9.
В полдень выписывался Костя. Он пришёл в палату, принаряженный, нафабренный, насыщая воздух вокруг себя мягким ароматом югославской туалетной воды «Атташе».
-Ну вот, старики! Гуд бай, как говорится. Кто куда, а я в сберкассу.
-Счастливо тебе!
-Счастливо и вам. Хорошие вы мужики, ничего не скажешь. А тебе, он подошёл к Сергею и крепко пожал ему руку.- Тебе спасибо особенное. Сам знаешь, за что...
-Брось.- засмеялся Зимин. -Нашёл, о чём вспоминать.
-Я серьёзно,- насупился Костя.- Если бы не ты, куда бы я сейчас двинул? Не знаю... А так – д о м о й иду! Заходи, когда выпишешься. Адрес знаешь.
-Зайду,- пообещал Зимин.- Только бы выписаться.
-А куда ты денешься? Всё твоё с тобой. И ты, Герман Максимович, и ты, Лясавый... Стойте!- Он бросился к тумбочке, достал оттуда пакет с продуктами и торопливо засунул его в тумбочку Сектанта.- Не побрезгуй, Прокоп. Чего добру пропадать.
-Дар искренний – дар Божий,- вдохновенно изрёк Лясавый. заинтересованно заглядывая в тумбочку.- Чего там у тебя?
-Колбаса, сметана, черешни свежие...
-Ооооо!- закатил очи долу Прокоп.- Благодарствуйте! Век помнить будем. Во славу Отца и Сына и Святаго Духа... аминь!
Он запустил руку в пакет, выхватил оттуда что-то съедобное и, дабы не смущать остальных, оставшихся без подаяния, со вздохом спрятался под одеяло.
-Ты знаешь,- заговорщицки склонился к уху Сергея Константин.- Обо всём этом надо писать! Жаль, мне не дано. А ты – попробуй.
-Попробую,- пообещал Зимин.- И о тебе, и о себе, и обо всех остальных...
-О нас не надо,- запротестовал Костя.- Что – мы? Ты о врачах напиши! Ведь какой роман получится! Чего-чего мы здесь не повидали.
-Да-а,- Зимин задумчиво потёр лоб.- Насмотрелись немало и пережили не меньше... Ну, бывай, друг! Татьяна-то пришла?
-А как же,- расцвёл шофёр.- Ждёт в парке. С цветами!
-Привет ей от меня передавай. И живите дружно. Ты особенно, не дури...
-Не буду,- пообещал Константин и широко раскрыл объятия, словно желая обнять одновременно всех присутствующих.- Выздоравливайте! И живите до-о-олго!
-Будь!
Костя стиснул ладони, взметнул их над головой в прощальном приветствии и на цыпочках, чтобы не потревожить спящего Доценко, вышел из палаты.
-Надо Ветрова попросить, чтобы к нам больше никого не подселяли,- сказал Григорьев.- А свободную койку женщинам отдать. Им ещё дежурить возле своего не одни сутки придётся. А без отдыха нельзя.
-Верно,- обрадовался Сергей.- Я сейчас схожу, переговорю...
-Спасибо вам.- растроганно сказала девушка.- Только не стоит хлопотать. Мы и так управимся... по очереди.
-Ну да.- хмыкнул художник.- Это вам сейчас так кажется. А ночь наступит, не больно-то на стуле рассидишься. Иди, иди, Серёжа, договаривайся. Вы не знаете. что такое – ночные бдения. А возле меня жена не раз сидела, намучалась не меньше меня.
-О чём разговор?- поддержал его Зимин.- Сказано – сделано.
Он вышел из палаты.
Возле сестринского поста никого не было. Но в конце коридора, возле тринадцатой палаты, царило оживление. Там стояло несколько ходячих больных, с жаром обсуждавших какую-то проблему. Чуть поодаль от них, возле окна, на больничном белом табурете сидела небрежно одетая старая женщина.
«В тринадцатой второй лежит... тяжёлый,- вспомнил Зимин.- А это, по-видимому, мать его...»
Он ещё не решил, что делать, как вдруг дверь тринадцатой распахнулась и оттуда выскочила растерянная сестра Мила. Больные, толкая друг друга, рванулись к дверям. Старая женщина вскочила и бросилась вслед за ними.
