ЧЕРНЫЙ ПЕПЕЛ
(Кире Сергеевне…)
Ночью стих сочинял… (во сне). Ночь была комканная, длинно-резиновая, дышал, будто огнем, часто просыпался. Один раз от короткого трущегося звука «шшык» - через «ы», как от веревочки, какую натягивают через сухую дощечку и тянут, на барабан наматывают, кино так озвучивают (по телевизору видел). Теперь метель за окном не могу слушать искренне, все кажется, будто киношника там, внизу под форточкой, спрятались и тянут свою веревочку через свою дощечку, на свой барабан мою душу наматывают. Веревочка с дощечкой меж тем таяли а вместо них рисовался кот, такой же старый, как и в Ферапонтово два года назад, - протерся в щель («шшык») меж косяком и дверью. К двери снизу приставлен железный утюг (из антикварных). Помню, ложась, подумал - «ночью если встану - не громыхнуть». Кира Сергеевна сказала, что это от кота, утюг то есть, чтоб ночью кот дверь не открывал на всю (он тоже, как и я, спал в мастерской Петра, только у батареи под столом). Сначала он протерся в щель из мастерской, под протяжное «ы» в «шыыык» я и очнулся в очередной раз, потом тишина, потом замедленное «…ширк…ширк…ширк…» - через «и» и уже из туалета, потом снова тишина, а после снова «шшык» через «ы», только короткое, - втиснулся обратно и прошел в темноте к себе под стол. Над столом звезды, - знал, что будет ясно, шторы отдернул с вечера.
Суздаль…, ночь…, звезды…, кот…
Голова - раскаленный камень, но температура, кажется, спала. «Черный пепел…» - стишок сочинял… Черный пепел… Перед «шшык», помню, складно так его сочинял, даже не сочинял, а говорил из пространства, - вдыхал воздух, а выдыхал строчки... И во сне, как это и бывает часто, думал, проснусь, запишу.
Утром лежал и ничего вспомнить не мог. Лежал и думал, как день провести!? Может, просто отлежаться?! Вместо звезд теперь во все окно, если приподняться, до слепоты белизна Покровского монастыря. Приподнялся. Приятно - как в детстве от автогенной сварки отводить и закрывать глаза, и чувствовать, как резь от вспышки затихает. Как же хорошо и покойно я жил иногда в этом доме! Он лечил этот дом. И сегодня да, можно просто отлежаться. Один день отлежаться в Суздале оно тоже ничего (по-своему ничего)! Надо было еще вчера дома это сделать, но какой-то бес всякий раз поднимает и гонит из этого самого дома хоть с температурой, хоть без («бес» и «без» - рифма!). Вчера, правда, надеялся полулежа провести день в мастерской, но не дали. Сначала заехал друг и передал от другого общего нашего друга настоящую армянскую полынь, с настоящих армянских гор, которая - выяснилось после обеда (я звонил благодарить) - оказалась вовсе не армянской и не с армянских гор, а обыкновенной нашей. Не успел еще найти для нее место, как в дверях появился наш общий с другом знакомый - с улыбкой на казённом челе и пакетом в конторской руке. Быстро прошел к столу, пожал наши тунеядческие руки и вынул из пакета бутылку водки. Я внутренне сжался. Друг мой, допив кофе, заспешил-засобирался к себе, подмигнув мне как бы с сочувствием, а знакомый наш общий остался и долго потом у меня сидел, - выпивал в одно горло (я отказался), посвящал меня в подводности городских дел и хвастался какой он ловкий и нужный всем человек. Одно время ходили слухи, будто он метил в мэры. К обеду я немного проголодался. Поставил на плитку сковороду со вчерашней картошкой и для весомости сегодняшнего разбил в нее четыре яйца. Знакомый заметно оживился. Свою тарелку я очистил быстро, а он не торопился, не спеша выпивал, по чуть-чуть закусывал, тянул, одним словом, удовольствие. В половине первого пришла мама (она почти всегда приходит ко мне в обед). Знакомый заметно скуксился и вынуждено засобирался. На его тарелке оставалось еще пол-еды. Я сказал, что ничего, что вынесу собакам. Он даже мне помог - подержал полиэтиленовый мешок, а я ложкой смахнул в него еду с его тарелки. Мама ушла примерно через час. Я решил