назад, Глава 23. Идём за ним: http://www.proza.ru/2017/08/30/208
Назгул навис, словно туча; сверкнули его глаза, и он занес булаву для смертельного
удара. Но вдруг он шатнулся, испустив крик боли, – и удар пришелся мимо,
булава угодила в землю. Ибо меч хоббита прорезал сзади черный плащ и вонзился
пониже кольчуги в подколенную жилу.
– Эовин! Эовин! – крикнул Мерри. И она из последних сил выпрямилась и взмахнула
мечом, как бы отсекая корону от мантии, от могучих, склонённых над нею плеч...
Неистовый вопль стал протяжным, стихающим воем, ветер унес его, и вой
захлебнулся вдали, и на земле его больше не слышали.
А хоббит Мериадок стоял среди мёртвых тел и мигал на свету, будто совёнок; слёзы
слепили его, и как в тумане видел он лучистые волосы недвижно простёртой Эовин,
потом посмотрел на лицо конунга, погибшего в час победы.
...Иной клинок, пусть и в самой могучей руке, был бы назгулу нипочём, а этот
жестоко ранил, вонзившись в призрачную плоть и разрушив лиходейское заклятие.
Джон Р.Р. Толкиен, «Возвращение государя»
С зубчатых стен Стреластра поднялась огромная тень и, несколько раз взмахнув крыльями, могущими охватить собою корабль, направилась на восток. Вслед за ней поднялись в воздух меньшие размером, но столь же внушающие ужас крылатые сгустки тьмы. Это был Дорнок и подначальная ему крылатая стража.
Они летели низко, едва не касаясь вершин тёмных деревьев, покрывавших всё пространство Тёмной долины. И лишь только там, где, воровски ухватывая у леса пространство, протекали реки, в незыблемой его массе слегка обозначался некий намёк на прогал. Впрочем, вы уже видели, что для воздушной стражи лес не был непроницаемым – он расступался, как только нужно было ей достичь земли.
Всякому другому жителю Тёмной долины этот путь был закрыт. А впрочем, и уже не оставалось там таких, кто мог бы летать...
Дорнок и его спутники опустились во дворе Замка Ив. И тут же из камер, располагавшихся по периметру этой округлой крепости, послышался плач... Воздушная стража прилетела для страшной своей трапезы.
Из угловых башен нехотя вылезали кловы. Даже им, похоже, было не слишком приятно находиться в непосредственной близости к этим теням, более плотным, чем камень. Один из кловов был с ключами, он не торопясь стал открывать некоторые камеры.
Для Замка Ив начинался новый день...
...И Боброломей бросился на неё. Играючи она несколько раз опрокинула его на землю. И в каждую из этих попыток она могла его убить на месте. Но в которую-то из них юный бобр, бывший всё-таки Бобрианом, заставил грозную властительницу отскочить назад. Несколько когтей её были снесены до основания его алмазными резцами, так что одна лапа её для сражения стала почти бесполезна.
Но Боброломей не радовался. Он, словно заяц, метнулся назад, едва успев увернуться от страшного удара другой лапы, выворотившего из прибрежного плёса в брызгах песка несколько больших камней.
Два юных брата плечом к плечу стояли теперь на узком перешейке Мыса казни, заслоняя собой сидящего у каменного крюка отца.
И тут раздался вой, которого, решусь сказать, ещё не слышали ни юные братья, ни сопровождавшие Красомаху кловы, ни вообще Тёмная долина. Впервые страшный зверь вынужден был отступить. Это был крик ярости и отчаяния. Потом сквозь выворачивающий сердца рёв пробились и не менее жуткие слова.
– Я уничтожу вас... – рёв перешёл в неистовое шипенье. – Сейчас мы поднимем на ноги всю Тёмную долину, и я возьму вас! А потом... потом... – она кипела от ярости. – Я выпью ваши души, а то, что останется, скормлю Водопадной Темнице!
Даже кловы, стоящие рядом с ней, содрогнулись, услышав это.
