назад, Глава 25. Бобрилиана: http://www.proza.ru/2017/08/31/928
«...В брани меня поразили, а ты уже третий сражаешь.
Слово последнее молвлю, на сердце его сохраняй ты:
Жизнь и тебе на земле остаётся не долгая; близко,
Близко стоит пред тобою и Смерть, и суровая Участь
Пасть под рукой Ахиллеса, Эакова мощного внука».
Так говорящего, смертный конец осеняет Патрокла.
Гомер, «Илиада», песнь 16, 850-855
Близкая, заглядывающая в окна осень, выявила себя в то утро туманом. Молочная густота его простиралась всюду: не было воздуха – был туман. Он соделал весь этот подгорный мир как бы единым камнем-опалом, внутри которого совершает путешествие день.
О наступлении утра они узнали по тому, что где-то далеко вверху лучи коснулись подсолнечной вершины печального опала и словно сквозь толщу воды проникли к ним, на дно колодца между деревьями, скалами и водопадом. Было зябко. Шубки их все сплошь расцветились мерцающей росой, тянущейся своим отражением света к дальнему его источнику. Нельзя даже было понять, настолько ли похолодало, что пар идёт изо рта – самое дыхание было частью этого всеохватного тумана.
Никто из них ничего не произнёс и не сделал никакого движения – все, давно проснувшись и уложив отдыхать часовых, теперь сидели на этой поляне, из дальнего далека освещённой зыбким светом. Где-то там, внутри него, вдруг ясно крикнул Чакай, и туманная густота донесла до них его звонкий и ободряющий клич. Он тоже встречал утро. Только пред лицом его теперь было солнце...
Когда часовые выспались, Добрибобр собрал к себе старейшин. Ему не нужно было говорить, чтобы объяснить их действия – они поняли его лишь по жестам и по движению глаз.
И весь отряд тихо, как можно более тихо, отправился в глубь Тёмной Долины, держась русла реки, приемлющей в свои недра клубящийся водопад. Там, наверху, она именовалась Бобривер...
Собственно, у них не было выбора – необходимо было оставить своё место ночлега, но идти куда-либо, кроме как вдоль реки, по причине тумана не представлялось возможным. Колонну возглавлял Бобривой, замыкал – Бранебобр, сам Добрибобр шёл в середине. Полнейшая седина делала его едва различимым в тумане.
Приветственный крик Чакая был единственным ясным звуком, услышанным ими за всё это утро – теперь только еле слышные и невнятные шорохи ступающих лап, сливающиеся с лёгким плеском речной воды, очерчивали границы пространства.
Продвигаться приходилось медленно, буквально ощупью, погружая лапы в густой туман и то и дело ожидая оттуда удара. Но нет. Всё было тихо.
Неизвестно было, сколько они прошли и сколько уже миновало времени, только туман понемногу стал рассеиваться. Над ними было серое небо речной долины, словно путами охватываемое бездвижными кронами каменных деревьев. Был ли там, в высоте, ветер, трудно сказать – в них не было видно ни движения, ни даже призрачного трепетания; как лицо без всякого выражения.
Весёлые лазурные воды Бобривер в этой долине становились буро-жёлтыми, от них исходил неприятный, одуряющий запах... И вдруг они увидели, что пришли к болоту. Множество рек и речушек, причудливо переплетаясь в этой Долине, ввели их в заблуждение – они шли вдоль одного из рукавов, который выходил не куда-нибудь, а в Вонючие болота.
– Отче, смотри... – еле слышно прошептал Бобривой, останавливаясь у болотного берега.
Добрибобр подошёл к нему.
– Какой тяжкий, даже страшный вид!.. – опять сказал сын.
Над поверхностью болота ещё курился туман, из которого то тут, то там, выглядывали обломки тоненьких стволиков когда-то росшей здесь древесной поросли. Тусклое место, тусклые краски, тусклое освещение... Словно всё здесь пронизано единой негромко поющейся печальной мелодией, и голос, её поющий, был таким же – тусклым...
