-ф-ф. А-а-а-а. О чем вы. И… А-а-а, не знаю, при чем тут ванна, но… Бессмысленно это все… И я вообще не знаю, к чему этот разговор, и куда он катится… И все это… И мне не интересно», — думала она, точнее, кто-то думал внутри ее головы, вороша осколками слов, как ураган переворачивает гаражи и срывает крыши.

      Даша, аккуратно сделала пару шагов в сторону, словно показывая, что не считает общество этих девочек своим. Таня, втянувшая Дарью в этот разговор, почувствовала, что дело клонится не туда, куда нужно, и аккуратно сменила тему. Даша шла молча; девушки дошли до метро и распрощались, поехав по своим делам.
Впрочем, Настя и Вика пару станций ехали параллельно и обсуждали как раз Дарью.
– К чему она показушничает? Как меня бесят подобные! Перед кем она тут хочет поднять свой авторитет, которого у нее никогда не было и не будет? Тихушница тихушницей, а тут такой демарш. Ну, нет сил признать, что ты непопулярна, потому что ничего из себя не представляешь. Займись внешностью, приведи себя в порядок, займись своей самооценкой, стань уверенной в себе — на тебя все будут смотреть по-другому, и парни в первую очередь. Тебе никто не дает, а ты подразумеваешь, мол, «а мне и не надо», выпячивая это, словно тебе это и изначально неинтересно было. Лозунг «главное не победа — главное участие» придумали те спортсмены, кто приходит к финишу последними. У нас сейчас на работе есть девушка, которую могли повысить. Ее или другую. Она молчала, и, очевидно, внутри себя верила в продвижение, но после того, как повысили другую, она всем на каждом углу орет, что «я и не хотела, зачем мне эта ответственность, отдуваться за всех других». Это наглая ложь и провокация! Выбрали не тебя — смирись! Точнее так — борись, чтобы в следующий раз выбрали тебя! Подумай, почему вышло вот так. Но зачем нужна подобная показуха! Аналогично, есть у меня одна знакомая, которая говорит, «да мне и не нужен парень, лучше буду жить с котом». Да! Кот, правда, кастрированный, а если даже и нет — то кошку клепать будет, а не тебя! — кипятилась Анастасия.

      – Да, наверное, ты права, но она ведь странная, Дашка-то. Сидит, бывает, на паре и рисует какие-то вещи. Причем то неведомые символы, а то такие пейзажи, что глаз не отвести. Я один раз сидела сзади и наблюдала, как зачарованная, за этим процессом, как она рисует. Представь, как обычный лист обычной рабочей тетради за какие-то минут пятнадцать преображается — и даже без использования цветов! Она определенно видит мир не так, как мы. То, что было сегодня — скорее ее попытка самообороны, после того, как ты наехала на нее слегка, — аккуратно не согласилась Вика.
      – Я наехала? Чем же? В чем наезд? Она думает, что все с ней будут разговаривать на уровне ее пятилетних игр? Почему она упрямится и не хочет понять, что в определенный период нужно начинать взрослеть, переоценивать что-либо?
      – Ну, может быть ты и права. Я ничего не имею против нее. А насчет повышения — всем людям свойственно затирать свои желания — и не одна твоя       знакомая была в этом уличена.
      – Да в том-то и дело — против таких, как она, никто ничего не имеет. Вот меня многие не любят. Почему? Завидуют. Внешности; что у меня парень классный, а не убогий замухрыжка, как у Таньки, опять же, не устану это повторять тебе, потому что знаю, что ты ей не передашь. Убогий он! Не нравится он мне категорически. Или у той же Лены — вообще парень ни о чем, а она держится еще так за него, у-у-ух! А Дашке-то чего завидовать, никому она не нужна. Поэтому пусть и слушает тех, кто что-то стоит, кто успешнее ее, пока ей советуют. В другом коллективе вообще сгноили бы такую.

      Двери поезда распахнулись, Настя вышла, а Вика поехала дальше, размышляя над последними словами знакомой. С одной стороны, она была в целом согласна с посылом, но была в ней какая-то необъяснимая симпатия к Дарье, и эта симпатия позволяла ей признать полное право последней на собственную, необычную точку зрения. Если утверждать, что в любом учебном коллективе найдется некая персона со слишком выделяющимися на общем фоне странностями, то — даже несмотря на все насмешки и нападки — есть довольно большая категория тех, кто, даже поддерживая на словах травлю, всей душой симпатизирует изгою. Может, это чувство роднится с симпатией к слабейшему в спорте. Но если Даша и была изгоем, то ни в коем случае не потому, что ее кто-то откуда-то изгнал, а потому что сама сторонилась шумных, да и даже тихих компаний.