Но два бобрёнка остались стоять, глядя в землю возле её ног. Смотреть на неё саму было невозможно.
И всё-таки она ушла.
И два огромных и порядочно изодранных клова шли за ней, то и дело оглядываясь назад. Она не оглядывалась. Она бросила на берегу кресло и зонт. Страшная вонь осталась вокруг Мыса казни после её пребывания там.
Братья обессиленно опустились на землю.
– Надо уходить, – тускло проговорил Боброломей.
Наверное, если бы у него были силы, он зарыдал бы. Глубина этой реки не поддавалась его измерению. И где-то там, в недостижимой глубине, лежал теперь его брат, которого он все два с небольшим года его жизни по велению Добрибобра, как тот говорил, «стягивал на землю» и которого вот теперь... Нет, это было невозможно.
Они поднялись, шатаясь, и подошли к отцу. Он был если жив, то без сознания. Сейчас уже не было ни времени, ни возможности определять, и, так или иначе, оставлять его здесь было нельзя.
Левая лапа Бобруальда висела плетью, и Боброломей взвалил отца себе на плечи.
– Ты будешь охранять, – сказал он брату, который, кажется, едва мог идти.
Два шатающихся бобрёнка скрылись в лесу. Вот тут-то и пригодились уроки Верного Жуля, который...
Братья уже из самой чащи ещё раз оглянулись сквозь строй деревьев на место, ставшее могилой. Нужно было идти.
...Митёк с Ничкисой уже довольно много проплыли по реке, когда услышали вой. Ничего не сказав, они посмотрели друг на друга, и нахмурившийся и печальный Митёк прибавил ходу...
Сумрачные, ещё мокрые от только недавно лившего дождя деревья мелькали по бокам.
– Ты ничего не заметила? – прошептал Митёк, когда они уже близко подобрались к Мысу казни.
– Как будто что-то мелькнуло на той стороне реки... – так же тихо ответила она. – Словно бы фигура, похожая... – она не решалась сказать. – Или две...
– Мне тоже показалось, что две, – сказал рыжий и задумался.
– Знаешь что? – сказал он через минуту. – Ты помнишь, где Мидина пещера?
Ничкиса просияла:
– Митёк, ты...
Действительно, это было совсем рядом.
– Лети быстрей, – пробурчал он в ответ, улыбнувшись в усы, когда она уже скрылась за деревьями.
И снова лодка-каноечка понеслась к Мысу казни.
Но он не доплыл до него. Слёзы брызнули у него из глаз. На берегу лежал клисс, изодранный и истрёпанный, как липка, с обгрызенными ушами, без хвоста... Митёк вышел на берег. Лодка послушно стояла, ожидая его. Клисс дышал.
– Бедняга... – прошептал Митёк.
Он осторожно приподнял его морду и несколько раз подышал на него, согревая его глаза. Потом достал фляжку и влил ему в приоткрытый от страдания рот остатки апельсинового сока.
Жуль открыл глаза.
– Митёк, – слабо сказал он.
Митёк не удивился, откуда он его знает – всё это не имело теперь никакого значения.
– Что случилось? – спросил он едва живого клисса.
– Я... – тот с трудом выдавливал из себя звуки. – Меня нужно... отсюда забрать... Куда-нибудь...
Митёк снял рубашку, поёжился – было прилично холодно – положил на неё клисса и осторожно перенёс его в лодку...
– Я расскажу тебе... что случилось, – прохрипел клисс, упрямо заставляя себя говорить. – Это очень важно... Бобрисэй...
Странно было, что назад лодка летела гораздо быстрей, чем к Мысу казни, хотя и было это уже против течения.
...Шишемыша ещё не успела далеко уйти, как услышала его копирующий щегла свист, условный для знакомых. Она мчалась, как заяц.
