Квашня белокачанная

 
     Выглядывающая голова из низов скайпового   пространства всё  больше походила не на человеческую и даже,  или нет, тем более, не  на голову профессора  Доуэля, она напоминала Колобка.
 
Да-да, того самого, круглого и румяного,  что испекла бабка деду и положила на подоконник остывать, а он  лежал-лежал,  ему наскучило в одной позе прибывать, он возьми, да и спрыгни вниз. И покатился по взгорьям и долинам, пока не повстречал зайца, мишку,  волка, а на лисе его приключения закончились, она его, в лучших традициях современных  ужастиков и русских  народных сказок, съела, как только тот взгромоздился  ей на нос.
 
Разумеется, любой так поступил бы, жареный, или печёный, но  вкусно пахнущий  пирожок-пампушка ближе, чем  в пешей доступности от вас… чтобы вы сделали?  Наверное, даже  ни как лиса,  и не думали ни секунды, а просто проглотили  в момент это кулинарное чудо, приготовленное руками сказочной бабки.
 
Но ещё же полагалось выслушать все песни, в исполнении Колобка, и только потоо-оом...

     Короче, тот заяц, что увидел  Колобка первым, и весь репертуар этой печёной пышки  выслушал, и есть  его не стал, потому что на начало своего намеченного пути та ещё не устала, мозги     цвета белой муки, из которой  её состряпали, поскребя по сусекам,  не потекли, и ума хватило у неё  на лицо бедному зайчику не прыгать, тем более, что предложений  такого рода не поступало, у ушастого зверька со слухом, в отличие  от некоторых,  всё в порядке было.
 
Но он,  всё молча и в напряжении глядя на Колобка, думая  о том, что сказка сказкой, но здесь-то все живы  и  здоровы,  и потому решил, что голова не на подоконнике, а  в  скайповом пространстве, всё больше напоминает ему  кочан белой  капусты,  с огромными уже чуть подвявшими  листьями, что готовы вот-вот отвалиться, ну, или как  лучший исход, распасться  по разные стороны от кочерыжки.
 
  И действительно, в этот момент капуста произнесла:
 
              —    А  я не знаю, где он... —    имея в виду своего бывшего мужа,
      —  в Америке... где  ему быть.  —    Добавила она, и громко хлюпнула листьями, разведя белые   ладошки в стороны.

      —     Америка то, это же  не один огромный  материк   и всё, она  делится на штаты... Так, в каком штате  твой супруг проживает?

Капуста, опять  помахав листьями на той стороне, следом робко, но уверенно пожав плечами, равнодушно добавила:
 
                —    Так я его никогда не спрашивала об этом. В Америке,  и в Америке.

Что прозвучало, как в анекдоте про нежеланную родившуюся тройню « умерла, так умерла.»
 
Намёк на то, что место нахождения человека  может быть написано в том скайпе  у  неё, прозвучал более, чем нелепо, потому что в ответ пронеслось:

            —   А его нет у меня в списке контактов... Он мне всегда звонит... Я ему  —     нет.
 
Тема сразу была закрыта. Говорить о технических возможностях и невозможности связаться, ежели  ты не принял кого-то к себе, говорить было бесполезно. Достаточно  было вспомнить, что капуста, как и некоторые, так называемые,  пользователи ПК, сумели только  научиться, словно обезьянка  в цирке,    выполнять один и тот же номер, нажимая на одну и ту же, указанную дрессировщиком кнопку, ну, ещё при этом гундя  себе под нос:  «enter»,  « теперь,  два раза enter», и дальше опять можно было закрывать эту тему, хорошо  бы, этот регистратор, если это был он, сумел записать тебя, куда  надо, отдав  три раза себе одну и  ту же команду: « еnter»

И по той же причине уже на вопрос от капусты, почему она не видит собеседника, спокойно можно было сказать:
 
            —   А тебя нет  у  меня в контактах.
 
И  это  прокатило бы,    и определённо,  как причина нежелания показывать  свою скептическую мину, уже   достаточно было ехидных вопросов с подковырками, несущихся туда,  к тому подоконнику, на котором, как подумал сначала зайчик, расположился румяный зажаристый Колобок, а на поверку оказалась бездушная капуста, почти квашня, которая  выглядела совсем пустой, без той даже кочерыжки, ибо всё говорила о своём бывшем  муже, как о лучшем, что могло быть в её жизни – о его любви к ней, о его заботе,  даже тогда, когда она, эта белокочанная квашня покинула его,  довольно скоро, ввиду того, что он не имел возможности обеспечить её потомством.  Но, вроде,  воссоединялись они  по любви, а не по договорённости о рождении детей ?
 
