назад, Глава 24. На щите... И битва, которой нет конца: http://www.proza.ru/2017/08/30/629
Возможно, я скажу глупость... Мне кажется, что существует нечто неуловимое,
объединяющее истинно влюблённых, и что эта связь чувствуется даже тогда, когда
они не смотрят друг на друга...
Жорж Сименон, «Мегрэ и дело Наура»
Лифт остановился наверху...
В этот день Чакай с самого утра летал вокруг водопада. Конечно, он бывал там довольно часто. Особенно после того, как увидел огонь сигнального костра, когда вовремя сказал Бобрии, и та со Смотровой скалы тоже успела увидеть его, пока наконец кроны деревьев не сомкнулись. Но чтобы весь день...
Бобрилиана, стоя у своей хатки, смотрела на вновь и вновь повторяющиеся и какие-то заунывные его круги... Чакай даже не кликал, как обычно, когда (а это было всегда) его переполнял восторг. Теперь он был тих, и в этом непрерывном безмолвном полёте было что-то иное, до сей поры незнакомое их городу...
Боброцк погрузился в послеобеденный сон. Хмурое небо способствовало тому, как может способствовать много сладкого тростника, чашка отвара мяты и теплящийся камелёк...
Бобрилиана спустилась с площадки вокруг их дома на городскую мостовую. Улицы были пустынны, окошки в домах – едва светились. Странная, плачевная тишина...
Дождь, было прекратившийся, снова зарядил, словно на несколько суток, тихо и упорно обтачивая окружающие их город скалы. Бока их лоснились, как у спящих тюленей. Юная осиновая поросль, высаженная в искусственной насыпи в наиболее глубоких скальных выемках, теперь показывала первые жёлтые и красные листья. Уже близко была осень. Насыпью была выровнена местность вокруг города, приобретя характер «места ровного», а деревца были посажены в самый год их рождения, Бобрилианы и Бобрисэя. Впрочем, как и их сестёр и братьев. Им было, таким образом, немногим более двух лет.
Бобрилиана, как обычно, тихая и сосредоточенная, шла по улицам, исподлобья поглядывая на парящего а потом внезапно падающего Чакая, на то, как он снова поднимался ввысь и парил... Эти его порывы были подобны рыданиям. Он был один, и это тоже было странно. То есть странно для него, обычно переполненного радостью, но не странно для человека, который «сядет уединен...»
Дождь сделался сильней.
По её лицу текли капли, собираясь в струйки, шубка вся промокла насквозь. Но она не обращала внимания, а шла и шла, всё поглядывая на небо, где... И вдруг Чакай, увидев что-то заметное только ему, испустился такой клик... Как расширенные от ужаса глаза и непроизвольно раскрывшийся рот соприсутствуют чужому страданию, таков был и этот клик, полный печали и отвечающий на страшную догадку, вызвавшую этот полёт. И он метнулся вниз, как кидается птица защитить своих птенцов.
Бобрилиана, замерев на мгновение, бросилась бежать. Она не видела, куда опустился крылатый друг Бобрисэя, но знала – это у лифта около водопада. Улицы были всё так же пустынны, и никто не оглянулся и не посмотрел ей вслед.
Лапы её шлёпали по текущей воде, вода летела ей на лицо, вода струилась по плечам, глаза её были полны...
Наконец она остановилась у последней хатки. Это был дом Бобрисэя... Страшно было завернуть за угол и увидеть. Дыхание у неё сбилось, и пар, растворяемый тут же холодным дождём, износил наружу сердечный жар... Схватившись лапой за колотящееся сердце, она шагнула вперёд.
Ничего не было.
Площадка перед мосто-лифтом была пуста. Чакая не было видно.
Она медленно подошла к краю. Слева ровно шумел водопад, его голос эхом отражался из недостижимой глубины. Под её лапами туман и зыбкие облака застилали всё. Она молча глядела внутрь него. Сердце не переставало колотиться, как птица, пойманная в силки. Расширенными глазами глядя в туман, она уже едва не падала вниз, внутрь него...