– Так, – сказал Митёк, когда они положили клисса внутри узкой и глубокой ниши, в которой его невозможно было заметить, если не знать, что он там. – Устрой его тут потеплей, принеси ему еды и... есть у тебя какие-нибудь мази что ли? Ну, что-нибудь... Я ещё не знаю точно, что у него ранено, если только у него вообще есть что-нибудь целое... – он помолчал. Потом помотал головой – кто знает, сколько ещё сегодня предстоит увидеть... – Так. Ладно. После этого плыви – только не очень-то высовывайся и смотри, вдоль берега – там эта гадина где-то лазает... В общем, встречаемся у Мыса казни. Мне там надо кое-что успеть подготовить...
Никогда, кажется, Митёк не перемещался с такой быстротой, и даже на своей лодке.
Заключённым, приготовленным в этот день быть трапезой, повезло.
Вернувшаяся Красомаха изливала свою ярость на всё и вся, и Дорнок со своей крылатой эскадрой «остался без сладкого», как это там называлось. Да и к тому же они не должны были быть ленивыми в поисках и слабыми в нападении – им предстояло найти тех, кто на долгие недели лишил её привычного оружия, точнее, его половины.
Заключённых вернули в их прежние темницы, и они, с их пыточным интерьером, показались теперь для них, наверное, просто блаженными обителями...
Страшные крылатые тени поднимались в воздух. Одна... другая... третья... Всякого, кто видел их выход в погоню, сковывал ужас. На какое-то мгновение их крылья заслонили небо, как одна громадная тяжкая туча... И они скрылись, уйдя над лесом на восток.
Ворота Замка Ив, как обычно, были закрыты: предосторожностями здесь не брезговали никогда. Наступила душная полуденная тишина...
– Ну, самое время, – шепнула Ничкиса, и в кустах раздался треск, земля задрожала. – Да тише ты, слон! – зашипела птица.
Из кустов, стряхивая с ветвей листву, как из продырявленной подушки перья, на цыпочках вылез огромный Мидя, таща в охапке не менее огромный камень. В ближайшей башне раздались сначала невнятные, потом всё усиливающиеся крики, наконец эти вопли скатились во двор. Кловы собирали отряд, чтобы выйти навстречу. Мидя был им хорошо известен, его пещера была здесь неподалёку. Конечно, большей частью он никогда не ввязывался в их дела и вообще старался не участвовать в событиях Тёмной долины, но уж если появлялся...
Послышался резкий командный лай Красомахи. Ворота скрипнули и колыхнулись...
– Быстрее... – чуть не плакала Ничкиса. – Ну, быстрее же...
Но он успел.
Аккуратно, как подарок и большой сюрприз, поставил огромный камень возле ворот, самой широкой частью на землю. Для кловов это была работа надолго. Если только они не решаться прыгать с башен или стен десяти- и более метровой высоты с парашютами или чем-то подобным. Летать-то ведь они не умели.
Огромный Мидя, которому самый большой клов не достал бы и до подмышки, с важным видом поклонился в сторону замка и неторопливо удалился в кусты.
– Ну как? – спросил он Ничкису, явно ожидая похвалы.
– Ты самый лучший Мидя в мире! – сказала Ничкиса, вся ещё в растроганных чувствах, обнимая своими крылышками Мидин нос. И на то крыльев не хватало.
– И всё? – недовольно поинтересовался Мидя.
– А что? – спросила Птица. – Ах да! Я забыла...
– Как же! Забыла! – хмыкнул Мидя, усаживаясь на землю и потирая коленки. Хоть он и Мидя, а камень всё-таки был тяжёлый.
– Ладно, – сказал Птица, уже совсем деловитым тоном. – Нужно сделать ещё одно небольшое дело, и тогда...
– Ну, слу-ушай, Нички-ис, мне эт не нра-авится, – пробурчал Мидя, снова поднимаясь. – Что-т я в первый раз вижу, чтоб ты... – он не договорил, но было понятно, в чём он её заподозрил.
– Понимаешь, Мидя, – грустно и просто сказала Птица, – я не знаю никого другого, кто бы мог это сделать, а это очень нужно для всех нас...
