Я, как рассказ свой закончил, ещё чайку в стакан налил. А то горло что-то пересохло. Семён взглянул украдкой, хмыкнул и спросил: «А ты, случаем, не вологодский?» Я говорю: «Да нет! Архангельский я». А он: «Может, родня в Вологде?» Я ему: «Ну, может и родня. Чего вдруг спрашиваешь?» Семён покряхтел, как старик, затем усы лапой вверх подправил и сказал: «Я так и знал. Всяк, кто в Вологде побывал хоть раз, вологодского водохлёба признает, будь тот хоть холмогорский, хоть петрозаводский. – Потом Семён почесал за ухом и продолжил: – Мда…Вот и мне в Вологде пришлось пообжиться.
После Ярославля я ведь всё лето без остановки шёл. Ну, в Кукобой разве что на денёк заглянул. А так я шёл, шёл и до новой зимы дошёл. Куда ни взгляни, всюду снег. А у самого уже и лапы замёрзли, и усы инеем покрылись, и в животе пусто. Только зима – это полбеды. Я до Вологды дошёл, а там к тому времени не беда, а целая катастрофия приключилась!
Все вологодские коты, достигшие совершеннолетия, были призваны для несения службы в Государственный Эрмитаж. У Вологды с Санкт-Петербургом ещё с царских времён на этот счёт – контракт. Вот и вышло, что кошки по домам сидели да малых котят воспитывали, а тех котов, что остались, распределили по местным музеям. Стало быть, оттого, что кота в Вологде стало днём с огнём не сыскать, мыши почувствовали себя вольготно. А кое-где и вовсе распоясались. Так они в городе чуть всё вологодское кружево не извели. Сплошной урон и ущерб от этих серых обитателей.
Началось всё с того, что один любопытный мышонок облюбовал фабрику «Снежинка». Тепло, просторно, да ещё ароматы вскружили прохвосту голову. Рядом трава и свобода. И так мышонку понравилась эта фабрика, что тот, не будь дураком, привёл всю свою семью. Да не просто братьев и сестёр, а всех. Всех до самого седьмого колена. Бабушки, двоюродные сёстры, свояки, троюродные дяди и прапрадедушки. Всех не перечислить и не сосчитать.
И вот обжилось это серое полчище. Днём кружевниц пугают да кружева грызут. А по ночам инвентарь портят да коклюшками брякают, зубы о них точат. За неделю бесчинства фабрика чуть не обанкротилась. Мыши ущерб нанесли в сто тысяч рублей. Так бы и жили они, пока фабрику не разорили. Только на их беду я неподалёку проходил.
И попросили меня горожане: «Останься, Семён, не бросай в беде». Не приказали, не хитростью заманили, а добрым словом. А ласковое слово, оно ведь и кошке приятно. Вот и остался я на зиму. Мышам отпор дал. Кого изловил, а кто сам сбежал.
Кружевницы повеселели. Знай себе, кружева плетут да песни поют. Тем временем дела у фабрики в гору пошли. Кружева даже за границей покупать стали. А мне во всём уважение, почёт и ласка. Директор фабрики даже указ издал: «Кота Семёна во все помещения впускать. Вологодским молоком да сметаной потчевать. За каждую пойманную мышь поощрять надбавкой к довольствию». Так я и жил до поры.
А весной из Эрмитажа коты возвращаться начали, кто на побывку, а кто насовсем. Мыши тогда и вовсе угомонились, по подвалам и норам попрятались. Стало быть, и мне там делать было больше нечего.
Провожали меня всем коллективом. За зиму кружевницы привязались ко мне, привыкли очень, оттого при расставании и слёз сдержать не могли. Мне тоже с ними хорошо было, но меня ведь хозяева в Мурманске ждут. Как же они без меня? Пропадут совсем. А директор фабрики на прощание мне бочонок вологодского масла пожаловал. Так я это масло долго ел и Вологду добрым словом вспоминал».