Дорога до горизонта - эпизод 3
Эпизод 3. Степи Казахстана
Степь. Человек, не представляющий, что такое степь, скажет объясняющее, что это ровное, гладкое пространство похожее, примерно, на бильярдный стол. Вовсе нет. Степь, задумавшись, напоминает нашу жизнь. Поначалу, как с детского, глупого ума, кажется она комфортной плоскостью. А потом, оказывается, всё не так. О-о, какая же степь – опасная, коварная, непредсказуемая. Тут тебе и вдруг возникшие на выезженной по сто раз дороге провалы чьих-то нор, на которых бьётся внезапно колёсо твоей машины, тут тебе и незаметный глазу выросший из земли, словно гриб, размытый дождём гранитный конус, об который вспорешь поддон картера – и останешься на безлюдной на много вёрст территории, а воды у тебя, только та, что в бачке стеклоомывателя. А солончаки – как они похожи на жизненные встречи: будто бы нормальная поверхность, зелёная травка растёт. Но ворвёшься сдуру на эту зелёную травку, кто-то схватит за колёса твоего транспорта, и чем больше газуешь-буксуешь, тем сильнее захватывает их этот солёно-пластилиновый демон. Бывает, что и трактор вытягивают из солончака, оставив «демону» тракторные гусеницы.
А редкие узкие степные речки, по которым утром в легкую проезжаешь вброд, а уже к вечеру на этом же месте – тонешь, пуская пузыри из-под капота. И много других неожиданных неприятностей в степи. Как и в нашей жизни.
Ох, степь, а сколько в ней дорог. Как линий на ладони человека, зашифровывающих его судьбу. Затерявшись на незнакомой местности, не имея внутреннего компаса, как у птиц и зверей, не наблюдая никаких ориентиров в окружающем однообразии, выбираешь среди разных векторов накатанных просёлков тот, который посередине.
Абсолютно верный философский алгоритм решения вопроса, стоявший перед мифическими богатырями. Потому что серединная дорога не допускает категоричности ошибки твоего выбора.
* * *
Но авария произошла не на степном пространстве, а на благополучной асфальтовой сухой и ровной дороге. Подвела ходовая часть машины. Моей машины. В те времена машина моя считалась «чистая ласточка». Когда шеф, как я называл своего работодателя, который был из числа «цеховиков» или, иначе выражаясь, подпольных миллионеров советских времён взял, меня к себе на службу по просьбе моих приятелей из правоохранительных органов, которые, в свою очередь... Но это длинная и отдельная история, а, короче говоря, - «крышевали» его по тем временам незаконный бизнес.
Шеф был великолепного качества водитель, от бога. Как впоследствии я убедился, он мог на скорости под сотню, держа локтём руль, играть в карты со своими пассажирами и прихлёбывать кофе, наливая его из термоса. Профессиональный шофёр, таксист, гонщик, авантюрист по характеру и пройдоха по жизни. Социалистические правоотношения давили его, как «испанские сапоги» инквизиции. Существовал он в тамошнем обществе, будто инопланетное существо, которому в окружающей атмосфере не хватает то ли кислорода, то ли углекислого газа.
Так вот, когда меня представили ему, он своими глазами, похожими на оловянные пуговицы, посмотрел на меня и сделал на своём лице кривую улыбку. Ну, что сказать: я всегда, почему-то, своей физиономией вызывал недоверие. Однажды даже, выпивая в компании своих тогдашних коллег-кочегаров, мне заявил в подпитии один из них, что я похож на агента ЦРУ. Спросил, смеясь, почему ЦРУ, а не КГБ. « Не похож ты на агента КГБ», - твердо ответил коллега. Мне это польстило…
Шеф, взяв меня на службу, первым делом руководствовался тем, что у меня новая машина. Он прокатился на ней с пробуксовкой по своему двору, поцокал языком и сказал «ласточка». То есть, ему понравилась моя машина, но не я сам. Обо мне он подумал, что, мол, сдохнет от перегрузок или сбежит без расчета: кое-что на мне можно будет ему даже «навариться».