      В то же самое время Елена, об отношениях которой с Василием подобным нелицеприятным образом отзывались коллеги по институту, возвращалась домой с тревогой: скандалы родителей, участившиеся в последнее время, усилились до такой степени, что вопрос, до сих пор витавший в воздухе где-то параллельно, когда даже при самых больших обидах все боялись произносить это слово вслух, выплеснулся наружу. Вчера, до сих пор никем не упоминаемое табуированное слово воспрянуло и понеслось, приклеиваясь к обоюдным обвинениям. Слово это было «развод». Да, мысли Лениных родителей эта идея, видевшаяся ими как спасение от всех бед и открытие нового счастливого горизонта, занимала давно. При первом приходе в голову она вызывала смущение: «Как же так! А ведь когда-то мы клялись в вечной верности!» Но потом постепенно все сдерживающиеся факторы снимались. А как мы прекрасно знаем, что в семьях важнейшим подобным факторов являются дети. А Елена, очевидно, дитем уже не была. Она и сама в любой момент могла создать свою семью, уйдя к Василию. Кстати, прошедшую ночь Лена сама напрашивалась к нему в гости, но тот отказался, что было очень редким событием и всегда вызывало у девушки легкое волнение. Да, подобное волнение возникало у нее и в иные моменты отношений. Конечно же, непосредственно замуж Василий не звал и не был похож на человека, готового на предложение, но «гражданский брак» (то есть, незарегистрированное сожительство) стал в те годы популярным явлением, и в последнее время Елена все чаще и чаще оставалась у него и все реже бывала дома. Она не хотела прямо насовсем переселяться к нему, потому что ей категорически не нравились дружки Василия, которые могли нагрянуть ни с того ни с сего и делали это довольно часто. Но порой единственным осязаемым движением Елены была жажда сбежать к нему на постоянное местожительство. Она не была единственным ребенком в семье, у нее был старший брат, он был уже пять лет как женат и проживал в далеком сибирском городе. Как он там оказался — отдельная история, перенос которой на эти страницы рискует увеличить общую массу текста нашего произведения в два раза, поэтому о нем мы умолчим. Сколько конфликтов Елене приходилось гасить собственноручно, вырывая из рук сковородку, тапочки, телефоны. Не было ее в тот день, когда в свой последний полет отправился новенький телевизор. Сколько ей приходилось слышать жалоб от обеих сторон в интимной обстановке, но мысль о разводе ей почему-то в голову не приходила. И услышав вчера это емкое слово, она никак не могла поверить: почему она об этом даже не задумывалась? Никогда! Ладно, если бы все было чинно-мирно. Но здесь родители мирились, порой даже куда-то вместе выбирались, даже какие-то элементы романтики у них вдруг начинали проскакивать. Ох, как они были мелки, это был всего один коротенький поцелуй на ночь или секундное удерживание руки партнера. Неужели любовь может так стираться? Неужели совсем недавно казалось, что всегда будет страсть, что всегда будем друг для друга опорой и поддержкой? Вот, Елена — живой свидетель! Не об этом ли мы говорили в ту ночь??? Но как все опостылело! Воспитание ребенка действительно было объединяющим аспектом. Маленькую Лену по очереди водили на занятия фигурным катанием, потом плаванием. По очереди сидели, помогая с домашними заданиями. Брат к тому времени уже был совершеннолетним и жил своей полноценной жизнью — он был из ранних. Да и ревность к сестре, уведшей всю родительскую любовь терзала его сердце. Лена взрослела, настал момент, когда она впервые огрызнулась и открыто сказала родителям, что спорт ей больше не интересен. И начался переходный возраст. Однажды Лена поехала с тремя одноклассницами купаться за город и еле дотащилась до дома, нехило проблевавшись под утро. Не нужно было быть большим предсказателем, чтобы угадать, что в девятом классе в школьной сумке у дочери начали обнаруживаться сигареты, которые ей подкидывали коварные подруги. Впрочем, вскоре одна их дальняя сестра обнаружилась уже не только спокойно лежащей в пачке, но в дымящемся виде в руке стоявшей на остановке Елены — ей кто-то дал ее подержать. И главное, самое увлекательное, начались свидания с мальчиками. Если раньше родители вместе с ней смеялись над анонимными записками от «тайных поклонников», то теперь приходилось долго засиживаться за полночь, обсуждая очередного кавалера. Посиделки эти затягивались все больше, по мере того как росло число вариантов для сравнения. А далее были поиск института, госэкзамены, срочный поиск репетиторов, переживания, возмущение низкими баллами, неудачная попытка обжалования результатов, и далее поиск ресурсов на оплату обучения. Едва поступив, Елена познакомилась с Василием, и этот вариант оказался пока самым долговечным. Конечно, этот парень в корне не понравился родителям, однако они старались выделить в нем положительные черты, сходясь во мнении, что вариант, пожалуй, и не самый худший.