И тут из него вынырнул печальный, отчаянно рыдающий Чакай. Невозможно было разобрать его слов, но словно бы звучало в них: «Смерть... смерть пришла в город Боброцк... Плачьте, Бобрианы, вместе с небом теперь... плачь...» Он взвился на Смотровую скалу и, упав на камни, уткнул голову в крылья.
Лапы её безвольно опустились.
Из мертвенного тумана медленно поднимался лифт.
На покрытой алыми и бурыми пятнами его площадке бездвижно лежали три тела.
Лифт дошёл до конца и встал. Это было прямо под ней, туда вела высеченная в скале лестница, она уже давно запомнила, сколько в ней ступеней – двадцать семь...
Тишина...
Бобрилиана, стоя на краю обрыва над площадкой лифта, кусала пальцы. Медленно ступила на первую ступень... Но вот! Кто-то зашевелился там!
Она вспрыгнула назад, жадно глядя в лицо... Нет...
Боброломей, шатаясь и едва не падая, поднимался по ступеням. Взойдя на последнюю и оказавшись наверху, он поднял глаза. Перед ним стояла Бобрилиана, с надеждой глядя ему в глаза – не скажет ли он, где...
Было странно, что она здесь одна, видимо, никто наверху не слышал того страшного воя. Это был удел Тёмной долины...
Боброломей ступил на край родного ему верхнего мира, под лапами его хрустнули свалявшиеся пучки сухой травы.
– Я... – голос был хриплый, собственно, его почти не было, – я убил его...
Но Бобрилиане не нужно было ничего объяснять, она поняла.
А сзади на платформе мосто-лифта бездвижно лежали отец и Бобруальд. Но она смотрела не на них – вдаль, туда, где...
Бобрилиана отвернулась, упав лицом в ладони. И снова обернулась, услышав звук...
Боброломей лежал ничком на верхней земле, уткнувшись лицом в траву. Бобрилиана коснулась его плеча, потом быстро перевернула его. Бездвижные глаза смотрели в печальные облака, рот был раскрыт... Дыхания не было.
Она услышала за спиной шаги и обернулась. Подошла Бобрия. Маленькая Бобровия осталась дома. Старшая же её дочь Бобрара совсем недавно вышла замуж, и теперь, гордая своим положением, жила вверх по реке, там, откуда когда-то они пришли...
Бобрия молча присела рядом, ласково тронув щеку Боброломея. Рука её едва заметно дрожала. Он не двигался.
Втроём они перенесли их тела к хатке, но в дом вносить не стали, а соорудили здесь над ними небольшой шатёр. И вдруг Бобреус открыл глаза... Его осторожно перенесли в дом.
Бобрилиана пошла за врачом, это был один из братьев Добрибора. Всё было как в страшном сне. А улицы всё так же пустынны... Когда они возвращались и уже подходили к последней хатке, услышали доносящийся из неё тихий плач. Но когда вошли внутрь, было тихо. Она прикладывала примочку к пылающему лбу Бобреуса. Он был весь укутан одеялом, а на ноги ещё вдобавок был брошен его тулупчик...
Опустив голову, доктор осторожно поставил чемоданчик на стул.
– Кто-нибудь польёт мне на лапы? – тихо спросил он.
...Но Боброломей был тоже ещё жив, сердце его билось.
– Он отравлен, – сказал седой старичок врач. – Я не могу вам помочь, яд уже вошёл в кровь и во всё тело... Не могу сказать, сколько осталось, – он деликатно произнёс это тише, чем остальное, – но, в общем-то всё зависит теперь от него. Если пересилит его желание жить... Но это шанс один из ста. А пока... – и он объяснил им, что нужно делать.
...Боброломей закрыл глаза в последний раз три дня спустя. Лишь однажды он пришёл в себя.
Ему нужно было жить дальше, но он словно уже не мог. Заметно было, что он весь погружён туда, в уходящий, уже скрывшийся в дальних горах день, когда... Он всё смотрел и смотрел туда, не имея силы остановить слёзы...
