назад, Глава 21. Плен и гибель. Что такое Стреластр: http://www.proza.ru/2017/08/28/134
Но в гроте этого не знали и думали, что после такого страшного грохота всё сгорело
и ничего не осталось на Земле. Что их грот, быть может, единственное, что уцелело
на свете. Они прислушивались и прислушивались, но всё тихо было снаружи.
– Мама, – спросил Муми-тролль, – теперь всё?
– Всё, маленький мой Муми-сын, – ответила мама, – Теперь всё хорошо, а сейчас
надо спать. Не плачь, Снифф, опасность миновала.
Туве Янссон, «Муми-тролль и комета»
Красомаха стояла на краю стены, и ветер трепал космы её шерсти. Утро выдалось пасмурным и ветреным, и самый, кажется, воздух был пронизан тревогой.
Она обернулась к Бобрисэю, и вид её был страшен; красные глаза, в которые невозможно смотреть... Бобрисэй и не пытался. Он рассматривал брусчатку перед своими лапами. Когда-то здесь ходили лапы бобританских малышей, они смотрели на звёзды, плавали в горном озере, быть может, учились летать с этой кручи...
Красомаха насмешливо скривила пасть и показала лапой за спину Бобрисэю:
– Смотри!
Он не смог не обернуться.
Подвешенный за лапы, на каком-то крюке, далеко выходящем из башенной стены, болтался Непогод. Порывы ветра трепали его, и под облезлой шкурой видны были все рёбра. Лицо его, как и у всякого близорукого человека, простите, клисса, когда он вдруг лишится очков, было растерянным и беззащитным.
– Вы... – начал говорить Бобрисэй, но его оборвал крик:
– Молчать! – и челюсти его свело неразжимаемой хваткой.
Она правильно поняла, что он хотел ей сказать.
– Что? Не страшно? – брызги жёлтой слюны вылетали у неё из пасти.
Бобрисэй снова смотрел в брусчатку. Когда-то по ней...
– Что ж, – сказала она. – Не хочешь хорошей жизни – будет тебе плохая... Но и плохой я тебе не дам вволю. Лишь столько...
Она не закончила фразы. Но она и не могла сказать этого точно – и никто не знал, сколько могут продлиться страдания жертвы, поедаемой каменной ивой.
Огромный ушронк спустился к ней с башни с плетёным сиденьем, подвешенным к жерди, она без слов села в него, и он понёс её вниз, вниз... туда, куда ниспадал поток, вытекавший из озера. Ну, а кловы с Бобрисэем двинулись пешком. А впрочем, здесь было и недалеко.
Они пришли довольно скоро. Дороги Бобриан не успел заметить – его то и дело толкали в спину, и ему приходилось постоянно смотреть под ноги, чтобы не ковырнуться в землю носом.
– Добро пожаловать в Замок Ив... – издевательски вкрадчиво произнесла Красомаха.
Она стояла в воротах небольшого по ширине, но высокостенного замка.
Бобрисэй шагнул вперёд, к воротам, едва не упав на колени от очередного толчка. И тут же на него со стены вылился котёл кипятка.
Кричать он не мог...
– Это наше сладкое приветствие дорогим гостям... – всё так же сладко говорила Красомаха. – Что же, прошу вас дальше...
Она стояла чуть сбоку от ворот, а его толкнули посередине. С обеих сторон его ударили качнувшиеся от привратных колонн мешки с песком, под ним внезапно открылся люк, и бобрёнок свалился в какую-то яму, по шею в холодную жижу с таким неистовым смрадом, что он, не могущи ни крикнуть, ни сказать «фу!», мычал, как бессловесная корова, когда её стегает бичом пьяный пастух.
Его достали оттуда, зацепив крюком за колодку на лапах.
– Ой, – манерно протянула Красомаха. – Его надо помыть, а то он плохо пахнет...
Опять котёл кипятка.
Бобрисэй упал.
– Эй-эй! – прикрикнула на него Красомаха. – Без фокусов! А то...
Сцепив оставшиеся зубы, он поднялся. Дыхание его прерывалось.