Бобривой никогда не видел кладбища – Боброцк город был молодой. Но наверное, он хотел сказать о схожести болота именно с подобным местом, когда позвал своего отца посмотреть...
Края болота обрамляли мелкие чахлые деревца, впрочем постепенно переходившие в обычный для здешних мест каменный лес. Деревца заколыхались, и на обозримое пространство выбрался толстый и сонный клисс. Увидев такое скопление враз сверкнувших алмазными резцами незнакомцев, он со сдвинувшейся набок физиономией тут же метнулся назад.
Бобривой и подошедший к ним Бранебобр, не сговариваясь, улыбнулись, а вот Добрибобр всё так же смотрел на болото, над которым колеблющийся и вибрирующий туман выбрасывал из себя то одно, то другое видение... Лапа Добрибобра сжала запястье сына. Он что-то видел.
Бобривой с Бранебобром без толку обегали глазами зыбкую поверхность.
И вдруг все стоящие на берегу увидели птицу. Белоснежное оперение её не претерпело никакого изменения от соприкосновения с полусгнившими болотными комлями и пронизывающей здесь всё жидкой грязью. Ярко-красные лапы сторожко ступали по ней, ни на волосок не проваливаясь вглубь. На правой лапе был серебряный браслет, сиявший, как лесной ключ в жаркий полдень, когда на его поверхность упадёт бархатистый луч света, при соприкосновении с водой делающийся кристаллом, постоянно меняющим свои формы и грани... Глаза её смотрели на них с нежностью и печалью. Она была высока, несмотря на чуть запрокинутую голову и согнутую шею. Словно в знак приветствия она распахнула свои крылья...
Она была прекрасна.
– А я знаю вашего... Бобрисэя, – сказала птица. – Когда-то меня звали Плачимой Пляцой... Но теперь я думаю: да плачимая ли я?.. – и она тихо засмеялась.
Они молчали, глядя на неё во все глаза, а она продолжала:
– Он... – Бобрисэй – оставил меня здесь помогать заключенным... Это ведь его браслет, а он... – тут она как-то стеснительно улыбнулась и не стала объяснять, перейдя на другое. – Знайте, что это болото – тюрьма... – она обвела взглядом медленно и неровно вздымающуюся и снова опускающуюся туманную его поверхность. – Здесь заключены очень многие... Но нет ни одного бобра. Все они были истреблены – это был принцип... Если вы поможете хотя бы части... Хотя – почему части? – глаза её засияли. – Нельзя ли будет теперь выпустить всех?
Добрибобр тихо улыбнулся и отдал команду обойти ближайшую часть берега... Она была чиста. Если и были здесь другие, кроме виденного ими, клиссы, то все ушли.
– Пусть выходят, – с неожиданным трепетом в голосе сказал седой Добрибобр, и вид его в этот момент был такой... Наверное, такой был у Бобрисэя, когда он парил в воздухе, уйдя от погони кловов.
И начался Великий Исход... По крайней мере, так называли впоследствии это событие те, кто его пережил...
Жалкие, истощённые фигурки, шатающиеся от каждого мановения ветерка, с облезлыми и излинявшими шубками, с выпавшими зубами и перьями... Покрасневшие и постоянно слезящиеся глаза, поникшие уши, дрожащие колени... Сквозь кожу на лишившихся перьев крыльях у птиц виден был воздух... Туманный воздух этого утра... Он соделался сегодня для освобождённых вином ликования и веселья. Полуослепшие, полуоглохшие, они толпились вокруг Добрибобра, Бобривоя и Бранебобра, гладили их, не зная, как благодарить, целовали им руки, кланялись в землю... Они обнимали оробевших и потрясённых до слёз воинов, не смея, не умея им выразить своего благодарения и радости.
– Господи! – воскликнул Добрибобр, видя всё это – впрочем, его шёпота никто не услышал, разве что только... – Можно и умирать...
И лишь одна фигурка, ещё не ставшая такой прозрачной, смущённо топталась в сторонке, не подходя ни к кому. Наречник переживал своё изменение.