Трудно сказать, что ее привлекло в нем. Вот Василия привлекла Ленина попа — типаж оказался полностью соответствовавшим его мечтам. Что там говорить, мы выбрали Елену героиней нашего занимательного повествований по той же причине; всяко приятнее упоминать о жизненной истории девушки с вкусными формами, чем без оных! Да и грудь у Лены тоже была весьма неплохой, не сказать, что она была выдающейся (ни в смысле вперед, ни в смысле особенной), но подержаться там, откровенно говоря, было за что. И Василий не стал упускать случая подержаться! Наверное, Лена любила его, но это была любовь немного странная. С одной стороны, ей казалось, что она вытягивает его из общества парней, которые ей категорически не нравились; делает его человеком, социализирует его, заставляет следить за собой. Ей поднимала настроение мысль о своей жертвенности, можно даже сказать, некой сакральности всего происходящего. Почему она оставалась с ним даже после нанесенных обид, открытых проявлений невнимания, легкого пренебрежения с его стороны? Если в других отношения, на первых порах столкнувшись с резко отталкивающими факторами, Лена быстренько махала ручкой и упархивала, то здесь, очевидно, было уже поздно. Ей почему-то периодически казалось, что она не сможет остаться одна, жизнь ее станет ужасна. А может, мысли эти были полностью подчинены физиологии, где она оказалась зависима от ощущений, которые могла получить лишь с ним, а в день облагораживания девичьей похотливости Вася был, между нами говоря, хорош. Уж не знаем, был ли здесь случай, когда размер имеет значение, да и возиться с линейкой не очень хочется, но порой Лену атаковывали аппетитные мысли, что сейчас она откроет свой рот и вкусит все непередаваемые прелести.
      Но в этот день, возвращаясь домой, Елена не испытывала подобных влажных мыслей, все ее помыслы были о доме и о домашних. Что будет сегодня вечером? Очередные битые тарелки или взаимные извинения за вчерашний день? Она знала, что они демонстративно спали в эту ночь не в одной постели, отец разложил для себя раскладушку, за которой не поленился слазить на антресоль. Сейчас главной ее стратегией было прийти домой до того, как родители вернутся с работы и постараться сделать им маленький сюрприз. Но какой и в честь чего? «Может быстренько приготовить что-нибудь интересненькое? Или испечь? — размышляла Лена.       — Но я накрою стол, а они показательно не сядут за один стол… Или наоборот, им будет неловко отказать? Но сколько раз бывало, что садились за стол они вполне мирно, а к концу обеда начинался конфликт? Да и вообще, кухня — самое взрывоопасное место в квартире, тут и начинается большинство скандалов, благо всегда рядом под рукой есть тарелки, готовые к бою. Лена все же выбрала вариант встретить родителей хлебом-солью. Надев фартук, она принялась колдовать над кастрюлями и сковородками. Она очень сильно нервничала и постоянно бегала на балкон на перекуры. Наконец, яства были подготовлены и гордо возвышались над столом. Мама пришла первой. Лена объяснила, что сегодня их отпустили пораньше, и она решила не терять времени и сделать подобный сюрприз к их приходу. Тем более, три дня назад была годовщина дня их знакомства, а они его никак и не отметили. «Да лучше бы его и не было, знакомства», — чертыхнулась в сторону Ленина мать. Знакомство то состоялось в парке, где Алексей и Инна (так звали их) случайно оказались в очереди на прокат лодок друг за другом. Оба были в компании, чисто мужской и чисто женской соответственно, и было неудивительно, что они в итоге разбились