– Ну, теперь пойдёмте, я покажу вам, как проводят здесь время наши гости... – она опять перешла на интонацию гнилой карамели.
И они пошли вдоль стены внутри крепости. Перед ним открывали двери в камеры, где в разных страданиях умирали её жертвы. У Бобрисэя от ужаса шерсть на загривке становилась дыбом, а она, видя это, ликовала.
– Ну как, неужели тебе ещё не страшно? – насмешливо говорила она, и тут впервые слышалось в её тоне какое-то беспокойство. – Подумай...
Они прошли ещё несколько камер. Никто из заключённых там уже не кричал.
– А вот здесь сидел твой несчастный Непогод, – показала она ему одну из камер, пол которой был усеян тончайшими иглами, а из потолка торчало одно кольцо. – Он здесь занимался гимнастикой... хе-хе... И довольно быстро тогда сообразил, что к чему... но теперь, видно, придётся вернуться ему к интенсивной терапии, а то совсем, бедняк, разболтался... на крюке возле башни... – и она засмеялась хриплым, переходящим в вой смехом.
Наконец они вышли на открытый балкон большого размера, на котором беспорядочно были расставлены цилиндрические камни. Внизу под ними шумел поток Звёздной реки, чуть дальше он впадал в широкое русло Водопадной, текшей в дальнее море, той, что наверху именовалась Бобривер...
Бобрисэй невольно поднял глаза туда, где...
Красомаха ударила его по лицу лапой. Он успел закрыть глаза, а иначе остался бы без них. По щекам его побежали тёплые солоноватые струйки...
– А вот здесь будешь ты... – галантно показала она ему балкон. – Выбирай, какой камень тебе нравится больше... Впрочем, ивы это сделают и без тебя.
Сама она и никто из кловов на балкон не вступали. А он сейчас стоял на его краю. Балкон окружали ивы, плети которых свешивались внутрь него. И теперь они, почувствовав вблизи тепло жертвы, трепетали, протягивая к нему свои листья и побеги, на которых открывалось и закрывалось множество мелких устьиц, словно стая мальков рыб дышала, захватывая ртом водяной воздух.
Глаза у Бобрисэя от ужаса стали синими.
– Ну... Что ты решил? – спросила Красомаха, стоя за его плечом.
Говорила она, нагнувшись к нему, но Бобрисэй уже натерпелся всякого смрада, так что даже не покривился от её дыханья.
– Говори! – приказала она, и его челюсти стали свободны.
Он медленно повернулся к ней. Потом, глянув на ту камеру, где когда-то сидел Непогод, сказал только:
– Нет.
Но отвернуться он не успел. Кловы держали его за лапы, а Красомаха клещами из живой каменной ивы выламывала ему второй боевой резец. Опять зуб увяз в каменном клею и раздался хруст.
– Всё! – торжествующе крикнула Красомаха. – Теперь для тебя кончилось время!
Его швырнули на балкон, где его уже встречали жаждущие его ивовые плети.
Решётку за ним даже и закрывать не стали.
Через несколько минут он уже был оплетён ветвями у одного из камней, ставшего для него с этих пор жилищем...
А в это время клисс по имени Жуль пробирался вдоль Водопадной реки по лесу. То и дело он поднимал нос кверху, ощупывая ветер – нет ли ещё следов? Потом пригибался к земле, ища заметную ему одному строчку. Он торопился, пока ещё не пошёл дождь. Тучи, всё сгущавшиеся над лесом, оставляли ему всё меньше шансов, но он всё шёл и шёл, всё искал и искал.
Но дождь наконец пошёл, холодный, сильный и долгий, как это бывает, когда наступает осень.
Жуль быстро промок до костей и теперь мелко дрожал, перебегая от куста к кусту. Наконец он махнул на всё это лапой и пошёл прямо под дождём. Теперь след уже совсем невозможно было учуять, даже Жулю. Он шёл, полагаясь, наверное, на удачу. Да ещё... на кого он мог полагаться?
От реки, как только пошёл дождь, сразу ставшей бурной, летели брызги. Обточенные волнами подводные окончания скал и прибрежные валуны, как тюлени или дельфины, ныряли в бурлящих и пенящихся потоках, и тёмные спины их лоснились в блёклом надречном свете.