Пляца подошла к нему, что-то тихо говоря ему в самое ухо. Но он замотал головой, словно отстраняясь от чего-то, как кошка от воды. Тогда Добрибобр сделал к нему шаг. Наречник задрожал и хотел даже бежать, но белоснежная Птица удержала его, охватив своими крыльями, как белой одеждой, так что он сделался подобным спелёнатому младенцу.
– Малыш, не бойся... – ласково бормотал Добрибобр, снимая с пояса свою фляжку. Там был апельсиновый сок. – Вот, подкрепись...
И Наречник нерешительно глотнул, удерживаемый крыльями. Потом ещё... И тут он стал так жадно пить, что острый кадык бегал по его потончавшему горлу.
Добрибобр отдал ему то, что должно было подкрепить его в предстоящем бою. Но... Это ведь был Добрибобр. Недаром же говорили, что одна из веточек его предков произрастала отсюда, с древней земли Бобритании...
– Что ж, – сказал он, когда волнение немного утихло. – Вам нужно теперь отойти куда-нибудь в безопасное место... Скоро... – он помолчал и всё же не стал объяснять. – Кто мог бы показать всем такое место?
Но освобождённые молчали, пожимая своими дохлятинскими плечами, улыбаясь истончавшими лицами, на которых только горели радостью глаза. Они уже так давно здесь, что, кажется, забыли, есть ли ещё что-то в мире, кроме этого болота, плетей стражников и жалкой пищи...
– Я... – Наречник судорожно огляделся по сторонам, втягивая голову в плечи. – Если мне позволят сказать... Я мог бы... Я помню... такое есть место... – и замолчал, ожидая реакции на свои слова.
Но никто, вероятно, против его ожидания, не бросил в него грязью, ни даже упрёка, а все только молча ждали, что он ещё скажет. Тогда он приободрился и сказал:
– Чуть выше и правее Плато Ежей... бывшего Плато... – клисс потупился, словно это он разрушил его. Но сделал над собой усилие и продолжил: – Есть небольшая местность, называемая Междускалье... Она, как я слышал, осталась нетронутой селем, и... – он опять замялся, видно, показалось ему, что предложение его ничего не стоит. Но надо было докончить. – Там много вкусных фруктов... – ему уже было очень стыдно говорить, он даже покраснел. – Чистая вода и тихо... Там не бывает холодных ветров, только разве что в январе и феврале... – бедный, он совсем смутился, и речь его превратилась в еле внятное бормотанье, которое он сопровождал нелепыми жестами, взмахивая лапой, как учащийся летать птенец курицы. – На случай нападения есть возможность отступления... Там находится один из входов в Великие Пещеры, с одной их части называющиеся Гнилыми, с другой – Гиблыми, а с третьей... – он замолчал, насупившись и ожидая, что сейчас раздастся смех.
Было тихо. Он поднял голову. Все смотрели на него, и улыбки у них на лицах были таковы, что и он тоже улыбнулся.
– Так как... – Добрибобр тихонько прокашлялся. – Как называются они с третьей части?
Конечно, это было неважно, и у Наречника от радости загорелись глаза. Он всё понял.
– Ну что, возьмёшься проводить... вот, всех, – не дожидаясь ответа, сказал Добрибобр, указывая лапой на весёленьких, но тощих и чумазых, стоящих на дрожащих лапах... – Ты, сам, – возьмёшься?
– Да, – сказал Наречник.
В задних рядах не услышали его ответа и теперь вытягивали шеи, чтобы понять, как же всё разрешилось. Но они услышали Добрибобра:
– Что ж, дорогие... – голос его дрогнул, и старый бобр улыбнулся. – Старайтесь идти как можете быстро, а главное, держитесь у нас за спиной. Надеюсь, ты помнишь, как укрываться от нападения с воздуха? – это уже к Наречнику. И опять – ко всем: – Прошу вас... Помяните нас... когда... – он не договорил и на секунду отвернулся, махнув лапой. Собравшись, закончил: – Вот, Наречник будет у вас вожатым... Помогайте ему теперь... Ему будет трудно... – Наречник глядел на седого бобра во все глаза. – Человек Вышний да будет со всеми нами... – тихо и внятно закончил Бобр.