Она говорила очень ясно и прямо, и Мидя невольно опустил глаза:
– Ну, положим, мне-то ничего не грозит... – сказал он, глядя вбок.
Птица молчала. Бурый лохматец запыхтел, недовольный тем, что не может отказаться.
– Не слишком ли много работы за один мёд? – буркнул он себе под нос. И после небольшой паузы: – Куда идти-то?
– А кто тебе сказал, что за один? – обрадованно и на встречных нотах ответила Птица, вслед за этими словами уже вполголоса добавив: – Может быть, и за два...
До Мыса казни они добрались в два счёта. Ну, может быть, и в три, но быстро. Земля тряслась и дрожали деревья, когда они туда бежали. Точнее, бежал Мидя, а Птица летела впереди. Что было удивительно, он совсем не запыхался, а вот Ничкиса даже приоткрыла клюв, трепеща всеми перьями.
– Вот, – сквозь стеснённое дыхание сказала она, показывая на Митька. – Он всё скажет...
Митёк её понял – он только вопросительным жестом показал на восток, но Птица не отвечала – она уже со всех крыльев спешила туда. Если бы успеть...
Да, тут развернулись такие события, что едва успеваешь их описывать!
Итак, что я пропустил?
Пока Ничкиса с Мидей занимались преподнесением дорогого подарка у Замка Ив, Шишемыша собрав на себя весь береговой ил и обшарпав собой все прибрежные кусты, с соблюдением всех предосторожностей добралась-таки до Мыса казни.
Митёк там уже намотал несколько бухт каких-то верёвок – моряк всё-таки... Это были лианы, собранные им с окрестных кустов и деревьев и сплетённые в длинные, хотя и не очень прочные верёвки. Зато их было много.
– Вот, – сказал он. – У меня всё готово. Теперь... – он замялся. Всё-таки трудное было задание. – Теперь нужно нырнуть и посмотреть, там ли камень с Бобрисэем...
Но Шишемыша, страшно радостная от того, что добралась до Митька живой и здоровой и что ей поручают такое важное дело, с готовностью направилась нырять.
– Стой, захвати с собой конец, – быстро схватился Митёк, – чтобы не пришлось нырять лишний раз... – последние слова он говорил, уже обращаясь к пустому берегу; Шишемыша скрылась в воде.
– Спаситель, помоги нам... – отчаянно прошептал Митёк, кусая губы.
Вид его был страшен. Сине-фиолетовые круги под глазами, покрасневшие от слёз или ещё от чего-то белки, лицо и руки всё в кровоточащих ссадинах – всё-таки лианы-то здесь сопротивляются... Но только не Митьку их бояться.
Шишемыша всё не показывалась.
Со стороны Замка Ив раздавались глухие удары – словно бы бревном по воротам, их перемежали бессвязные крики, звуки плетей... Это было понятно, ведь стена Замка была слишком высокой, а единственный балкон оккупировали хищные ивы...
Вот тут-то и появились Мидя и Ничкиса.
...Когда Птица улетела, Митёк сухо и деловито стал объяснять. Конечно, эта деловитость его была от едва сдерживаемого внутри волнения.
– Там, внизу, камень с привязанным человеком, который нужно поднять. Я отправил вниз водолаза. Сейчас он привяжет первый трос, потом остальные. Нужно будет его поднять... – повторил он и остановился, напряжённо глядя на воду.
Там что-то происходило. Митёк решительно взял в правую руку каноечное весло, и оно вдруг стало похоже на настоящее копьё... Кто-то поднимался из глубины... Мидя тоже молчал, и даже рот его приоткрылся от ожидания.
И наконец они увидели улыбающуюся физиономию Шишемыши!
– О-о-о... – выдохнули в один голос Митёк и Мидя.
– Всё в порядке, он жив, – сказала малявка. – Давайте второй трос. Там паучки носят ему воздух... – И она снова ушла под воду.