Жуль опять остановился, подняв нос. И что он мог учуять среди такого скопления воды? Вода с неба, вода под ногами, вода сбоку, вода из глаз... Он вдруг кинулся нестись по берегу вперёд, против течения. У одного из порогов... Да! Он заметил.
...Они утопили все свои рюкзаки и все вещи, несмотря на такой, казалось бы, прочный плотик из надувных матрасов и подушек. Всему причиной был этот нескончаемый, сбивающий с ног и с толку ливень, вспенивший реку, как мутовка – смородиновый сок, когда мама делает желе.
– Ну и что будем делать? – хмуро вякнул Бобруальд, с трудом влезая на покатую спину одного из порожных валунов.
Бобреус молчал, держась в воде за тот же камень. Наконец вынырнул Боброломей.
– Ну и ну! – бросил он, помотав головой и хлопнув своими большеватыми для бобра ушами. – Здесь глубина не меньше тридцати метров! Я дна даже не увидел – не то что достать...
И тут они увидели клисса.
То есть, конечно, они ещё не знали, что это клисс, а может быть, не знали, что такое существо здесь называется клиссом.
– Пап, кто это? – настороженно спросил Бобруальд, показывая на приближающееся к ним по берегу мокрое рыжее существо.
Но он совсем не испугался и оставался сидеть на камне.
– Я не знаю... – неуверенно протянул папа. – Такие у нас не водились... Разве что там, откуда мы были родом... ну, где живут Бобриани – помните, я плавал туда один раз? Там... кажется, я видел там кого-то такого...
– И что? – опять спросил Бобруальд.
Папа ответил уже совсем неохотно:
– Ну, там считали, что это кто-то не очень хороший...
– Тогда поплыли отсюда, – сказал Бобруальд и сполз с камня в воду.
А Жуль тем временем уже подошёл к их порогу.
– А я думаю, надо взять его в плен, чтобы он нам показал дорогу, – решительно и негромко заявил Боброломей.
Он всё-таки был очень спортивный парень.
– Стоприте жалапуста... – промямлил клисс, перебирая лапами и переминаясь на месте.
Казалось, что он готов умчаться назад в лес.
– Ч-чё-о? – возмущённо возгласил Боброломей, направляясь к берегу. – Чё ты сказал?
Клисс отскочил метра на два назад и попробовал ещё раз:
– Зовя менют Жуль... Ха йотел чам вомопь...
– Слушай, друг, – грубо и решительно заявил Боброломей, вылезая на берег и засучивая несуществующие рукава. – Ты по-человечески объясняться-то умеешь? А то я...
– Нет, – с испугу сказал клисс, приседая на месте и прядая ушами.
Тут уже на берег выбрался папа и, отодвинув Боброломея в сторону, подошёл к растерянному рыжему доходяге. Клисс действительно выглядел совершенно измотанным. Папа протянул ему лапу.
– Бобреус Бобриан, – представился он.
Клисс нерешительно протянул свою.
– Жуль... клисс... – осторожно вымолвил он, ещё не зная, что будет дальше.
Они пожали друг другу лапы и сели под дождём.
– Мы утопили всю свою поклажу, – сказал папа. – Мы ищем нашего... Бобрисэя...
Клисс изо всех сил вслушивался в говоримое, заметно напрягаясь, чтобы понять. Услышав слово «Бобрисэя», он кивнул головой и показал куда-то лапой.
– Т... там, – сказал он, страшно довольный, что у него получилось.
Бобруальд тоже выбрался из воды и выглядывал сейчас из-за папиной спины.
Поняв, что Жуль что-то знает о Бобрисэе, Бобрианы окружили клисса кольцом, с надеждой глядя ему в лицо:
– Ну... Как... где он? Что с ним?
– Сей... час... ска... жу... – клисс говорил очень осторожно, чтобы не ошибиться. Он был очень доволен, что оказался нужным. К тому же он был ещё и очень умным, хотя и, как вы поняли, не сильным.
– Нужно... отойти... в лес... – говорил он, показывая лапой вверх, на открытый воздух.