За первый сезон работы в казахстанских степях он предложил небрежно мне такую сумму, которую я имел за пять лет накоплений в районах Крайнего Севера. Работа заключалась в том, чтобы набрать бригаду человек в десять-двенадцать из разных деклассированных элементов общества, поставить палаточный лагерь в нужном месте и заставить никому не нужные эти элементы общества работать на плантации от восхода до заката, по двенадцать часов каждый день, без каких-либо выходных и праздников.
Между тем в эту аварию я попал именно из-за своей «ласточки». Уже третий сезон рассекал я на ней по казахстанским степям на службе у шефа. Шеф, хотя и считал себя гениальным психологом, в моём характере ошибся. Выдержал я и первый сезон и второй, и, видимо, по его бухгалтерии выходило, что имеется от меня экономический эффект.
Говорил же шефу перед началом сезона, что бьёт что-то в подвеске спереди-слева и руль выкручивает. Он отмахнулся от моего технического диагноза - «что-то». «Этот сезон дотянет, а потом новую купим, «ласточка» себя оправдала». Ага : «ласточка», а не я…
И вот случилась авария. Смерть смотрела в глаза. Но кто-то за правым плечом чудодейственной реакцией в доли секунды вывел меня и моих пассажиров из поля зрения смерти. А шеф потом скажет: «А это ты ездить не умеешь. Машина почти совсем новая».
В тот день собрался я из нашего палаточного лагеря в степи поехать за продовольствием для своей бригады в ближайший населённый пункт – шахтёрский посёлок. С собой взял одного из моих «гвардейцев», которому азиатская мошка искусала уши до такой степени, что они сделались похожими на пережаренные на сковородке оладьи. Этот «гвардеец», Толян был у меня в авторитете. Щуплый, измождённый, по родителям наполовину русский наполовину казах, имел в своей биографии несколько судимостей. Но умел он работать «по-гвардейски», делал в день две нормы, обладая талантом для резки чилиги…
Чилига – это такое растение, которое уникально по своим свойствам, как, например, имеют свои уникальные свойства женьшень, бамбук, огородный хрен. Чилига по своим ботаническим характеристикам принадлежит к сорту степной акации, по-казахски – караган, чёрная трава. Она чрезвычайно упруга, не ломается, хоть в узел её завяжи. Её можно только срезать. Режут чилигу серпом специальной заточки или «косарём» - кончик стандартной косы, насаженный на рукоятку, орудие, кстати сказать, необычайно острое. Сухая чилига чрезвычайно быстро воспламеняется и горит, как порох. Шеф объяснял мне как-то вскользь, для чего мы её добываем, режем, увязываем в тюки, формируем в скирды, вывозим всевозможным транспортом. Идёт , мол, эта чилига в металлургическую промышленность для первичного розжига доменных печей. Потому что горит чилига, как порох,- вжиг, и всё. А также применяют чилигу для дворницких мётел. Метла из чилиги прослужит месяц там, где другой материал сотрётся в день. «Чилига – это чилига, - мечтательно говорил шеф, - взамен ей наука никакого материала пока не придумала».
* * *
… Тронулись мы с Толяном потихоньку поутру. Толяна надо было показать какому-нибудь врачу, а то ж, бродяга, так расчесал искусанные мошкарой уши, что они, того и гляди, у него отвалятся. Наша степная дорога лежала через чабанскую «точку», на которой казахская семья пасла на выгонах совхозных баранов и бычков. Увидев издалека острым чабанским глазом мою лазурную «ласточку», навстречу вышел старший чабан в полосатом халате и подпоясанный цветастым платком, глава семьи, которого мы звали просто «аксакал».
Он сказал, когда я остановился, примерно так: « Город, да? Мне тоже. Врач сказал. Сноха с пузом. Витамин нужен».
Пропылили не спеша по степной дороге. Газанув, взгромоздились по насыпи на асфальтовое шоссе – и поехали по приятной для шофёрской души ровной, прямой дороге.
Однако ж что-то чувствовалась неладное в левом переднем колесе: как-то оно вихлялось, несколько «невразумительно», руль приходилось держать двумя руками. Но домчались, обдуваемые прохладным ветерком, до шахтёрского посёлка, издалека видного высокими терриконами малахитового цвета - отвалами породы хромовой руды. В посёлке отвёз Толяна в поликлинику, дав ему денег на оплату врачебных услуг, аксакала – на рынок для покупки витаминов, сам – по магазинам для закупки мелкооптовых партий самых дешевых продуктов.