по парам. Две пары продержались вместе лишь до конца вечера, а вот Алексей назначил Инне свидание, на которое та, хоть и получасовым опозданием, но явилась. Сейчас она при словах дочери и вспомнила этот момент: ведь было, было некое предчувствие! Не ходи туда! «Ладно, будь что будет! Надеюсь, он уже ушел, и я спокойно пройдусь одна», тешила себя ложной надеждой девушка. Но Алексей оказался терпелив и настойчив. Он стоял в указанном месте, и не было тени сомнения на его лице. В руках он держал букет. За время встречи он ни разу не обмолвился даже намеком об опоздании, которого Инна поначалу стеснялась. Неловкость ее быстро прошла, и они были искренне рады провести этот вечер вместе. Подобные вечера участились, а уже спустя два месяца Инна получила предложение, от которого было невозможно отказаться. Уже в первый день совместной жизни она стала свидетелем того, как ему пришлось наорать по телефону на кого-то из бывших подруг, жаждущих объяснений. Объяснения последовали позднее, когда Инна получила подброшенную в почтовый ящик анонимную записку «думаешь, увела мужика и будешь счастлива?» Больше всего Инна удивилась, что потенциальная конкурентка (или, как модно говорить сейчас, «бывшая») знает о том, что почту проверяет всегда она. В целом, Алексей двадцать лет минимум казался ей идеальным партнером. Она хвалилась перед подругами и купалась в лучах их зависти. Неприятности начались с того, как Алексей сначала получил серьезную травму и в течение полугода не работал. Семейный бюджет провис. Елене тогда было около десяти лет, а сын Борис проходил службу в армии, и мама вынуждена была работать на трех работах, добывая пропитание для семьи. Потом у Алексея начались проблемы по мужской части, его возможности скуднели и скуднели. И однажды Инна прямо поймала себя на разглядывании нового молодого сотрудника на работе в сексуальном подтексте. Да, ей пришлось признаться себе, что она хочет его. Инна была не по возрасту хороша собой и прекрасно понимала, что робкий юноша ей не откажет. Но где есть первый раз, часто кроется и второй. Инна стала к тому времени крупной начальницей в своей компании, и под ее крылом оказалось достаточное число молодых парней. Среди охранников зародилась шутка, которую они адресовали юноше, «задержавшемуся на рабочем месте» и «решавшему с Инной важные деловые вопросы». «Тебе она тоже говорила, что ты лучший и у нее такого удовольствия ни с кем не было?» — ехидно улыбаясь, спрашивали охранники, и юноша мгновенно обливался краской. «Поздравляем, ты семнадцатый». Логично, что рано или поздно подобные слухи и догадки доползли и до Алексея. Догадки строились исходя из подарков, которые жена приносила с работы безо всякого повода. И Алексей понимал, что боится намекнуть об этих догадках супруге, потому что он хуже «их». Он понимал, что уже не тот, понимал, что жена его молода душой. Но подобное понимание его могла разделить только рюмка, с которой он начал постепенно выстраивать свои отношения. И однажды он явился домой в состоянии, когда скрывать эту дружбу было уже невозможно. Инна не стала его укорять, а засуетилась, стала ухаживать, уложила, дала отвар шиповника. Она почувствовала себя виноватой и на время, казалось бы, вновь полюбила его. Не страстно, но с душой и с чувством долга, с желанием помочь и сохранить семью. Но с тех пор, как это чувство утихло, отношения между ними становились все напряженнее и напряженнее. И когда дочь перешла в совершеннолетний возраст, начала встречаться с Василием, уже и не оставалось ниточек, связывавших их в семью.
