Он окунул руки в пёструю глиняную чашу. Какая ледяная вода! Откинулся на уютную спинку плетёного из травы кресла. Прохладными пальцами коснулся прикрытых век и висков. Подождал, пока виски приятно похолодеют, и громко сказал: «Да».
Вошла молчаливая, будто окаменевшая девочка в красных одеждах, и он узнал, что у неё умерла мать.
Он был очень строен. Синее небо заглянуло ему в глаза, когда он родился. Долгое время считали, что он нездоров. Всё потому что худ и чрезмерно задумчив, не по возрасту. Не дурачился с мальчишками, не бегал со страусами наперегонки. Не ладил себе крыльев, не летал со скал в долину с ушастыми грифами и не переговаривался с носатыми токо. Не ловил блестящих скворцов, не сажал их в клетку. Слишком бел и тих. Среди учеников был первым и почти никак не шалил, и тут открылось его главное свойство: делать магические шары. Здесь это никто не умел – создавать гладкие шары, заключающие в себя различные чувства человека: грусть, боль, любовь – ведь чего только с людьми не бывает. То есть, такой шар мог подарить нужное чувство, или избавить от грустных мыслей и тяжёлых воспоминаний, забрать их в себя и унести. Тогда те люди, которым жилось беззаботно и весело, могли забрать себе этот шар, чтобы, наконец, погрустить и подумать о жизни. Им это было полезно.
Шары покоя белели ослепительно как свет белого дня.
Печальные шары были синего, переливчатого цвета, мерцали изнутри как далёкие звёзды ночного неба.
Радостные шары теплых цветов играли при любом свете как разноцветные плошки в лавке местного гончара.
Шары нехороших, подлых мыслей и чувств вспыхивали цветом от жёлтого до коричневого самых неприличных оттенков , напоминая все виды человеческих испражнений сразу.
Как появился он в этом месте, никто не помнил точно. Только, если спросите старика Оби, он скажет вам, что прибило однажды к берегу утлое судёнышко, похожее на люльку. Лежал там чистенький младенец, завернутый в нежную материю. Оби взял его себе и назвал Гугу – «сокровище». Мальчик долго был диковат, но житьё рядом с Оби, обладавшем особенной душевной теплотой, исцеляло его, и в нём открылся дар…
Девочка наконец заплакала, когда тяжёлый тёмный шар освободил её, даже Гугу дрогнул, увидев, как плещется в нём густая тяжелая печаль. « Ей непременно нужен шар покоя», - подумал он. Очень хотелось помочь. Шар вышел идеально белым и гладким. Когда она покинула комнату, Гугу забылся чем-то вроде сна. Густой тяжелый цвет печали девочки в красном не оставлял его. Сквозь дрёму почувствовал он заботливые руки Оби. Старик подложил ему под голову, укрыл одеялом и всё время что-то ласково бормотал. Хорошо было со стариком Оби. Он понимал многое. Дар любой – тяжелая ноша, даже если тебя за него любят, если даже мальчишки бегут наперегонки, чтобы исполнить любую твою просьбу, даже если красивые девушки мечтают о тебе.
Адаез( а это была она) тем временем сменила свой траур на пурпурный и золотой. Девочка всё чаще, прикрыв глаза, смотрела вверх, в синее небо. Ведь у того странного юноши были именно такие глаза. Луна, светившая сквозь резные листья пальм, всё больше напоминала ей тот самый шар покоя, а сова среди ночи всё громче кричала : «Гу-гу! Гу-гу!». Адаез взрослела, и тело её спело, наливалось, приобретало кипарисовую стройность, собственный разум и собственный голос. Отец не в силах был переубедить наследницу, и она, в царских нарядах, выбрала Гугу мужем и своим властителем, станцевав свой единственный счастливый танец и поставив свою красивую ножку ему на плечо.
Он знал, что нельзя её оставлять и знал, что не в силах будет её оставить. Так он стал мужем принцессы, родственником короля. Ничего не изменилось. Он всё так же хотел всем помочь. Так же искренне любили его взрослые. Чуть больше искреннего почтения читал он в их глазах. Так же по первому его зову бежали дети, чтобы исполнить, что он велел. Рано, как и прежде, вставал он и слышал сладкое пение сорокопутов и скворцов. Нравилось есть с женой из одной чаши , и она, как водится, затяжелела. Так же шли к нему люди за дивными шарами от самого его сердца. Он был молод и всё успевал. Только иногда под вечер голоса мальчишек казались ему отвратительным писком летучих мышей, да постаревший Оби приходил вечно некстати и неловко пытался прикоснуться к нему заскорузлыми старыми пальцами.
Сказано ему было (советчики нашлись), что слишком он мягок и добросердечен. Что пришла пора показать свою власть в полной мере. Стыдно ему стало своей слабости. Собрал он свои молодые силы и натянулся, как тетива . Стал держаться достойно, как истинный приближенный бога . Врассыпную разбежались мальчишки от его дома, когда он наконец разгневался и возвысил голос. Смешно и неловко пятясь, удалился Оби. Понял, наверное, что здесь точно нянька теперь ни к чему.
Он окунул руки в пёструю глиняную чашу. Какая ледяная вода! Откинулся на уютную спинку плетёного из травы кресла. Прохладными пальцами коснулся прикрытых век и висков. Подождал, пока виски приятно похолодеют, и громко сказал: «Да».
Тогда-то в первый раз и разбился его первый шар.
…Что-то противно давило под мышками. Ах, да, он так и уснул одетым в кресле. Спросонья неловко пригладил Сашкины кудри. Угомонился малец под его же сказку. Нужное, значит, творчество. Акакий Акакиевич усмехнулся. Только ник надо поприличнее, а то над именем обхохочутся. Он умылся. Привел себя в порядок. Пальцы увязли в галстуке - справился. Посмотрел на часы – уже не до завтрака. Жена выпростала из-под одеяла гладенькую свою, почти детскую пяточку. «Адаез», - улыбнулся он во весь рот. Чуть не чмокнул, но не стал тревожить, просто пяточку прикрыл – пусть себе спит.
На службу в офис бежал со всех ног – успел вовремя. « Планктон – это достаточно полезный организм, - уговаривал себя Башмачкин,- кормит океан». Работа под такие уговоры спорилась, покуда не вызвала его к себе одна рыба. Молодая, стройная, натянутая, как струна. Не угадали, не служебный роман. Вспомнилась ему африканская сказка…