Небо на западе темнело. Но в дождь не верилось. Летом в здешних краях тучи на горизонте воспринимаются, как степной мираж. Гораздо чаще дождей случаются степные пожары. Степной пожар – это явление, возникающее вдруг, будто с необъяснимой причины. Полоса низового огня, зловеще идущего километровым, распространяющимся фронтом по направлению ветра, поджигающего всё на своём пути, уничтожающего всё мало-мальски способное гореть. Сгорают зерновые поля, пастбища, задыхается скотина, взрывается техника, падают деревянные столбы электропередач. Если пожар находил на наши чилижные угодья, то скирды заготовленной продукции, каждая ценой в два-три «жигуля», вспыхивали спичкой, и в пять секунд на месте скирды оставалась кучка тлеющего пепла да обожжённые проволоки обвязки.
По нашим чилижным законам уничтоженный огнём труд не оплачивался. Все мученья под палящим зноем, среди летающих и ползующих разных гадов оказывались напрасными.
Поэтому с надвигающимся огнём сражаться самоотверженно выходили всем скопом, с лопатами и мокрым тряпьём в руках. А огонь приближался широким фронтом, куда гнал его ветер, и был похож на атакующую конницу диких кочевников, и вызывал в душе каждого и панику и, одновременно, готовность к подвигу. Недаром рассыпной строй в кавалерии называется «лавой» - очень похоже на степной пожар.
Утрамбовав в машину мешки с буханками хлеба, крупой, мукой, макаронами, поехал на рынок искать аксакала. Тот сидел на лавочке у входа на базар. Вид аксакала в полосатом халате, подпоясанном цветным платком, напоминал весело загулявшего Омара Хайяма. На вопрос, купил ли он витаминов, аксакал достал из своего рюкзака литровую банку маринованных яблок. Показал и сунул обратно. В рюкзаке что-то стеклянно звякнуло. Потом поехали в поликлинику за Толиком. Толян сидел на ступеньках крыльца с видом грустного философа. Уши у него были замотаны бинтами, щёки перепачканы зелёнкой. «Ну, что, Толян, - спросил его, - в аптеке на сдачу фуриками отоварился?». Толян сверкнул узкими глазами, молча подошёл и сел на переднее сиденье. Вообще, в свою бригаду я старался набирать молчаливых мужиков…
* * *
Тёмные тучи надвигались стремительно. В зеркале заднего вида было заметно, что на клубящемся, мрачном фоне изредка посвёркивают молнии. Удивительно, но возможно и, даже наверное, что начнётся дождь. Если дождик прольётся – это великолепно и прекрасно.
Промокшая степь зазеленеет, не будет воспламеняться от каждого окурка, стебли чилиги сделаются мягче, резать её станет легче, выработка бригады увеличится процентов на двадцать. Однако ж потом – будет просто ужас от расплодившейся мошки и комаров.
Но на несчастье всем, и комарам, и чилижникам, и аксакалу, который радовался, глядя на подходившие густые кучёвки облаков: «О, травка на степь будет, барашка, тёлка хорошо" , - не пролился дождь, а жёсткий, секущий мелким песком тугой ветер понёсся над степью, погнал через шоссе шальные шарики «перекати-поле». В здешних краях такое природное явление называли «афганец». Прилёг скот, уткнув морды в землю, люди, застигнутые на свободном пространстве, накидывали на головы себе любые тряпки, целлофановые пакеты, пиджаки, рубашки.
Нам в салоне машины сделалось жарко и душно. На кожу с раскрытыми сальными железами липла мелкая, точно мука, песчаная пыль, и в голове от бешеного ветра предобморочно гудело. И тут - моя «ласточка» вдруг резко дёрнулась влево. Тут же, перехватив руль двумя ладонями за правую полудугу, рванул руль вправо. Мимо пронёсся по встречной полосе порожний грузовик, мелькнула изумлённая физиономия водителя… Мою машину какая-то вражья сила упрямо тащила влево, я выкручивал руль вправо. В мгновенные доли секунды мелькнула перед глазами каменистая обочина дороги – и ещё резко руль вправо. Визжат покрышки, кто-то сзади кричит «ал-ла»… Ещё вправо – и ногой по педали тормоза… «Ласточка» встала, как вкопанная – и начала медленно-медленно заваливаться на левый борт. Накренялась так затяжно-замедленно, что мне ещё раз увиделась каменистая обочина, которая полсекунды назад была справа, а теперь оказалась слева. Потом увиделось боковое зеркало заднего вида, которое постепенно складывалось, пока вполне технично не прижалось к боковому стеклу. Машина замерла, двигатель заглох. Злой «афганец» гнал прямо на нас «перекати-поле»…
С меня, лежавшего на боку, пытался отклеиться Толян, уткнувшийся в меня головой. На заднем сиденье вверх ногами в заношенных кальсонах болотного цвета располагался аксакал, причитающийся без умолку «ал-ла». На него насыпались буханки, макароны, пшено и всякое другое накупленное мною продовольствие. Пахло запахом свежеиспечённого хлеба и водкой.