В этот раз она вернулась уже быстрее – не нужно было искать.
Да, видимо, им удивительно благоволил Промысл! Судя по всему, Докрокил после утренней страшной трапезы где-то завалился спать, и проход для них был открыт. Пока открыт. И неизвестно, сколько такое безмятежие ещё продлится. Обычно оно кончалось довольно быстро – эта тварь всё время хотела жрать.
...Наконец последняя снасть.
Шишемыша без сил выбралась на берег.
– Назад я в лодке, ладно? – пискнула она, заваливаясь на песок.
Митёк только грустно улыбнулся – ведь ей нужно было снести вниз множество снастей, оплести их там искусной паутиной, чтобы они не задевали привязанного бобрёнка, но могли удержать в себе камень...
– Так, – сказал Митёк, и Мидя придвинулся поближе, понимая, что обращается тот к нему. – Теперь дело за тобой... Обычное время подводного плавания у Бобрианов – пятнадцать минут. Смотри, как только мы стронем камень с места, воздушный пузырь уйдёт! Но... я думаю, у нас в запасе ещё меньше времени – ведь он там теперь в режиме дефицита...
Мидя только кивнул, важно и величественно. Он знал свою работу.
И вот он взялся за концы верёвок. Митёк закрыл глаза. Но нет. Выдержали. Медленно и осторожно Мидя поднимал камень вверх. Когда камень уже добрался до края обрыва отмели, так что дальше была опасность поранить его невольного пассажира, Мидя вошёл в воду (ему было по плечи) и, нагнувшись, такой же важный и величественный, стал поднимать из воды каменную темницу.
И тут что-то случилось.
– А-а-а?! – задумчиво и недовольно прорычал-пробурчал Мидя, словно прислушиваясь к чему-то, что происходило под ним в глубине воды.
– А-а-а!! – оглушительный рёв потряс всю округу, наверное, не меньше, чем недавний вой Красомахи.
Мидя выскочил на берег с быстротой ракеты, вытащив за собой на несколько секунд половину реки и устроив на берегу маленькое наводнение.
Он швырнул камень с Бобрисэем под ноги Митьку (благо, Бобрисэй оказался сверху), едва не отдавив ему всё на свете, и стал прыгать, держась обеими лапами за то место, которым сидят.
– А-а-а!!! – вопил он изо всех сил, поднимая брызги мокрого песка и с каждым прыжком оставляя на берегу огромные выбоины. – А!!! А!!! А!!!
Из мутной воды медленно показался зубчатый гребень. Жёлто-бурая здесь вода окрасилась в яркие тона. Митёк схватил весло. Глаза его сузились, губы были сжаты, ноздри раздувались. И он метнул его. Метнул, когда из воды показалась страшная морда и угрожающе разверзтая пасть. Метнул, метя в гортань, белым несытым пузырём раздувавшуюся под многозубой челюстью. Метнул, пронзив её насквозь.
Раздался звук лопнувшего шара, и наступила тишина. Зверь, поднявшись из воды по грудь, медленно и беззвучно падал назад, заваливаясь набок, а глаза его уже сделались стеклянными... Всё.
Митёк успел выдернуть весло – оно ему ещё было нужно сегодня.
– Поздравляю... – бобрёнок, оказывается, ещё мог улыбаться.
Он лежал на камне, весь опутанный окаменевшими лозами, залепленный речной тиной и плетями водорослей.
«Только теперь, после всего того, что случилось, я смог сделать это... Хотя и давно плаваю на своей лодочке по этой реке... Я ведь, как и ты, Бобрисэй, водный... Только ты, в отличие от меня, ещё и летающий...» – сказал это Митёк или нет?
Я не могу сказать вам этого точно...
Бобрисэй еле нашёл силы, чтобы сказать: «Куда уж мне теперь... летать...»
Было видно, что он теряет сознание.