С матерью осталась теперь только Бобровия. Отец лежал еле живой. Он даже не мог говорить и едва глотал жидкую пищу. Но о нём врач сказал, что надежда есть.
А братьев похоронили возле смотровой скалы. Там, под ней, если пройти по самой кромке скалы, была обширная ниша, пространством такая же, как их хатка. Там был теперь их покой...
Чакай и Бобрилиана время от времени приходили туда. Собственно, Чакай там и поселился теперь, в этой нише. Но маленькая Бобрилиана, стоя в нише рядом с могилами, смотрела вниз, туда, где где-то...
И Чакай в эти моменты с удивлением видел на её лице дальнюю, едва заметную улыбку. Как ранней весной приносит свой первый цвет робкий подснежник... Гибкой веточкой стояла она на краю, и порывы ветра колыхали её.
– Жаль, что нет у меня крыльев... – однажды сказала она, и Чакай стал приглядывать за ней.
Но, в какой-то момент как-то это поняв, она тихо рассмеялась, опустив глаза, и он перестал. Нет. Кроткая Бобрилиана Бобридогги была мудра от юности. Собственно, благодаря ей и собрали Бобрианы свой поход... Но об этом позднее.
– Он жив, – шептала она, одна оставаясь на краю скал. – Я знаю...
Никто, конечно, этого не подслушивал, даже случайно, но почему-то все видели, что это так. И вот однажды Добрибобр объявил о походе.
Конечно, все понимали, что Добрибобр знает о происходящем с Бобрисэем гораздо больше, но ведь от него невозможно было добиться и слова...
Бобрилиана тоже пришла тогда, хотя и не принято бобрихам, а тем более девчонкам, присутствовать там, где старцы-бобры обсуждали насущные дела и решали, как им быть дальше. Когда Добрибобр сказал это, никто даже и не удивился, хотя невозможно было вспомнить, чтобы когда-либо Бобрианы отправлялись бы куда-то, как на войну. Бобрилиана стояла у самой притолоки, собственно, практически за дверью, и, когда он это сказал, все почтенные старцы, вдруг увидев, куда обращён его взор, не сговариваясь, повернулись к ней, а она так и стояла там, держась за притолоку. И никто не сказал ей: «Зачем ты пришла?» или «Что ты тут делаешь?» Но, словно чем-то смущённые, все опустили глаза и отвернулись, однако говорить уже о чём-либо не могли и разошлись по хаткам, угловато выходя из дома Добрибобра и стараясь не смотреть на тощую бобрианскую девчонку, стоящую возле кустов вербы справа от его крыльца.
Когда все ушли, Добрибобр тоже вышел и медленно сел на ступеньках. Он только посмотрел на неё, уже весь белый от старости, и она подошла к нему, глядя от внезапной робости в землю.
– Мы сделаем всё, что сможем... – прошептал он.
Она ничего не отвечала, стоя перед ним, тоненькая, как свеча. Старик тоже опустил глаза. Лапы её были изодраны до крови. Острые камни скал...
– Но главное, – голос его вдруг стал твёрдым, – мы теперь знаем, что там, в Тёмной Долине, воцарилось зло. Они... – он замолчал, видя, что она понимает. – Можем ли мы остаться в стороне, когда они... – опять сказал он.
Она быстро подняла голову, но он перебил её:
– Нет. Ты никуда не пойдёшь.
Она снова опустила нос, не смея перечить.
– Ну, выше нос, малыш! – он хотел её подбодрить и старческой рукой поднял её вдруг захлюпавший нос кверху. – Ты ещё увидишь... – опять он не договорил, словно боялся спугнуть то, что хотел наименовать. – Иди теперь.
Она ни разу не оглянулась, идя всё так же с опущенной головой. Но, дойдя до угла, вдруг задала такого стрекача, что старый и величественный Добрибобр расплылся в бесхитростной детской улыбке, впрочем по обычаю пряча её в пышные усы.