Они вспомнили птицу и согласно закивали головами, торопливо затопав вслед за повернувшимся клиссом. Когда они зашли в непроницаемую чащу, которую, тем не менее, прекрасно проницал такой же сильный дождь, клисс остановился. Они опять сели, и он стал рассказывать. Они уже не обращали внимания на то, что были мокры до костей, даже больше – до самого сердца. Лес и самое небо, казалось, плакали над ними.
...Клисс рассказывал уже довольно долго, но сказал-то – всего ничего. Это было всё равно, что слушать заику, и Боброломей стал терять терпение.
– Слушайте, может, мы наконец-то пойдём уже куда-нибудь, а?
– Подожди, – остановил его отец, отвечая ему древней бобрианской поговоркой. – Не зная брода, не суйся на сушу... Нужно понять...
Но Боброломей не хотел ни ждать, ни понимать, а тут ещё его ни с того ни с сего поддержал Бобруальд, а клисс почему-то не воспротивился, и Бобреус, не успев до конца разобраться в тёмнодолинской ситуации и сообразить, как же действовать, досадливо морщась, поплёлся за молодыми и решительными.
И клисс повёл их к Замку Ив...
Они держались берега реки, вместе с тем продолжая идти внутри непроницаемой чащи. А Жуль, пока они шли, продолжал говорить и рассказывать:
– Я понял... что рано или поздно... Бобритания (это слово он сказал так тихо, что они едва услышали) вернётся... И я решил... что мне нужно помочь... а то я... – и он покраснел так, что это было заметно даже сквозь его рыжую шубку. Впрочем, сейчас она вся слиплась от воды и представляла собой жалкое зрелище.
– Вы очень... правильно шли... Вы петляли, и... вас никак не могли засечь... Тогда-то я и подумал... – он опять покраснел. – Так вот... Когда вы... разожгли костёр... это тоже... было очень... правильно... И правильно также то... что он горел недолго... Вы испугали... клиссов (тут он потупился, ведь он всё-таки тоже был клисс и тоже...) и одновременно... они не успели... точно определить... где вы. Хорошо... что вы ходили... к Плато ежей... О нём думают... что там уже никого нет... Но главное то... – тут он на секунду остановился и повернулся к ним, – что вы всё ещё принадлежите... к Верхнему миру... и ваши следы для нас... какие-то смутные... расплывчатые, ускользающие... даже неуловимые.
Они всё шли, и клисс уже ничего не говорил, потому что они уже были близко.
– Всё, – наконец шепнул он, и они остановились. – Смотрите... – он осторожно раздвинул ветви чернокустья.
И они увидели замок Ив... Не сговариваясь, они вздрогнули, и физиономии их стали сумрачными, как этот дождь, которого хватило бы и на неделю.
– Нужно ждать, – объяснял Жуль, – потому что внутрь мы не проникнем... Их слишком много... А потом, ивы... если они живые, ...то против них даже ваши алмазы...
Они молчали, хмуро глядя на крепость.
– Его выведут казнить, – еле слышно продолжал клисс, – ветви ив, которыми... он притянут к камню, ...будут отсечены от корня, ...и вот тут наш шанс...
Боброломей уже хотел возмутиться, но Жуль грустно и решительно положил ему на плечо лапу:
– Тише, молодой человек... К сожалению... Такова реальность. Надо ждать. А пока...
И он стал объяснять, каковы существуют пути отхода.
– А уходить будет нужно... Мы не сильнее их... Назад всё будет быстрее... Вот, смотрите... Эта ложбина... Потом подъём, там камни, потом... Когда вы шли сюда, всё-таки лес вас путал... Он же тоже...
Он не сказал: «Живой», но они поняли это и опять одновременно вздрогнули, оглядываясь и втягивая головы в плечи.
– Не бойтесь... – сказал на это клисс, деликатно не допустив улыбки, – он не преступает пределов... Он всё-таки лес и остаётся им... Смотрите-ка! – вдруг сообразил Жуль. – Я уже совсем хорошо говорю по... по-вашему...
Окончание фразы было таким грустным, что они торопливо ему сказали:
– Ну что ты, Жуль, ты – наш... Мы теперь знаем тебя...