И решительно повернувшись, пошёл. За ним двинулось и Бобрианское войско. Через минуту его нагнала Пляца.
– Гм... – деликатно кашлянула она, привлекая его внимание. – Болото теперь пусто... Наречник может справиться и один... Мне... можно с вами? Ведь вам же нужен проводник? Ведь вы... – она замялась, всё-таки неудобно указывать кому-то, что он чего-то не знает.
Добрибобр остановился и, внимательно поглядев на неё, сказал:
– Мы будем благодарны тебе за это. Но... ты должна знать... – он долго смотрел на неё и молчал, а глаза его были печальны. Наконец сказал: – Мы можем погибнуть.
Но Пляца, кажется, была готова к таким словам, выражение её лица осталось тем же. И более серьёзно, чем грустно, она ответила:
– Всех нас ограждает Промысл, и если Человек... Одним словом, я хочу идти с вами... И... – она подняла свою правую лапу, где подобно отточенному мечу сиял браслет Бобрисэя.
Добрибобр кивнул, и они двинулись в путь.
Небо над ними было чисто.
Для знающих Тёмную Долину это могло показаться странным, но это было так: ни один из воздушных стражников не затемнял своим присутствием надлесные просторы подводопадного неба. Бобрианский отряд возвращался к главной реке, но при этом забирая всё дальше вперёд, в глубь замершей пред ними лесной долины.
Пляца зорко смотрела по сторонам, время от времени поднимаясь в воздух. Но вокруг не было ничего – только лес, под ногами мох, похрустывающий мелкими палками, да небо, дальнее, ещё одетое облаками после туманного утра, небо...
– Я ведь никуда не отлучалась из Болот, и только отдельные слухи... – говорила Птица. – Я слышала последнее, что он... ну, Бобрисэй... едва не погиб, и только Митёк с Ничкисой... Это... – она замялась, не зная, как объяснить.
– Я знаю, – просто сказал Добрибобр. Теперь, перед лицом смерти, многое менялось...
Они вышли к реке.
Воды её, переливающиеся чёрным жемчугом, были по-своему прекрасны даже теперь. Кто знает, какого они были бы цвета, если бы не эти деревья, застилающие небо. Призрачно и таинственно мерцала она в безмолвном полумраке леса, лишь сероватой щепкой открывавшегося над её руслом в облачное небо. Ни ветвей, ни листьев – всё это было где-то там, вверху, куда, даже до спины задирая голову, не заглянешь...
– Мы сейчас выше по течению, – шёпотом сказала Пляца, делаясь дымчато-серой. – Если осторожно идти по лесу вдоль реки...
Они пошли так.
Только бывавший у Ничевойского водопада знает, как тихо может передвигаться Бобрианский бобр. И вот теперь они ступали лапами по захрустевшей бы в другом случае речной гальке, по затрещавшим бы в другое время палым ветвям, по зашуршавшей бы в других обстоятельствах листве, не издавая ни звука. Словно дольние тени двигались они вдоль густых изгибов тёмной воды, тонким воздухом просачиваясь средь ветвей редких прибрежных кустарников. Ни один из них до сих пор не коснулся речных волн – их дыхание было чуждым...
Впереди в просвете среди неохотно расступающихся огромных деревьев на излучине реки показались скалы.
– Там Гиблые пещеры... – беззвучно прошептала Пляца, указывая туда крылом.
И действительно, они увидели среди скал темнеющий просвет, куда уходила часть реки. Добрибобр, остановившись, смотрел туда... Между ними было насколько стадий. Но что они для Добрибобра!
Говорят, что зрение у бобров не очень-то сильное, и это, в принципе, так. И это так в отношении всего того, что их окружает, но есть вещи, которые они видят лучше других и даже иначе, чем другие... Я бы назвал их зрение избирательным.
Он искал своим взором в глубине пещер маленького бобрёнка, которого вскоре после его рождения неожиданно для всех велел опекать особо, всё время «опуская его на землю», потому что только так можно... Глаза его стали слезиться, он вытер их.