      
      Алексей не был алкоголиком, как могли бы вы подумать по оформленности его дружбы с рюмкой, но стадия «любил выпить» явно уже была его. И в этот вечер он пришел домой на своих двоих, не шатаясь. Но запах все же выдавал факт посещения после работы магазина. Инна промолчала. Елена сразу захлопотала вокруг стола. Пошли шутки-прибаутки из серии «а как ты провел день?» — «а меня на работе все достали». Казалось, вновь воцарилась семейная идиллия, и ничего не предвещало беды. Но тут раздался звонок в дверь. Инна пошла открывать, задев Алексея за отставленную не помещавшуюся под стол ногу. Звонили по поводу распространения какой-то псевдорелигиозной литературы. Инна рассерженно ответила, что Библия ей не интересна, и вообще «тут маленькие дети спят». Но вернувшись на кухню, она увидела, как Алексей потирает ушибленную ногу. Она прекрасно понимала, что ушиба никакого нет, и что сейчас последует взрыв. Все началось стремительно. Не прошло и десяти минут, как орущая во всю глотку Инна начала пытаться поджигать кусочки газеты в коридоре и раскидывать их по полу. Лена суетилась и пыталась затушить пожар, но получилось у нее это только с тлеющими газетками из почтового ящика. Стол опрокинулся, и все тарелки разлетелись по полу, углом была задета специально принесенная Леной ваза, в которой стояли искусственные цветы. Открывались шкафы, и вещи судорожно выкидывались из них. Отдельные тут же рвались. Лена плакала, плакала и Инна, что, впрочем, не помешало ей толкнуть Алексея на книжную полку. Стекло зазвенело, и свежая кровь обагрила пол и валявшиеся на нем осколки. Обезумев от боли, тот повалил Инну на кровать, завернул в одеяло, как рулон обоев, и начал душить супругу. Одеяло моментально покрылось алыми полосами. Лена тянула отца назад за рубашку, но смогла лишь разорвать ее. В этот момент в дверь позвонили вновь. Чем конфликт начался, тем же он и исчерпался. Супруги смирно уселись на кровать, а Лена побежала «ктотамить». Звонили соседи, интересующиеся причинами шума. Лена ответила, что у них семейный праздник, да и вообще, «шуметь нельзя после одиннадцати, а сейчас нет еще восьми». Оставшуюся часть вечера вся семья втроем наводила порядок в квартире, в которую не приходил бегемот, куда не налетал ураган, и где не взрывалась бомба. Кушанье, заботливо приготовленное дочерью, было непригодно для принятия в пищу, поэтому убирались они, урча животами. Вечер кончился, и они легли спать — ничто так не объединяет людей, как совместный труд.
      
      ... Ирина отоспалась и пришла в себя, и даже соизволила на этой неделе появиться в институте. Правда, просидела она всего одну пару. Потом, встав на самое видное для своих одногруппников место, достала бумажник и начала пересчитывать средства в нем, приговаривая, как ей удалось их заработать. Затем, осознав, что все уже вдоволь на этот процесс насмотрелись и назавидовались, вызвала такси и поехала в общежитие. Стоит отметить, что в этот день на занятиях не было Оксаны, пропускавшей их по причине того, что она работала по графику два через два в магазине элитной одежды. Ирина не любила Оксану (и это было взаимно!) потому что та очень любила выпендриваться, показывать свой ум, была наглой. Возможно, Ирина и завидовала, что ее этими качествами природа обделила. Особенно Ирина удивлялась качеству Оксаны обвинять во всем происходящем абсолютно всех людей вокруг. Например, приходя в институт, она могла рассказывать про последние события на работе, и звучало это следующим образом. «Представляешь, вчера пришла к нам клиентка, сразу видно очень богатая. Украшения — высший класс, я уже было готовилась ей вбухать шубу, но тут появилась это овца (а помимо Оксаны, в данном магазине работали именно такие девушки), и потащила ее за собой, теперь весь процент ей ушел». «Соска совсем малая, купила у меня за сто двадцать пять тыщ шубу, а на следующий день сдала, стерва!» Или, например, после инвентаризации, она жаловалась, что у других сотрудников числится в шесть раз меньше товара, а ей еще и пришлось считать все за других. «Как дети малые», — приговаривала она. Нетрудно догадаться, как относились к ней ее коллеги. К тому же, проводя инвентаризацию, она умудрилась допустить ошибку, введя в программу не ту цифру, из-за чего вместо десяти штук оказалось двести девяносто три. Но Оксана объяснила, что в момент, когда она нажимала на клавишу, ее отвлекли, поэтому она промахнулась и ввела не то число. Вообще, люди совершившие ошибки «по глупости», делятся на две категории. Входящие в первую страшно конфузятся и готовы бежать сломя голову, провалиться сквозь землю, пытаться судорожно исправить на ходу, наспех, кое-как. Они будут десять тысяч раз извиняться, пока вконец не доведут всех своих блажничеством и не будут отправлены куда подальше. Они уйдут, ревя, в отчаянии, что их наказали за ужасный проступок. Но они будут уверять, что не страшная кара общественная, как порицание от самого себя. Другая категория будут винить в своем поступке других людей или какие угодно внешние обстоятельства, не теряя ни на секунду уверенности в себе. У меня с утра живот болел, а я и так геройски держался; меня ослепило, я ничего не видел; было шумно – и так далее. Их фантазия богата на выдумывание причин! И Оксана была ярчайшим представителем второй категории, не стесняясь обвинять окружающих в чем бы то ни было.