Он заулыбался, довольный и милый.
...А они всё сидели под кустом за большим камнем и всё говорили и говорили без слов, а непрекращающийся печальный дождь сокрывал для тёмной охрани их запахи и звуки...
– А фамилии у тебя, что, нет?..
– Нет, – вздохнул клисс. – Тут у нас нет фамилий...
– Тогда – хочешь? – мы скажем тебе фамилию? – конечно, это придумал Боброломей.
Жуль с готовностью и обрадованно кивнул.
– Давай, ты будешь зваться Верный? Послушай: «Верный Жуль...»
Нет, вы не думайте, Боброломей не шутил. По крайней мере, мне кажется, что это так.
– Смешно, – сказал Жуль. – Но мне нравится. – Он действительно уже совсем хорошо говорил по-верхнебобровски.
...А дождь всё шёл.
Дождь плясал на каменной мостовой крепостного двора, соскакивал по черепичной замковой крыше, окутывал флюгера своими волнами, взметал с земли песок и жидкую глину; он словно растворял в себе все предметы, создавая между собой и всем остальным как нечто среднее – водяное кружево.
Его шум и шелест не прекращался, словно дальнее море поднялось в воздух, а все существа и предметы Тёмного леса стали жителями его глубин.
Незаметно наступил вечер. Хотя вообще-то настроение у погоды было такое, что словно бы вечер присутствовал здесь с самого утра и теперь только вдруг решил признаться, что он – вечер. Можно сказать, что этот день с самого начала был вечером.
Когда полумрак из серого стал делаться синим, переходя затем в фиолетовый, Красомаха вышла пройтись. Четверо кловов окружали её. Один нёс плетёное кресло (не затем, чтобы ей садиться, потому что в такую погоду даже лягушки не будут сидеть на улице, а просто так было заведено). Другой держал над ней большой зонт с бамбуковой ручкой. Третий нёс котелок с дымящимся мясом. А последний – набор мучилищных инструментов... Видимо, это была обычная для неё прогулка.
Каждый вечер она развлекалась, смотря на страдания и слушая крики мучимых, потому что оплетаемые всегда страшно кричали. Но это было ещё не всё. Ива, медленно питаясь их соками, отравляла их своими ядами, и они изменялись и погибали уже совсем не теми, какими были. Они уже не могли к тому времени ни говорить, ни понимать, у них просто не было лица. Эти яды достигали до самой глубины сердца...
Красомаха и сопровождавшие её кловы остановились у балкона, где беспорядочно стояли камни, к одному из которых был притянут ивами Бобрисэй. Но тут уже не было криков – только слабые стоны. А может, это только дождь... По ветвям, оплетшим Бобрисэя, прокатывались какие-то волны, словно глотки. Голова его бессильно упала на грудь, он закрыл глаза.
– Стоп! – скомандовала Красомаха. – Мне надо, чтобы завтра он был жив.
Кловы принесли секаторы с длинными ручками и, отсекши оплетшие Бобрисэя плети от ветвей, тут же длинным рычагом-крюком втащили камень внутрь замкового двора. Во время всей процедуры ни один из них не ступил на этот балкон...
Бобрисэй снова поднял голову. Он пристально смотрел куда-то вперёд и вверх, даже прищурился. Потом его глаза раскрылись широко, как небо. Он висел на камне и словно бы видел кого-то.
Красомаха даже обернулась посмотреть.
Бобрисэй слабо усмехнулся и сказал... Он мог говорить!
– Ты... не можешь видеть его... Человек Выш...
Он не успел договорить. На него обрушилась буря.
Красомаха, услышав его слова, сделалась зелёно-бурого цвета, пасть и глаза её разверзлись, словно она сейчас лопнет... Она завизжала и бросилась избивать висящего. Кловы стояли рядом, и один из них старательно держал над ней зонт.
Бобрисэй потерял сознание.
Красомаха остановилась и отступила назад, тяжело дыша.
– Завтра казнь!.. – бросила она кловам и, резко повернувшись, пошла в свою башню. Кловы покорно потопали за ней.
Вечер склонил голову свою к ночи. Дождь лил не переставая...