– Идёмте уже, – сказал Добрибобр, словно это он ждал всех, а не они – его.
Но они не успели сделать ни шагу.
Кровля леса раскрылась, треща, как подгнившая ткань, и над ними на фоне блёклого неба серых облаков показалась огромная морда, каждый глаз которой был величиной с их хатку, а уж пасть... И из неё послышался такой рык, сопровождаемый таким зловонием, что большинство храбрых воинов, не имея сил противиться этому, пало на землю, зажав нос.
Лес расступился, образуя поляну, и Бобрианы увидели, что из-за каждого дерева, из-за каждого куста и камня выглядывают морды, зубы, горящие глаза, когтистые лапы... Судя по всему, как на приманку, их уже давно поджидали здесь, у Гиблых пещер. Трудно было не смутиться.
Кто-то из них обернулся к реке, но на другой её стороне, словно мрачное видение, вырастали подобные камням звери, а в самих её водах, раздвинув их когтистыми плавниками, медленно поднялась и вновь скрылась в глубине зубастая пасть... Что здесь было правдой, что – нет, как определить?
Огромномордый великан в огненно-полосатой шубе ждал. Видимо, их бегства или просто – униженного прошения пощады, признания своей неправоты... И именно это сделало всё ясным.
– Значит, огромный, да? – тоненьким, дрожащим от волнения голосом вдруг крикнул Бобреллий. Это был брат Бобрилианы...
Раздался оглушающий хохот, от которого дрожал лес. Бобры, все изощурившись физиономиями, зажимали уши.
– Что ты хотел этим сказать, козявка? – интонации этого голоса состязались в отвратительности с издаваемым пастью смрадом. Кловы нестройно и некрасиво загоготали, клиссы тявкали, держась за животы, клааши чуть не визжали от восторга.
– А если выпустить из тебя пар?! – всё так же дрожа, но оставаясь на ногах, крикнул бобрёнок, сжимая в лапе камень на кожаном шнурке.
И он кинулся мимо опешивших клиссокловий к огромной лапе, видневшейся из-за каменных комлей. Они не успели даже сказать «э-э-э», как он прошёлся пропеллером по огромным когтям, испускавшим при встрече с алмазными резцами снопы искр.
И тут же метнулся назад, путаясь в кожаном шнурке своего камушка и три раза поскользнувшись на собственном хвосте, он забежал за спины своих отцов, за ссутулившиеся и грозные спины Добрибобра, Бобривоя и Бранебобра, он спрятался за ними и упал навзничь от перенесённого напряжения. Лапы его и хвост ещё подрагивали от превосходящего его силы ужаса.
Кловы хотели было снова взяться гоготать, однако сигнала им не было подано. Они обернулись на своего предводителя... А он, издавая шипение, подобно сдувающемуся шару, стремительно уменьшался в размерах.
Но зато это послужило сигналом к смеху для Бобриан. Впрочем, они были сдержанны, чуть только позволив себе улыбнуться.
– Хорошо! – проревел Грит, становясь обычных размеров, просто раза в два больше среднего клова. – Посмотрим, каковы вы на деле!
Меленький Бобреллий, до корней снёсший когти на одной лапе Грита, был бездыханен и бездвижен... Каждая ворсинка, каждый взгляд или движение дыхания предводителя тёмных ратей источало смертельный яд.
...И две рати сошлись.
Но уже скоро кольцо вокруг Бобрианского отряда стало сжиматься. Слишком много было клиссов, кловов, мелькающих тут и там клаашей... Воздушная стража ожидала. Видимо, она должна была довершить всё.
Однако не так-то просто было сомкнуть это кольцо до конца. Словно стальная пружина, не умеющая ломаться или сжиматься, подобно олову и свинцу, теперь стоял их отряд. Поле, на котором они бились, окрасилось в яркий цвет, но ни те, ни другие не хотели уступать.
У кловов особенно выделялись два брата-огромнокловия – Ярмордаст и Дарморъяст, а также известный начальник стражи отводимых в Водопадную Темницу Большой Дубин... Впрочем, теперь ничто не было важно, какова твоя должность, и кто ты когда-то...