все-таки прилечь, но в дверях снова появился тот же знакомый. По-актерски кривляясь, он стал просить разрешения допить у меня свою бутылку. Я сказал, что нет проблем (типа «верю») и, что еда его - вон в мешке у порога. Он так же как бы по-актерски (хотя я видел, что искренне) обрадовался, тут же схватил мешок, прошел к столу и высыпал из него обратно на тарелку прежнюю и холодную свою еду, теперь точно похожую на собачью, скаламбурил вполне смешно и уселся доедать-допивать. Правой под столом ногой я незаметно задвинул глубже в щель между ножкой стола и ножкой комода давнишнюю и початую бутылку сорокаградусной настойки. Весь день (до обеда и после) знакомому звонили разные казённые по работе люди и несколько раз его жена. И всем им он отвечал примерно одно и то же: - то, понизив голос до шепота, говорил, будто у него сейчас люди и говорить не может - перезвонит позже…, то, будто он на аварии - трубу прорвало, и там тако-о-ое(!!!)…, то вдруг, оказавшись на каких-то складах, принимал какую-то там партию и там ему не слышно - связь плохая…, то однажды, увидев на дисплее кто ему звонит, сначала, как от ожога, завопил «бля-я-я-яаааа!!!!», потом, отстранив телефон, смотрел на него, как на удава, загипнотизировано, - ждал пока тот вызвонится-умолкнет…, то ближе к вечеру на очередной звонок разогрето закричал в трубку «о, Брыся, привет, давай, сука, сюда, я у Мишки-художника, … да-да, по лестнице, что сбоку!». И скоро пришел сука-Брыся, знакомый знакомого, и тоже разомлел у меня на часок. В общем, вчера, как и должно было быть, еще одним днем я сгорел для будущего.
Вечером совершенно раскаленный, то есть расклеенный, я уехал в Суздаль.
Лежал утром - вставать-не-вставать - и слушал давно уже привычные звуки этого особенного дома. На стене в крошечной гостиной старинные деревянные часы отъедали кажущееся медленным сегодняшнее время, в малюсенькой кухонке газовый котел жил своей жизнью - то возбуждался, то затихал, из прихожей иногда доносились звуки, похожие на крики соек (их имитировал квадратный электрический прибор, регулирующий напряжение), а иногда вдруг погромыхивала железная крыша. Еще в первый раз, в самое первое мое одиночное бытие в этом доме, Кира Сергеевна, так же уезжая и оставляя мне ключи, сказала, чтоб я не пугался если вдруг загремит крыша, что это либо ветер, либо вороны, которые страсть как любят с нее «кататься»! И я потом это видел.
Часов в десять я все-таки встал. Принял душ и сварил кофе. После кофе организм рефлексивно воспрял. Будто на самом деле стало легче. Но потом снова прилег. Давно я не ощущал такого странного - но блаженства. Оно было сродни детскому, когда с вечера на тебя вдруг свалится недуг, из-за которого утром не поднимут в школу и оставят в постели на целый - во всю вечность - день! И я с самого утра ощущал особенную долготу сегодняшнего дня.
Уезжая, я не сказал жене, что денег у нас осталось на неделю и, где их взять, я снова не знаю, - не-зна-ю..., но и думать сегодня об этом, черт возьми, не хочу.
... Черный пепел ...
Днем я все больше лежал и сладко подремывал. Иногда, правда, вставал и пил чай, или снимал с полки альбомы из коллекции Петра и вяло их листал, или просто, щурясь, посматривал из окошек на ясный и ослепительный день, поворачивающийся над Суздалем. А иногда я думал (я часто так думаю, когда остаюсь в этом доме один), что Петр сейчас смотрит от-Туда и думает обо мне, думает примерно так: «Миша… заболел…», или «Миша… в окно мое смотрит», или «Миша… книжку мою листает…». А еще, может, за плечо меня от-Туда трогает, а я пока не чувствую…
А иногда меня вдруг торкало и я напрягался, пытался вспомнить ночное стихотворение. Ничего не выходило…, всплывали какие-то отдельные слова, - то какая-то немота, то какая-то в рифму пустота…, неизменной оставалась лишь последняя строка - «крест окна, пьющий пепел…, черный пепел скворца»…
Суздаль
(30 марта 2017)