– Хорошо, что дождь... – прошептал Жуль, выглядывая из-за камня.
– П-п-почему эт-т-то? – буркнул Бобруальд. Все запасы внутреннего тепла истощились, а подкрепить их было нечем.
– Луны и звёзд не видно... – объяснил Жуль. – Нам нужно будет кое-что приготовить, и хорошо, что нас не будет видно.
– Что нужно делать? – охрипшим, но крепким голосом спросил папа, выбираясь из небольшого дырявого шалашика. Они соорудили его из рядом стоящего чернокустья.
Боброломей и Бобруальд сидели в шалаше, прижавшись друг к другу и будучи не в силах двинуться.
– Пойдём, – шепнул клисс. – Несмотря на темноту, действовать нужно очень тихо и осторожно...
Жуль давно знал, где место казни.
Это был каменистый мыс, глубоко выдававшийся в русло реки. На нём был установлен каменный же изогнутый столб, далеко нависавший над рекой. На него-то и подвешивался камень с жертвой...
– Нужно сделать так, чтобы завтра им было здесь скользко... – прошептал Жуль, когда они добрались до места. – Но это должно быть сделано так, чтобы они ничего не заподозрили и не отложили казнь. Тогда они расчистят берег и установят на ночь охрану, а это... – он не договорил, но и так было всё ясно.
И они стали таскать туда грязь.
...Дождь был и наутро, только уже гораздо слабее.
Только-только показался серый рассвет, как врата замка Ив отворились, и оттуда вышла мрачная процессия.
Шесть голов кловов тащили камень с Бобрисэем. Ещё двое сопровождали Красомаху, идя по бокам. Один нёс зонт, другой – плетёное кресло. В мрачном молчании дошли они до берега реки. Впрочем, идти было не очень далеко. Когда они заносили камень на мыс, двое из кловов поскользнулись и едва не упали. Красомаха нахмурилась, но ничего не сказала.
Камень теперь стоял возле изогнутого столпа.
– Мне нужно, чтобы он пришёл в себя, – сказала Красомаха. – Он должен видеть, что он умирает!.. Он должен видеть, как он умирает!.. Он должен видеть, что он побеждён! – глаза её горели холодным блеском.
Такие-то вот походы именовались у неё «развлечением»...
Один из тащивших камень кловов снял с плеча какой-то кувшин на ремне и, открыв крышку, понюхал. Его скривило так, что он едва мог сплюнуть. Но не издал ни звука. Вот это он поднёс Бобрисэю под нос.
Бобриан застонал и отвернулся. Кувшин убрали. Он открыл глаза... Взгляд его был мутным. Помнил ли он, кто он?
– Бедный мальчик... – прошептал папа. Они сидели в кустах совсем близко. Братья беззвучно плакали, сжимая кулаки. – Я умру, но не позволю...
– Я пойду первым, – прошептал Жуль. – Так будет лучше... Я придумал одну сценку... Попробую их отвлечь, всё-таки я здесь местный...
– Хорошо, – сказала Красомаха. – Начинайте!..
Кловы подошли к камню, собираясь его поднять на крюк над рекой, а их предводительница, скрежеща когтями, взывала:
– Он должен стать частью, землёй, удобрением Тёмной долины!.. Это должна быть жертва!.. Это...
Из кустов с воплями выскочил клисс и, словно не успев затормозить, слетел в воду возле самого места казни.
– Ой! Братцы, помогите! – завопил он, пытаясь выбраться и хватаясь за лапы стоящих рядом кловов.
– А что? – засмеялась Красомаха. – Пусть Докрокил разомнётся...
И кловы стали сталкивать пытавшегося выбраться на скользкий берег клисса назад в воду. Они стояли теперь на сооружённой ночью глиняной насыпи...
Вода реки, теперь уже несколько успокоившаяся – дождь стал слабее – внезапно возмутилась. Из глубины поднималось что-то огромное.