Грит в битву почти не вмешивался, ходя по кругу за серыми спинами и лишь изредка направляя то одного, то другого клова или клисса туда или сюда...
Бобрианы же могли похвалиться своими предводителями Бобривоем и Бранебобром, братом Добрибобра. Второго брата Ветробобра Добрибобр, несмотря на все его прошения и даже слёзы, оставил наверху. Тот говорил: «Ты меня считаешь, что ли, таким же слабым, как какая-нибудь старая бобриха?» Но нужно же было кому-то из способных к сражению оставаться и наверху...
Бранебобр, как оказалось, имел такое свойство, что, когда на сражении воспламенялось его сердце, зубы его делались не только острыми, как дамасская сталь, но и раскалёнными, как пламенный металл. А Бобривой отличался акробатической ловкостью и потрясающей силой оглушающих ударов хвостом.
Бобреон и Бобришторм, братья Бобрилианы, видя своего брата, лежащего бездыханным, бились с утроенной силой. Маленькая фигурка с зажатым в побелевшей лапе камнем на кожаном шнурке теперь была центром медленно сужающегося круга.
Пляца ходила там и сям, и никто из кловов, а тем более прочих, не мог ей причинить что-либо. Впрочем, и Птица одна не могла решить ход брани – она непреклонно двигалась к закату... Бобрианы стали изнемогать, а кловы всё прибывали и прибывали. Тёмный лес, как повреждённые гангреной ткани, источал из себя их серые массы, разбавленные кроваво-рыжими красками клиссов и мёртвенно-фиолетовыми пятнами клаашей...
Уже очень многие погибли, и стена Бобриан делалась всё реже.
Когда они окончательно стали терпеть поражение и их теснили враги, Бобривой в отчаянии крикнул своему отцу Добрибобру, который, несмотря на старость, сражался наравне со всеми:
– Отец, неужели ты не знал всего этого?
– Знал, – ответил Добрибобр, на секунду отступая с линии боя, чтобы дать хотя бы малый отдых престарелым лапам. – Но... может быть, если мы вот так не умрём здесь... Бобритания не возвратится...
И Бобривой не спросил отца ни о чём и не выказал никакого удивления – словно бы помнил всё это с детства, как знал и о Бобритании. Впрочем, вы уже знаете, что род Добрибобра только частично был Бобрианским, а в остальном и, может быть, в главном – каким-то из древних местных родов...
И в этот момент Грит прыгнул. Лапы его, бесшумно прочертив воздух, сомкнулись на белом бобре, подобно скале, поддерживавшем теснимых Бобрианов. И тогда всё рухнуло.
Они отошли к реке, и несколько из них было схвачено подводными челюстями, – им неизвестно было, кто это, одно было ясно: в реке – смерть... Больше идти было некуда. Их осталось так мало, что Пляца могла охватить их своими крыльями... И тогда они исчезли, как будто их и не было здесь.
Грит засмеялся.
– Что ж, – сказал он. – Придёт когда-нибудь и этому конец. Древние Дары... Ладно! Пусть идут! И расскажут своим, что Грит...
Но что он, в конце концов, мог сделать? Разве кто-нибудь мог бы найти их или заметить?
И они шли, прикрываемые крыльями Пляцы, шли с беззвучным рыданием, не позволяя измарать его здешним воздухом, шли, окрашивая белоснежные крылья Птицы в кровь... И всего-то их осталось... И не было среди них ни одного вождя. Не было и ни одного не раненного. Помогая друг другу и поддерживая, они шли назад, к мосто-лифту. Он был цел...
Медленно, медленно поднимался он в заоблачные высоты, туда, к началу Водопада, называемого издревле Ничевойским...
Пляца, проводив ускользающую от земли маленькую площадку лифта, вместившую теперь всех в один раз – так их осталось мало, опустилась снова в Тёмную долину и полетела куда-то, сгорбленная и кособокая, едва двигая своими большими скорбными крыльями.
Снова наступила ночь.
дальше, Глава 27. Путь к налакам: http://www.proza.ru/2017/09/01/1117