- Давай, Толян, кувыркайся, - сказал я почему-то весёлым голосом, - выбирайся наружу и дёргай машину книзу.
Юркнув ящерицей через свою дверцу, Толян так и сделал. Машина шлёпнулась мячиком, покачалась и успокоилась. Выбравшись из салона, я первым делом оглядел левый бок кузова. Удивительно – но даже вмятин не было на кузовщине, будто чья-то ладонь нежно положила «ласточку» на асфальт. Глаза мои непроизвольно смерили расстояние до границы со зловещей каменистой обочиной, - ну, не больше десяти сантиметров. Тем временем с заднего сиденья выбрался аксакал, бледный, несмотря на смуглость кожи. Он гладил себя руками по обеим щекам, повторяя что-то похожее на причитания: »Аллах селим, аллах селим…». Его халат был весь в мокрых разводах, именно от его халата и пахло водкой. А противный ветер не затухающим порывом гнал на нас песчаную гадость, и горизонт, совсем близкий, вертикально поднимался пыльной стеной.
Присев на колени перед ущербным колесом, покачал в удивлении головой: левое переднее было вывернуто противоестественным образом, этак градусов на девяносто от прямой оси. Моих знаний по конструкции автомобильной подвески хватало в то время лишь на междометия и ругательства. Толян тоже присел, посмотрел и произнёс:
- Возможно, раковина в металле… Заводской брак.
- Хренятина в металле, - раздражённо отозвался я, отплёвываясь от набивающейся в рот пыли. – Сожрало ржавчиной от солончаковой грязи.
- Может, и так, - согласился Толян.
- А как дальше-то ехать?..
- По-петуховски… Типа, задом…
- Соображаешь, мужик, - подумав, согласился я с Толяном.
- Мужики в тайге лес пилят, - ответил Толян блатной прибауткой.
- Ну да, ты же у нас воровской масти…
- Ал-лах селим,.. – причитал позади нас аксакал.
А что оставалось делать. В здешних местах нет по трассе всяких там автосервисов и даже приблизительно похожих услуг. Если ещё проехать часов пять – так дальше вообще Кара-кумы начинаются. Там только запчасти для верблюдов.
Сел за руль. Завёл двигатель. Рядом уселся Толян, на заднем сиденье, хрустя макаронами на полу, аксакал. Машина смотрела багажником в сторону нашего степного лагеря. Очень тихонько, со скоростью пешехода поехали задом вперёд. Ущербное колесо телепалось, но малой скорости движению особо не мешало. Мешало то, что необходимо было безотрывно смотреть вполоборота через своё плечо и через мученическую, иконообразную, жёлто-бледную личину аксакала.
Двигаясь черепашьей скоростью во мгле бушующего «афганца», всё вспоминал тот роковой момент. И вдруг в моей голове, будто в выложенной перед глазами фотографии масштабом один в один предстала схема, или чертёж нашего «места происшествия», с жирно прочерченными следами покрышек на асфальте.
Затряслись руки, даже не смог ехать дальше. «Как остались живы, каким чудом?» На той "фотографии", что «предстала» перед глазами, была отображена и моя «ласточка». Она лежала на самом дне каменистого кювета, вверх колесами, с исковерканным, сплющенным кузовом. Действительно чудом, вопреки законам физики, буквально на одном месте машина смогла развернуться на сто восемьдесят градусов. Материалистически воспитанное сознание не хотело верить в чудо – но материалистического объяснения нашему спасению я не находил.
