Продолжение.
Начало: главы: 1,2,3,4,5,6
Глава седьмая
Славное лето 17-го года стояло на дворе. Сады отцвели буйно, уродила вишня, наливалось и поспевало все остальное. Благодать и спокойствие природы навевали приятные мысли, хотелось верить только в хорошее.
И судьба не обделяла радостными вестями Мацкевичей, проводивших лето в дешевенькой тесной квартирке на дальней окраине разросшегося в последние годы Житомира.
Женю, например, по ходатайству совета курсантов к обновленной администрации Морского училища, восстановили на учебу, т.е. на последний четвертый курс, с которого он был отчислен. Что ж, возможно, новые веяния станут попутными в судьбе их сына и офицерский чин он все-таки получит.
Витя разыскал на фронте Павлика и буквально на руках вынес с завшивленного окопа в тифозной горячке. Он выходил брата, под страхом трибунала скрывал больного на частной квартире, потому что в переполненном прифронтовом инфекционном госпитале Павлик просто не выжил бы. Затем, используя свои интендантские связи, оформил перевод брата в свой полк на должность кладовщика мануфактурных складов и по выздоровлении отправил в Киев, заведовать этими самыми складами. Туда же Витя перевез и свою семью. Владимир Матвеевич оценил преданность сына кровным узам и его заботу о младшем брате, написал благодарственное письмо, в котором просил навсегда позабыть о семилетней размолвке.
В Каменец-Подольске находилась сейчас Юля. Она отпросилась погостить у родственников, там подросли две кузины. Двоюродные сестры были несколько старше ее по возрасту. Однако рослая цветущая Юля, которой шел девятнадцатый год, ни в чем не уступала им и даже иногда «задавала тон», особенно в декламации авангардных поэзий и чтении модных романов. Так вот, погостив с неделю, она стала посещать литературные курсы какого-то Гроссмана. У Владимира Матвеевича только иронично поползли брови кверху, когда он проведал об этом. «Хм, литература… Знаем мы эти курсы: то Маркс, то Гроссман, – все одним мирром мазаны. Хорошо хоть не маркиз де Сад или какой-нибудь Захер-Мазох…»
Умудренный житейским опытом, отец семейства почему-то начисто выпустил из вида одну деталь: приграничный с воюющей Австро-Венгрией городишко был буквально напичкан растущими как на дрожжах заводишками и мастерскими, а с ними вместе и очень продвинутым в революционном смысле рабочим людом, уже показавшим себя однажды… Тем не менее, в провинции, где прошло золотое детство юных Мацкевичей, Юля чувствовала себя прекрасно и писала домой ласковые, полные восторженных впечатлений письма, на время усыпившие бдительность родителя.
Очень скучала по любимой сестре Лена, но и здесь судьба смягчила глумливую гримасу. На лето к родителям в загородную идиллию привезла своих деток Лиза. Детки были славными, Леночка обожала племянников и с удовольствием с ними возилась.
Сама же Елизавета на летний сезон сделалась примадонной народного театра (что, конечно, хранилось от отца в строжайшей секретности) и дебютировала с большим успехом на подольских подмостках. Владимир Матвеевич был, между тем, в курсе, но смиренно закрыл глаза: для принятия кардинальных мер у дочери имелся муж.
Этот же несчастный, в свою очередь, невероятно удивил всех близких. Поверг, можно сказать, в шок. Весной, с помощью Лизы, написавшей ему курсовые работы и диплом, Фима Миховский наконец-то защитился и был распределен по назначению в Тульскую губернию. Ехать туда не захотел, разумеется, а вместо этого… обретался в Почаевской Лавре. Вечный студент решил не изменять своему правилу и сделался на ближайшие годы смиренным семинаристом.
«Эхе-хе! – ухмылялся в седеющие усы благодушно настроенный Владимир Матвеевич, «подлечивая» зуб заветной рюмочкой из буфета. – Хороша же семейка! Прощелыга поп и попадья-актриска. Охо-хо!» Честно говоря, он оставил надежду когда-нибудь уразуметь поступки своих деточек и удовлетворялся тем, что все они были, Слава Богу, здоровы.