Следующий день был посвящён приготовлениям. Однако было решено не обременять отряд поклажей с продуктами и прочим.
– Воин должен быть лёгок на подъём... – Добрибобр сказал это мимоходом, словно бы не приказ и даже не совет, а просто мысли вслух, но это было принято.
Он вообще эти два дня всё говорил как бы мимоходом, будто был устремлён к какой-то уже близкой, но ясной ему одному цели...
В этот день Бобрианы впервые попытались надеть латы, точнее, это были нагрудные и наспинные пластины. Они были перевезены ими ещё из Прародины. Однако и это было признано неполезным. «Воин должен быть лёгким...»
Бобрилиана же проводила всё это время на скале у могилы братьев. И самое это место, нишу в основании Смотровой скалы, теперь так и стали называть: «Могила братьев»... Как-то к ней туда заглянул один из её братьев, Бобреон. Он, как и другие два брата, тоже отправлялся в поход.
Он застал её сидящей на самом краю скалы спиной к могилам. Она вязала свитер.
– Хм! – удивлённо поднял он брови. – Разве больше негде вязать?..
Она молчала, впрочем, вязать перестала. Он приветственно поклонился лежащим в могилах братьям, как живым, и, пройдясь по небольшой площадке, спросил ещё:
– Отчего ты здесь теперь всё время? Мама... – он замолчал, потому что она знала.
– Мне тут хорошо, – сказала она даже не тихо и не кротко, а как-то совсем просто, даже серо.
Он ничего не спросил её больше. Радостный, он шёл на подвиг, и все его мысли были там.
...Решено было начать высадку ближе к вечеру, чтобы ночью идти, а наутро... И теперь поэтому почти все спали. Но только не Добрибобр.
Он со своим сыном Бобривоем и братом Бранебобром пришёл к Бобреусу. Но тот ничего не смог им сказать. Он только лежал и плакал, жалко открывая и закрывая рот и не имея сил произнести ни звука. Он был слабым, как сухая травинка, и как-то враз стал стариком. Ему не говорили, что два его сына теперь лежат под Смотровой скалой, но, думается, он знал это. Печальные, они вышли из их хатки.
Хмуро смотрел Добрибобр вниз, стоя возле водопада. Туман от брызг водопада, туман от болотной сырости Долины, туман, как почти всегда, преграждал путь всякому взгляду... Хотя говорили, что для Добрибора это не помеха.
Настал наконец вечер, и первые воины, самые сильные и опытные, спустились первыми. Чакай тем временем собрал всю свою родню, и они теперь летали вокруг мосто-лифта, едва не достигая самой Тёмной долины. Но небо её было пусто.
В следующей партии спустились Добрибобр, Бобривой и Бранебобр с ещё несколькими воинами. Ну а потом уже и все остальные. Никто не стал считать, сколько их. Они ушли все, остались только их бобрихи и малые дети да старики. Впрочем, стариков в Боброцке было ещё не очень много – город всё-таки новый...
Когда отправлялись братья Бобрилианы, она подошла к мосто-лифту, до сей поры нерешительно стоя в отдалении. Она принесла им камушки с Могилы братьев, на кожаных шнурках. Но Бобреон только улыбнулся, Бобришторм фыркнул, а вот Бобреллий, самый молчаливый и как будто даже необщительный из всех, взял. И Бобрилиана была ему благодарна.
...Она всё стояла и стояла на скале, хотя уже и вечер скрылся за горизонтом, и тонкий её силуэт едва темнел в сгущающейся синеве. За ней пришла Бобрия, и они ушли к ним в хатку. Бобреус, как и маленькая Бобровия, спал.
– Ну, давай, я тебя покормлю ужином... – шёпотом сказала ей мама Бобрия. – Хочешь овсяных лепёшек с пюре?
Как-то незаметно эта хатка стала для неё домом.
дальше, Глава 26. Осенний поход: http://www.proza.ru/2017/09/01/146