– Вот гадина! – воскликнул Мидя. Они и не заметили, как он прекратил скакать и бегать и теперь тихо стоял рядом, однако довольный, поскольку его обидчик был наказан. – И почему обязательно кусать за... Как я теперь буду сидеть, глядя на водопад?!
А должен я вам сказать, что Мидя, несмотря на его вспыльчивость и огромность, очень любил созерцание.
– Видимо, это у тебя самое большое... – с непроницаемым выражением лица протянул Митёк и быстро добавил, видя, что Мидя обиделся и собирается уходить: – Э-э... Мидя, Мидя! Ещё одно! Будь другом, погрузи камешек в лодочку, а?.. Ну-у, – уговаривал он, – ведь я же за тебя отомстил... Видишь, вот Докрокила проткнул...
Бугристый гребень ещё виднелся из воды, вяло плавая, как истрёпанная старая губка.
– Ой! – с каким-то отчаянием, махнув лапами, вздохнул бурый. – С вами свяжись, так всю Долину перепахать заставите своим коварством!..
И, свалив камень в лодку, которая при этом нисколько даже не ушла в воду, усталый и раздражённый, Мидя пошёл в лес, хромая на обе ноги и одной лапой по-прежнему держась за сиденье.
– Чтобы я ещё когда-нибудь вам помогал... – бормотал он, удаляясь в чащу.
Когда он наконец совершенно скрылся из виду, Митёк с Шишемышей не выдержали. Они хохотали, наверное, минут пять. Впрочем, смеялись они беззвучно, ведь смеяться в Тёмной долине вслух – это был шик, да и, кроме того, в такой близости от Замка Ив это было бы совсем безрассудно.
– Наверное, это нехорошо, – проскрипел ещё подмываемый на смех Митёк, отрывая красное и всё в слезах лицо от ладоней. – У человека горе, а я смеюсь... Ну что, поплыли? – сказал он Шишемыше, сияющей, как начищенный поднос.
Оставаться здесь дальше было уже вовсе непозволительной роскошью.
Впрочем, я думаю, что Митёк просто был ужасно рад, что все были живы (не мог же он знать абсолютно всего) и что это страшное искушение заканчивалось теперь благополучно, вот и накопившееся напряжение выходило теперь смехом...
Когда уже миновал третий поворот реки, они услышали за спиной страшный грохот. Это пробивавшиеся через заваленные Мидей ворота Замка Ив наконец выбрались наружу.
Они успели. Они уже были почти в Пещерах. Красомаха и кловы не заметили их: всё их внимание было обращено на след ненавистных им бобров. Кажется, они даже не придали значения устроенному Мидей на берегу раздраю.
...А Ничкиса летела и летела на восток.
Её серебряный венец ярко сиял в лучах задумчивого солнца, только появившегося сквозь гряду облаков после длинных дождей. Она не пела, хотя самый её полёт был уже песнью. Крылатые стражники не могли её видеть – венец был надет так, как тогда – теперь уже было это ясно – когда он своё действие обращает вовне, делая человека невидимым для мира. И был ещё иной образ его ношения, когда человек переставал видеть мир, хотя сам оставался для него видимым. И тогда таковой делался окном для мира...
Ветви древес вдруг расступились, и Дорнок со своими тенями ринулся вниз. И... замер, бестолково кружа на месте. Только что были видны два измождённых бобрёнка, и вот теперь – их уже нет! Дорнок снова поднялся вверх, где уже сгрудились остальные, но лес не затворял своих врат. Это значило, что цель здесь! Но они ничего не могли видеть...
А лес словно ожил – он растворял дальше свою глухую кровлю, затворяя назад её там, где уже не было никого. Он словно указывал путь беглецов! И Дорнок с ушронками, псанасами и клоосами летели над этим движущимся окном, но видели в нём только жухлую траву, драный мох и гнилую листву...
Ничкиса без устали кружила над братьями, осеняя их. Вначале они остановились, глядя на неё. Но Птица не улетала и не садилась. Тогда они снова пошли, и лица их будто приободрились. В этом было что-то чудесное...