Письмо от Мани пришло в канун Ивана-Купала. Едва ли ни все горожане отдыхали в тот день на природе. Мацкевичи тоже не удержались и устроили семейную прогулку в ближний лесок. Резвые игры милых внучат напомнили им былые славные вылазки. Уставшие, но довольные проведенным днем, возвращались они домой и, обнаружив в дверях письмо от Мани, оба обрадовались. От дочки не было весточки почти месяц. Леночка отпросилась на вечер к подружкам, и Паулина Лукьяновна сама искупала и уложила внучат.
Вдруг из гостиной раздался страшный грохот и звон разбитой посуды. Затворив дверь в комнату, где крепко уснули утомленные прогулкой детки, она бросилась к мужу. Владимир Матвеевич стоял у стола, теребя просторный ворот летней сорочки, а на полу в растекшейся луже сверкали осколки разбитого графина. Казалось, что он задыхался.
– Володечка, что случилось?! Тебе плохо? – спросила Поленька.
– Она… она…
Материнское сердце ушло в пятки. Лицо покрылось пятнами, но пересилив себя, Паулина Лукьяновна твердо сказала:
– Дай мне письмо, Володечка. Я хочу знать, в чем дело.
– Она выходит замуж, – запинаясь, произнес отец.
– Ну и слава Богу! Отчего же ты так побледнел? – перекрестившись, облегченно вздохнула Паулина Лукьяновна, не глядя на разбитый графин.
– Ты… Ты же ничего не знаешь! – выкрикнул Владимир Матвеевич, тыча пальцем в измятый листок: – …я бывший крестьянин, – цитировал он дрожащим голосом, – но теперь равноправный гражданин, и прошу руки вашей дочери… Быдло! Прокляну! – захрипел разъяренный отец.
В конце письма Паулина Лукьяновна заметила маленькую приписочку: «Как мне ни больно будет венчаться без твоего благословения, папа, но раз я дала слово Л.В., то не изменю его и все равно выйду замуж».
Да, Владимир Матвеевич знал характер своей дочери… Однако и скоропалительная ярость мужа была хорошо известна Поленьке, от гнева он не помнил себя. Она бросилась к нему на грудь, но впервые в жизни супруг ее оттолкнул. Пожилая женщина не удержалась на ногах и упала на колени. А взбешенный потомок ливонских рыцарей терзал письмо дочери и, изорвав в клочья, швырнул прочь. Потом замахал кулаками и затопал ногами.
– Прокляну!
Он рычал по-звериному, свирепея от накатившей откуда-то дьявольской злости на бездарную гнусную жизнь в нищете, унижении и бесправии, на своевольных и дерзких детей, ни в грош не ставивших его, родительскую, волю, на коварную, незаметно подкравшуюся старость…
– Володечка! Не проклинай, не бери греха на душу! – умоляла его до смерти перепуганная Поленька, ползая на коленах возле мужа с воздетыми кверху руками, сама не в силах подняться с пола. – Манечка, доченька любимая… Кровь и плоть наша! Не проклинай, Володечка, Господом Богом тебя заклинаю!
Глаза мужа налились кровью, он схватился за голову, со стоном повалился в кресло и потерял сознание…
Приехавший ночью по срочному вызову доктор Лисицын сделал больному кровопускание и покачал головой.
– Не бережетесь вы, батенька мой. Эдак и до беды недолго. Нервничать вам нельзя. Уж вы приглядите за ним, пожалуйста, не то придется дочь отзывать с практики в срочном порядке.
При напоминании о дочери Паулина Лукьяновна прижала палец к губам, отвела доктора в сторону и шепнула:
– Прошу вас, Николай Иванович, ни слова про Маню. Я потом все объясню.
– Хорошо, хорошо, – поспешно согласился доктор. – Обеспечьте ему полный покой. И надобно взять отпуск, он не сможет пока работать.
Все это было ужасно. Как только выдержало бедное Поленькино сердце!
Через три дня оправившись после легкого удара, Владимир Матвеевич написал дочери пространное и ласковое письмо, а на отдельном листке – родительское благословение. Одновременно отправили посылку с подарком. Не ахти каким, но все же старались порадовать Маню, чем могли.