      Ирина оценивала Оксану терминами «самоуверенная дура» и «понторезка», и была не одинока в подобных характеристиках. Сама Ира на этой неделе получила весьма выгодное предложение от парня из Санкт-Петербурга записать полуинтимное видео и долго торговалась с ним о цене. Впрочем, подобных видео в ее коллекции было более чем достаточно, поэтому снимать заново ничего не приходилось, она отправляла их всем желающим, готовым раскошелиться. Но здесь торг был упорным. Парень не хотел поднимать цифру, и Ирина всячески расхваливала себя, попутно подогревая возбуждение юноши очередной порцией фото. Она неплохо знала психологию парней, и в нужный момент, почувствовав, что парень сейчас уже возбудился как следует, послала ему несколько по-настоящему пикантных фото, на которых, в отличие от предыдущих, количество одежды было сведено до минимума. И прием сработал, парень понял, что он о-о-очень хочет сейчас все увидеть, и все колебания в нем окончательно заглохли, как иномарка при первой русской зиме. Сработал тут и еще один прием, известный всем торговцам — назови сумму, несколько выше той, что хочешь получить, а потом сбавь, делая экстра-скидку. Щедрая Ира поступила таким же образом, и сумма мирно перекочевала на ее счет, а парень пересматривал и пересматривал видео, до тех пор, пока не рванул в ванную.
Ирина же на следующий день отправилась в салон красоты, чтобы сделать несколько инъекций в губы. Подобная мысль теребила ее давно, но сейчас, она засела в глубине души уж слишком ярко. Эта мысль преследовала ее везде, она начинала воображать, как она будет выглядеть, как это может привлечь к ней дополнительное внимание парней. Настроение было приподнятым, день стоял солнечный — впервые за пасмурную неделю. Ирина предвкушала тот вкусный момент, когда она рассядется в удобном кресле, а персонал начнет проводить свои манипуляции. При подобных операциях неизменно нападала сладкая нега, близкая к появлению мурашек от красивой песни, наступало расслабление, и в общем и целом, состояние, из которого не хотелось выходить. На сей раз операция несколько затянулась. Ирина смотрела в зеркало с разных сторон, то чуть наклоняя лицо набок, то приближаясь, то удаляясь, все никак не будучи в силах найти план, где она бы нравилась самой себе. На следующий день неожиданно лицо опухло, что вызвало сильное недоумение и целый вал вопросов у подписчиков, наблюдающих за прямой трансляцией, которую Ирина вела в общедоступную сеть. Ей пришлось оправдываться, уверять, что давеча она не пила, что это все временно и скоро пройдет. Действительно, так оно и оказалось. Опухлость ушла, а Ирина к тому времени уже привыкла к своему новому образу, симпатизируя себе в разносторонних подходах к зеркалу. Но симпатия эта оказалась недолгой. Она вдруг поморщилась и, неожиданно для себя, заговорила с зеркалом:

      «Дурацкий нос! Ой какой дурацкий! Нет, надо решиться на это! Да, наслышана я про эти операции, про последствия, и сейчас вот эта фигня… Опухлость… Вроде прошла, но как же я испужалась!»
Зеркало молчало, даже ничуть не удивилось намеренно употребленному Ириной устаревшему слову.

      «Пластику… Сделаю… Еще чуток подкоплю и… Ну что это такое, в самом деле?»
Зеркало продолжало упорно молчать, словно его допрашивали о точном месте землянок в лесу, поэтому Ирина решила ввернуть в свой монолог еще одно мудреное словечко:

      «Нос, старый нос, как и старую жизнь — долой! Смелой и сильной я вступаю в этот бой!!! Так-то!»

Следующая глава: http://www.proza.ru/2017/09/03/45
Предыдущая: http://www.proza.ru/2017/09/02/156