Клисс заверещал, отчаянно пытаясь выбраться, а кловы, смеясь, толкали его назад. Но взгляд его был устремлён... Красомаха, словно что-то почувствовав, резко отступила назад... Когда уже над водой показался гребень, маленький и облезлый клисс по имени Верный Жуль отчаянно крикнул:
– Человек! Помоги мне!!! – и, схватив за лапы двух кловов, стянул их в воду. Он не нашёлся, как лучше сказать о Нём... Крикнул так, как говорили о Нём тайком в углах Тёмной долины.
А зверь, бывший ужасом всех тёмнодолинцев, ужас, которого называли здесь Быра Страшная Докрокил, бросился на Жуля и кловов, боровшихся в воде.
Вода реки изменила свой цвет...
Бобрианы, сидя в кустах, беззвучно плакали, сжимая кулаки и зубы.
– Вперёд! – сказал наконец отец.
И тогда Бобрианы бросились сзади на ошарашенно смотревших на водяное сражение кловов.
Ещё двое из них слетели в воду и исчезли в волнах.
– Назад! От реки! – крикнула Красомаха, и оставшиеся целыми кловы отскочили назад.
Их было четверо кловов и Красомаха против троих Бобрианов, измученных холодом, дождём, бессонной ночью и голодом.
Бобрианы быстро заняли позицию на перешейке. Так у них были хоть какие-то шансы.
– Папа... – прошептал Бобрисэй.
– Да, сынок. Да, я здесь, – ответил отец не оборачиваясь.
Красомаха ждала, видимо не зная, как поступить: звать подкрепление или атаковать сейчас. Кловы мрачно стояли вокруг, закрывая выход. Несколько минут – а может, и целая вечность – прошли в страшном и бездвижном молчании.
Впрочем, не совсем в бездвижном. Тем временем Боброломей пытался перегрызть ивовые ветви. Но они ведь уже стали камнем...
– Взять! – кратко скомандовала Красомаха. Она наконец решила.
Но не тут-то было! Видимо, кловы ещё не знали, кто такой Бобреус Бобриан. Один сразу остался без лапы, а второй, слетев в воду, тут же исчез в волнах. Над поверхностью реки медленно проплыл бугристый гребень...
Но, конечно, силы Бобрианские не безграничны – и Бобреус тоже был ранен, так что едва стоял на лапах. Перешеек был узким, и сражаться вдвоём здесь было трудно.
Тогда вперёд вышел Бобруальд. Отец сел на землю, прислонившись к каменному столпу.
Боброломей же лихорадочно работал алмазными зубами, не продвинувшись и на сантиметр. Однако немного он всё-таки продвигался.
Кловы бросились опять, и даже тот, что остался без лапы, словно не чувствовал боли.
Но маленький толстый Бобруальд оказался очень ловким и, хотя получил несколько ран, заставил их отступить.
А Боброломей осилил-таки одну каменноивовую жилу!
– Бобрисэй... – прошептал он, на секунду оторвавшись, чтобы схватить воздуха. Он не хотел, чтобы «эти» слышали. – Прости меня...
– Боброломей... – едва шевеля губами, улыбнулся Бобрисэй. – Как же я соскучился!..
И стало ясно, что все они всегда его любили, только было нужно на время... Ведь Добрибор сказал...
Обрадованный Боброломей с удвоенной силой набросился на каменные узы. А Бобруальд свалил однолапого в реку! Однако сам он уже не мог шевелить левой лапой, и шея у него была вся... Но двое кловов отступили. За подкреплением у них идти уже было некому, и это становилось делом принципа.
А Красомаха сидела и сидела в кресле под зонтиком, всё более хмуро наблюдая за неудающейся атакой. «Развлечения» не получалось.
И тут случилось нечто такое, что, хотя и по разным причинам, заставило ахнуть всех.
Пытаясь перекинуть каменную петлю затяжки через камень, Боброломей неожиданно для себя сдвинул его с места... Оказывается, он стоял непрочно! Какие-то мелкие камешки попали под него...
Боброломей закричал.
И смертный камень, который невозможно было удержать никакими силами, покачнулся и рухнул в воду.
– Папа... я уронил его... – с ужасом прошептал лишившийся голоса Боброломей.
Но слышал ли его отец?
дальше, Глава 23. Идём за ним: http://www.proza.ru/2017/08/30/208