Они миновали последний указанный Жулем рубеж, но их мосто-лифта видно не было. Где-то впереди глухо шумел водопад... Туда ли идти? И вдруг они заметили, что Птица, не переставая кружить над ними, чуть подвигает круги в одном направлении. И два Бобриана пошли туда, куда она звала их. Отец всё ещё был без сознания. Они до сих пор не отдыхали. Бобруальд здоровой лапой чуть поддерживал висящего на Боброломеевых плечах отца.
Наконец они увидели мост... Даже слёзы появились у них на глазах.
Но топот, приближающийся топот делал эту радость преждевременной. Клиссы, кловы и клааши во главе с разъярённой, изрыгающей брызги жёлтой слюны и потоки проклятий Красомахой мчались вперёд, намертво ухватив след.
Братья переглянулись и попытались бежать. Но куда там! Земля едва двигалась у них под ногами. А было так близко!
Ничкиса, если бы могла, понесла бы их на своих крыльях. Но это было не в её власти...
И однако она смогла им помочь.
Когда преследователи были уже метрах в десяти, она стала описывать круги не над бобрятами, а вертикально – между ними и Красомахой.
Галоп нападавших резко перешёл в рысь и так же скоро – в шаг... Глаза изменили им. Зато Дорнок сразу стал снижаться, завидев цель. Тогда Ничкиса опять поднялась выше. Потом снова – назад...
Страшные объятья тёмной стаи всё сужались, но братья шли и шли, не оглядываясь назад, а Ничкиса всё кружила и кружила вокруг них.
Но и её силы были не беспредельны. Хватка сомкнулась.
И тут все услышали далеко в вышине знакомое курлыканье – близкое, как улыбка сквозь слёзы, и непостижимое, как радость сквозь смерть. Тёмная стая подняла морды вверх, и тёмные стражники подняли вверх свои клювы.
И Бобрианы выскользнули от них! Они уже вступили на перекидной мосток, пройдя по которому они оказывались на площадке лифта, и тогда оставалось только отодвинуть сигнальный рычаг, и лифт начнёт подниматься, контргрузы из облачнодальней высоты станут опускаться вниз...
Красомаха прыгнула на мост. И промахнулась. В этот момент сияющая Птица словно встала перед ней на воздухе, распахнув свои крылья и устрашающе раскрыв клюв, закрывая братьев, словно кошка своих котят. Красомаха рухнула вниз, по шею погрузившись в грязный ров. Но грязь не удержала её – она тут же стала выбираться оттуда, ещё более разъярённая. Она не издала ни одного звука, и это было ещё страшней.
Боброломей возился с сигнальным рычагом, который за прошедшие дни так свыкся со своим положением, что никак не хотел его менять. Отца он уже положил на площадку лифта. Бобруальд стоял в начале моста, ощерив алмазные резцы. Кловы стояли мрачной толпой, не двигаясь с места.
И тогда клиссы ринулись вперёд. Они выбрали момент, когда Птица летала над братьями, закрывая видимость стражникам.
И они ударили в стоящего в начале моста бобрёнка.
Трое из них сразу улетели прочь, вниз, в грязевой ров. Но двое других висели у него на плечах, вцепившись мёртвой хваткой. Он уже не мог их достать. Тогда кловы двинулись вперёд. Красомаха уже почти выбралась из рва и оскалила огромную свою зловонную пасть, показывая саблевидные зубы.
Но и с висящими на плечах клиссами толстый и упрямый Бобруальд стоял, вцепившись в канатики ограждения и закрывая путь. И рычаг всё никак не хотел поддаваться.
Боброломей метнулся к брату, и тут же два клисса улетели вниз, как жалкие тряпки.
Но братья всё-таки должны были отступить.
Их прижали уже к самому лифту. Бобрианы ещё оборонялись. Точнее, один – Боброломей, потому что Бобруальд уже лежал без сознания на краю лифтовой площадки. Да и единственный уже защитник, обливаясь кровью, едва стоял на ногах.
