Материки, скрытые снегами, глубиной или пеплом. Множество, может сотни. На одном из них я, по части пряток выбиравший всегда места, где удобней. Так что тут есть причал из тиса, и рыбы – уйма. Уди – не хочу, пока рука не онемеет. Добыча платит чешуи серебром и сердце обилием греет. Вино игристо, а пляжи – вулканический кварц, сплошь черный. Из людей – силуэты, из птиц – чайки, из ветров – пассаты. Рассветы тут разбужены морскими раковинами на берегу, ними же притянуты за косички света – закаты. А после, в ночь, все тихо и пусто, только на горизонте – падают в океан звезды, и не всплывают, глубины на их жемчуг – жадны.
Пишу письмо, а передать – никак. Все стыло. Здесь хорошо, но земля не поддерживает связи с миром. Как сюда попал? Не знаю, заснул, видать, крепко. Очнулся, а уже тут, и волны – прохладный пламень набегает, и пряностями пахнет терпко. Птица экзотическая кричит громко, люди общаются между собой на незнакомой речи. Похожа на испанский. Не знаю, не знаю. Но приняли отменно, кормят. Хожу туда-сюда. Завел собаку, назвал - Маргарет Тэтчер.
В кратере потухшего вулкана – есть озеро, там тонет небо. Я раз семь его спасал, вытаскивая за ворот. Потом в облаках все руки, не отстираешь мылом. И что оно там забыло? Ведь верх – его родина, а лезет – низом. Вода там правда теплая и пахнет корицей. Но это не шутка, для неба должна быть граница. Ведь если утонет, то что – озеро станет небом, вулкан в нем – башней, а человек в ней – птицей? Такой расклад только для птицы и не годится.
Письма, адресат – никуда. Вот соберу их ворох и сброшу с обрыва, пусть мчатся по зеленым склонам, куда их бумажным душам будет мило. Пусть мокнут в тени лесов, пусть птицы совьют себе гнезда, пусть пчелы набьют там соты. Буквы озвучены, а их материальность уже не моя забота. Гром идет после молнии, она красива, но в память влезать – это его работа. Я тоже озвучен, как остров, как раковина, как черный песок на пляже. Быть заключенным в звук, что может быть краше?