     Ну, да, ладно, ушла, так ушла... кинула, так кинула... умерла, так умерла...  Но ты же,  по твоим же словам, оказалась для него той несравненной  и такой единственно-потрясной, которую он не смог забыть и даже не изменил тебе уже в той Америке, правда, не понятно в каком штате всё же проживая,  вот уже долгие 16 лет, и всё звоня тебе, сначала на телефон, тебе было дорого, потом на скайп, хоть его так и не было у тебя в контактах, но  он умудрился пробиться  сквозь пелену твоего бездушия,  видно, очень хотел, не сумев забыть.

     А тем временем капуста,  подсобрав развалившиеся белые вялые листья, и закутавшись в них, словно в кокон, в  котором давно была одна одинёшенька, продолжала вещать утробным голосом:
 
            —    Да, это он всё ко мне, я ему и не звоню, —    опять повторила, какой раз она.  —  Он мне, как брат.
 
    Ну, пусть и как брат, но близких людей любят, хоть и сестринской любовью,  а этот, даже, кажется,  твоих  всё же родившихся, но не от него,  детей хотел усыновить, когда  тот, что помог тебе их родить, бил тебя и сомневался в  их  истинном ему  родстве.
 
Но ты всё равно:  «А мне всё равно, а нам всё равно... »  Но то  про зайцев, а это  про людей и близких, пусть  и когда-то.

Хотя, впрочем,  действительно всё,  всё равно, когда один из сыновей с автоматом в руках лежал на крыше дома и  там же и встретил свою смерть, в неполные  тридцать в состоявшиеся полные девяностые, капуста, всё так же сидя на грядке, думала, что это кино – идущие танки, и люди, гибнущие у них под колёсами...  тебя  это миновало, но по твоим же словам.
 
          —   А я в очередях не стояла...   У  меня два холодильника ломилось от еды... Да? Неужели?  —     Всё так же ещё упругими тогда  листьями, объявшими кочерыжку,  хлопала капуста, в недоумении закатывая  глаза, и снова и снова, всё повторяла про какое-то страшное кино, в котором, между тем,  погиб и её старший сын,  и это не было каким-то потусторонним сюжетом, это была случившаяся ужасающаяся  реальность в жизни  многих людей, сограждан капусты.
 
Но теперь, когда  обернуться не получалось, закутаться в  рыхлые мятые листья, она продолжала про свой сахарный диабет, которого нет, про питание по четыре раза в день, про непонимание её младшего сына и его жены:
 
           —    Нет, но всё же хотелось бы, чтобы хоть чуть-чуть прониклись, у её бабки тоже такое же...  Мне кушать надо по  часам, я не могу потому собраться и тут же приехать к ним.  И руки помыть негде, вот незадача.  А он мне, представляешь, Зайчик, мама, ну, вечно  у тебя какие-то проблемы.
 
     А Заяц хоть и не собирался есть Колобка, да и уже давно решил, что это квашня белокочанная, всё равнодушно взирающая на окружающих, кроме самой себя, только и смог на такое сказать, что счастливые часов-то  не наблюдают, а у  тебя, кажись,  будильник в голове тикает.
 
Уже то, что он может натикать, говорить не стал, потому что всё равно и его нет в контактах у этой капусты, как и всех остальных, до кого ей нет дела, это они всё ей бесконечно  звонят и звонят.

Но зачем Заяц  набрал вчера номер на телефоне, он так и не понял, чтобы опять узнать про кино, про продукты и про часы,  про то, что  сахарный диабет, чтобы потом не включать экран и наслаждаться привычным видом белокочанной квашни, всё  размахивающей остатками листьев  и говорящей по какому разу:
 
            —    В Америке и в Америке, мне не интересно, где. Это он ко мне…




                ***


      Всё же, лучше бы  это был Колобок, хотя бы,   кто-то удовольствие получил, скушав его в конце,  потому что тут  ждало только равнодушно тикающие минуты, которые однажды взорвутся финальным звонком.




                ***
 Но никто не узнает о том, что уже наступило  «всё», и  капусту  постигла  всё- таки  участь  того пирожка,  ведь  нет у неё в   контактах ни того, кого, вроде любила, но не получив, что хотела, оставила, ни всех остальных, что увидели в человеческой  голове лишь  капусты вилок, совершенно пустой изнутри, промахавший всю жизнь равнодушно  листами, но сумев под конец,  словно в коконе,  остаться совсем в одиночестве...