Но Ничкиса... Верная Ничкиса! Она выбрала-таки время, чтобы метнуться светлым облаком между тёмной толпой и маленьким бобрёнком, подобно огненному мячику мечущимся возле лифтовой платформы. И звери замерли, словно уткнувшись в стену.
Это длилось мгновенье. Но бобр успел прыгнуть на платформу и снова с последней надеждой отчаянно рвануть за сигнальный рычаг... Он был бездвижен.
К сожалению, птицы не могут стоять на воздухе. И Ничкиса, описывая вертикальные круги, должна была в какой-то момент взлететь чуть выше, тем самым освобождая их зрение и открывая путь.
Кловы опять кинулись беспорядочной толпой вперёд, тесня друг друга. Но Красомаха хотела сама нанести завершающий удар. Она пролетела по их тёмным спинам и прыгнула на полумёртвых бобрят, опустившись передними лапами на край лифтовой платформы. Платформа дрогнула... И лифт стал подниматься вверх. Его движение было так неожиданно для Красомахи, что она потеряла равновесие и повисла на её краю, едва не упав вниз. Она не хотела упускать добычу.
– Человек... – прошептал Бобруальд, глядя вниз угасающим взглядом.
И действительно, у сигнального рычага внизу сиял свет, в котором... Но он быстро угас, словно облако, поднявшись вверх, вверх... Туда, где опять раздалось курлыканье, нелепое, неловкое и милое курлыканье, светлое, как мечта, которая должна была остаться несбыточной...
Кловы выли внизу, клиссы и клааши беспорядочно тявкали, бессильными угрозами провожая ускользающий лифт.
Но были ещё тёмные стражники. Они кружили вокруг поднимающегося лифта, и даже метания сияющей Птицы уже не останавливали их. Но Боброломей вцепился в площадку, как клещ, закрыв собою отца и брата и подставив нападающим свою спину. Из неё летели клочья, но ни один из крылатых гадов не смог оторвать его. Красомаха же болталась на краю платформы, пытаясь подтянуться, но Птица тут же бросалась на неё, останавливая движение.
А Дорнок летал вокруг, не приближаясь к ним. Размах его крыльев не позволял ему – и он только смотрел, смотрел... и выжидал.
Они были уже на полпути. И один из контргрузов, проходя мимо лифтовой площадки, зацепил-таки болтающегося на ней зверя, и на мгновение Красомаха осталась висеть на одной лапе.
Но она, может быть, не упала бы, если бы Боброломей своими алмазными уже притупившимися резцами не укусил её за каменную лапу. Она сорвалась...
Бессильный, отчаянный вой был такой силы, что все, кто его слышал, на секунду оглохли. Она летела вниз, и ничто не могло её спасти. Они были уже очень высоко, она не умела летать, а близ водопада воздушная стража помочь ей не могла. И только Дорнок, если бы он решился...
Он решился.
Он кинулся, распластавшись вдоль скалы, почти скользя по её поверхности, летя поперёк скалы. Но тонкая ногастая фигурка парящего в дальней высоте кинулась ей наперерез. Монсиньор Жервуаль, живший у водопада, ещё сражался с воздушными мельницами. И вот время подвига...
Когтистые лапы, готовые ухватить падающего зверя, встретили вместо него длинноногую серую птицу. Полетели в сторону перья, какие-то клочья... Всё. Красомаха упала вниз. В страшную Водопадную темницу, в которую хотела ввергнуть ненавистных ей Бобрианов. Упала в Темницу, и вой её затих. И стало слышно только громкое чавканье каких-то огромных челюстей... И вдруг огромный смрад застлал пространство.
...Они поднимались всё выше и выше, и небо вокруг опустело, не было ни стражников, ни Ничкисы, и снова пошёл дождь...
дальше, Глава 25. Бобрилиана: http://www.proza.ru/2017/08/31/928