Идём и… И Света, такая, что-то мы с ней разговариваем. Так и знала, что ты будешь это делать. И что-то мы начали сравнивать друзей. И что-то там про Егора, чтобы мне давал списать. Я сказала, что Света хуже Егора. Наверное, потому, что у него есть пенис.
Это просто луна из бумаги. Отражалась в картонной воде. Но все это могло стать реальным. Если б ты поверила мне. Весь наш мир это лишь клоунада. Перестали бы врать зеркала. И все это было бы правдой. Если б ты мне поверить смогла.
Несчастная потная мышка под его рукой еле сдерживалась от нетерпения выскользнуть в бесконечность млечного пути и полететь… Она понимала, что обречена на долгие, но все же не бесконечные муки, когда-нибудь она отправиться на свалку к ним, она попадет в клуб ЭТО, гениальности ее суждений не было конца. Она истинный гений слова и письма, настоящий поэт. Обреченный на смерть в живом теле.
Всё, к чему она прикасалась, становилось золотом. Наверное, потому она и была хорошим поэтом, так как не могла ни есть, ни пить в процессе творения.
На этот случай я держал перчатку в шкафу. Я брался за верёвку и скользил в засаленных тапочках. Удержаться одной рукой не было возможности, поэтому я то и дело обдирал докрасна кожу, на этих качелях. В перчатке был карандаш. Я держал его там с прошлой разборки. На которой, кстати, и потерял вторую перчатку. Карандаш должен был уютно выскользнуть между указательным и средним пальцем – кроводавец. Я вынул его и положил за ухо. Теперь берет, больничные штаны, перчатка и карандаш за ухом делали из меня какой-то образ – но какой?
А ещё следовало одеть шарф, открыть окно и включить музыку… Курага? Что делает курага на моём компьютерном столе? Кто её сюда положил? Это неизвестно, да и вряд ли станет понятно когда-нибудь. Что изменилось ещё? Я постоянно замечаю все эти перемены и вижу, как сутки становятся короче, меняются местами страны, города, люди. И вот я ошибочно путаю имена, годы, почтовые адреса… Это всё уходит.
Пиши дальше.
Что придумал твой костный мозг. Что видят твои маленькие тупенькие глазки. Отсылка к Лене. Как ничтожно. Что ты думаешь, когда видишь себя изнутри. Писать пиши. Думаешь о несуществующих машинах времени, думаешь, что можно путешествовать в нем. Вернуться обратно, встретить копию, исправить свои глупые ошибки, экая глупость, назад путешествовать нельзя, нельзя, понимаете, в будущее - пожалуй, назад нельзя, а жаль смешно очень. Подняться на Эверест, пожить там, вернуться на землю человеком из будущего, гравитация, все из-за нее.
На верёвке туда, на верёвке обратно. Поджимаю ноги, и вот неизвестная мне физика закручивает меня и впечатывает в стену, рикошетом несёт к двери, но я своевременно успеваю соскочить, ПЛЮХАЮСЬ НА ПОЛ И ЗАЛИВАЮСЬ ГОМЕРИЧЕСКИМ СМЕХОМ. Совсем не больно, а пол приятно холодит кожу. Надо будет это как-нибудь повторить.
- Там на кухне конфеты есть.
- …
- Не слышу… Не слышу.
Снова разбег, полёт, удар, падение. Я продолжаю скользить на тапках, заваливаюсь на бок, скольжу на штанине, собирая на себя всю пыль и снова приятный холодок пола.
Знала бы она, что я вытворял, пока её не было дома. И её тесная курточка. Или это подкладка для куртки?
Скольжение миг глупостей порядок. Бессмыслие мой конек утверждало оно из темноты. Бессмысленный голос, которого нет. Перещеголять друг-друга в текстах. Забава ура. Голова моя голова. Я, может, завтра умру, и сегодня может тоже умер, уже глаза покроются пеленой бессмыслия. Можно делать вид что печатаю.
Я разбегаюсь, вхожу в поворот, толчок от стены, срываю плинтуса… Надо убрать отсюда стулья, ступни, студни. Ещё раз... Разбег, верёвка, диван – тарелки тоже нужно отодвинуть. Так, думаю, коридор свободен. Начинаем. Раз. Два. Три, и четыре, и пять – до чего же тут всё хрупкое. И снова. И снова. Пол уже не радует своим холодком. Мне нужно срываться и ещё раз срываться с каната. Стирая руки и тапочки. Иначе не имеет смысла жить. Балкон.
Это останется тут забавно однако смеяться над этой ерундой а может и не ерундой . забавно однако весьма . я давеча слышала фразу нельзя обмануть того, кто этого ждет, посмеяться тоже.
С турника соскользнул шарф, а я снова на полу и нет больше счастья. Так что там балкон? Я выхожу. Широкие звёзды, морозный воздух… Вот тот полёт, что круче всего – отсюда. Но я пока не готов. Я ещё учусь. Я разбегаюсь, набиваю шишки и ушибы. Гну ножки стульев, жалобно скрепит перекладина, а верёвка расплетается всё больше. Виселицей ей не быть.
Над тем, кто ждет насмешки.
Глупая мысль, хотя весьма ловко написанная. Люблю эту песню. Сейчас можно бы описать что-то непонятно, точнее понятное только мне и кому-нибудь еще, пишу без запятых ибо лень. Ну так к делу.
Она считала что лишь на солнце ее глаза выглядели красивыми. Но на самом деле они всегда красивые они карие. Интересно смотреть на ее кривлянье которое она впрочем ненавидит, все что ей в себе не нравится - нравится мне это забавно однако и глупо писать здесь не грамотно и без запятых. Оставлю.
Без этого я не мог. Мне нельзя было останавливаться. Моё тело постепенно покрывалось ожогами и ссадинами. Дом начинает приобретать останки драки. Но я не мог ничего с собой поделать. Но вот верёвка... И когда она меня подведёт в следующий раз на перегрузках и начнёт жечь руки - я её ударю. Я буду бить её что есть сил.
Наотмашь – она оплетает мою руку и я рывком выдираю её из лап врага. Удар за ударом, я пытаюсь попасть, но она лишь кокетливо покачивается в стороны, разделяясь на две и с той же силой хлеща меня. И, расплетаясь на всё больше концов, эти дреды или лапша подобно кнуту настигают меня. Беру с уха карандаш. Я попадаю по себе, по стенам, вышибаю дверную панель, но я не вечен.
Я падаю. Цепляюсь за её горло и лезу наверх. Из рук сочится кровь, плечи покрыты полосами, я лезу и лезу… Холодный турник. Я берусь за него второй рукой, а второй разлучаю узел и падаю.
Каждый такой идеальный такой прекрасный лучший настоящий подлинный истинный милый добрый красивый, самое прекрасное существо. Это было бы здорово, но это не так глупые уродливые никчемные выродки этого мира как выродились, так и канете так сказать в лету глупцы, я не лучше. Смешно.