Проехали по шоссе через центральную усадьбу совхоза, на территории которого и кочевала моя бригада. В павильоне на автобусной остановке стоял, заслоняясь портфельчиком от ветра, дружественный мне местный участковый Серикбай. Он уставился недоумевающим взглядом на нашу машину, а потом ещё долго смотрел вслед. В этом месте кончался для меня асфальт, и начиналась дикая степная дорога.
Съехать по крутому спуску с асфальта в степь оказалось не таким-то простым делом. Несколько раз втыкался выхлопной трубой в грунт, двигатель глох, приходилось выходить и ковырять в «выхлопушке» монтировкой. Кое-как, измучившись и изозлившись, удалось сползти наискосок на горизонтальную поверхность. Но и дальше – степь не бильярдный стол.
Мою шею от напряжения сводило судорогой, да ещё в лицо мне смотрели укоризненным взглядом глаза аксакала. От движения на малой скорости двигатель быстро нагрелся. Заметил это, когда из-под капота уже повалил пар. Дальше поехал, включив обогреватель на полную мощность, чтобы снять температуру с движка. В салоне и так было крайне душно от плотно закрытых окон, а от горячего воздуха из печки сделалось совершенно нестерпимо. У нашего аксакала глаза и рот широко раскрылись, у Толяна от обильного пота с травмированных ушей сползли повязки и у меня самого в поле зрения замелькали искристые «чёртики».
Пришлось остановиться – но и снаружи под секущим ветром было не очень-то легче. А время в своём катастрофическом движении приближалось к вечеру. Ехать ночью по степи с фарами, светящими назад – полнейшее самоубийство на первом же километре маршрута: ну, если - не в овраг, то в солончаке потеряешь машину. Уже размышляя о том, чтобы заночевать на этом месте, первым делом подумал о бензине и воде. Бензин в норме, а без воды – до утра от жажды не умрём. Но расплакался аксакал. Правильно говорят: что старый, что малый. Плакал, как ребёнок, в голос, чмурыгая носом. Видимо не выдержала его дикая душа сюрпризов цивилизации. Толян что-то сказал ему по-казахски, но тот лишь раздражённо отмахнулся и продолжал рыдать дальше.
«Афганец» вдруг, дёрнувшись несколько раз тугими порывами, внезапно затих. Проявился вдалеке темнеющий горизонт. И аксакал наш тоже затих также внезапно и посмотрел на меня жалобным взглядом. С облака над нами крупными, редкими каплями посыпался дождь. Поехали дальше, точнее, поковыляли, открыв на всю окошки. У развилки дорог, где я утром забирал аксакала, остановились. Аксакал вылез, всё ещё пропахший водкой, и, не попрощавшись, поплёлся к своему чабанскому жилищу, волоча по земле порожний рюкзак.
Уже через полчаса, утробно урча мотором, подкатили с Толяном к своему лагерю.
- Сюзанна не спит, – констатировал Толян, глядя на светящиеся от керосиновой лампы окна вагончика-кухни.
- Бригадира ждёт. Уважает. Так и положено,- в свою очередь, измученным голосом констатировал я.
Первым делом мы умылись. Взобрались по крутой лесенке в кухню, где бригадная повариха Сюзанна, как всегда в весёлом настроении, навалила нам в миски каши из крупы непонятного происхождения, которую я сам же и закупал, потому что дёшево. Сюзанна что-то спрашивала, я вяло отвечал. Толян короткими фразами и с усмешкой объяснял Сюзанне наши приключения.
* * *
Отодвинув от себя усталым жестом миску с недоеденной кашей, хлебнул пару глотков чая и сполз по крутой лесенке из вагончика. Вполз в свою палатку, постанывая от нахлынувшего вдруг изнеможения. Улёгся левой щекой на воглую подушку – и никак, сколько не пытался, не получалось сменить положение. Шея моя так и застыла в вывороте направо. А перед глазами накручивалась дорога, и возникала «фотография» - вверх колёсами, со сплюснутой крышей «ласточка»
. А по брезенту палатки стучал нерасшифрованной морзянкой долгожданный дождь.
Уснул. И мне снились вдалеке, за тысячу отсюда километров мой маленький, шаловливый сын и грустная, ждущая меня в печали, моя жена.
====== "" =====