-Не входить!- тонким голосом закричала Мила.- Всем убраться отсюда! Вон! Немедленно!.. Серёжа,- попросила она, увидев Сергея.- Подержите старуху, а я сейчас...
Она всплеснула руками и, смешно, по-девчоночьи закидывая ноги в сторону, побежала в ординаторскую.
-Успокойтесь, мамаша, успокойтесь,- забормотал Зимин, беря женщину за плечи и уводя её от дверей палаты.- Ну, вы,- рявкнул он на неохотно разбредающихся больных.- Помогите же мне!
Двое мужчин подхватили старуху под руки, и повели к табуретке. Третий побежал за водой.
-Сынок мой... Сын это мой... Митенька- а!- вырывалась старуха.- Пустите меня к нему... Да пустите же!
-Не пускать!- тонко, совсем как Мила, крикнул Сергей.- Что это вам здесь? Кинотеатр?
Однако сам на цыпочках подошёл к распахнутой двери и заглянул внутрь.
Это была даже не палата, а бокс. В нём стояла всего одна кровать. И на этой кровати, широко разинув рот и раскрыв глаза, лежал худой, остролицый, веснущатый парень.
Жизнь медленно уходила из его глаз. Словно бы вода просачивалась сквозь мелкое-мелкое сито. И её оставалось всё меньше и меньше, как на дне прохудившегося старого ведра.
Это было так необычно и жутко, что Сергей застыл на месте, не в силах оторваться от лица умирающего.
«Вот как начинается смерть,- мелькнула мысль.- Вот так мы прощаемся с жизнью...»
Больной захрипел, задёргался, кровавая пена выступила у него на губа.
«Агония! Конец...»
-Ми-и-ила!- закричал Сергей.- Ми-и-ила-а!
Сестра уже бежала по коридору, спотыкаясь на своих нелепых платформах. За ней огромными прыжками нёсся взлохмаченный Ветров, а за ним спешили анестезиолог, Борис Леонтьевич, и ещё кто-то.
-Скорей!- крикнул Сергей.- Скорее же!
Старуха взвыла, стараясь вырваться из рук держащих её мужчин.
Ветров влетел в палату и бросился к Гвоздёву.
Мила подала ему шприц с какой-то жидкостью. Он торопливо опорожнил его в шланг капельницы и протянул руку за следующим.
Мила торопливо сменила иглу, разбила две ампулы и набрала в них лекарство.
Гвоздёв задыхался, хрипел. Однако постепенно глаза его вновь стали наливаться зелёной осмысленной влагой.
-Уф!- Ветров, отдуваясь, присел на стоящий возле кровати табурет.- Ещё бы чуть-чуть...
-Всё равно,- сказал анестезиолог, осматривая раненого.- Всё равно интоксикация нарастает. Сепсис!
-Сепсис,- глухо, как эхо, откликнулся Борис Леонтьевич.- Но мы сделали всё... всё, что вообще в человеческих силах!
-Что случилось?- спросил неожиданно появившийся профессор Бойцов, сопровождаемый Батуриным.
-Агония,- вздохнул анестезиолог.- Сепсис... да и внутренности все искорёжены. Странно пуля прошла. Так что, долго не протянет.
-Помолчи,- оборвал его Ветров и поднял измученное лицо навстречу вошедшим.- Да каких пор мы будем бессильны, профессор? Мы, наследники Гиппократа, дававшие клятву...
-Что поделаешь,- развёл руками Бойцов.- Ему не помог бы и сам Вишневский. Люди – не боги.- Он наклонился над раненым, оттянул ему веки, потрогал пульс, и снова вздохнул:- К сожалению, не боги!
Часа через два протяжный женский вой огласил коридор отделения.
Больные, все, кто мог, несмотря на «мёртвый час», выскочили из палат.
Валя и две санитарки из первой хирургии выносили из бокса накрытое одеялом тело умершего.
А за ними, обрывая на себе волосы и царапая руками ввалившиеся, морщинистые щёки, брела, раскачиваясь из стороны в сторону, с полоумными белыми глазами остролицая старуха, причитая и воя на одной страшной, низкой трагической ноте:
-Сы-ы-ынок.... сы-ы-ыночек мо-ой... Ми-и-итенька-а... Кровинушка-а-а-а Ааааа!..